Разбираемся с «мерлинистами»

Соперничавший с Висковатовым Мартьянов попытался персонифицировать не названных профессором пятигорских врагов поэта, связав их с известной жительницей Пятигорска, вдовой генерал-лейтенанта С. Д. Мерлини Екатериной Ивановной. Согласно Мартьянову, возглавляемые ею «мерлинисты» представляли собой некую сплоченную группу, действовавшую против Лермонтова энергично, слаженно, целенаправленно. Вот, к примеру, как выглядело, по Мартьянову, их поведение после того, как якобы подстрекаемый ими Мартынов вызвал Лермонтова на дуэль: «Мерлинисты торжествовали. На их улице был праздник. Они появлялись там и здесь и старались при случае подлить в огонь масла. Мартынов был принят гласно под их покровительство. За ним признали обиженную сторону и право вызова. „Он иначе поступить не мог, – восклицали они авторитетно, – ведь нужно же, наконец, кому-нибудь и образумить этого зарвавшегося мальчишку!“»

Сложив вместе соображения Мартьянова и Висковатова, позднейшие биографы и исследователи творчества Лермонтова продолжали развивать легенду о зловещих интригах находившихся в Пятигорске представителей столичной и местной аристократии, которые и привели к гибели поэта. Одни, в духе Висковатова, неопределенно говорили, что «…скорее всего, этими подстрекателями были представители аристократической столичной публики, с которыми встречался Николай Соломонович в городе и в салоне Мерлини» (М. Давидов). Другие, вслед за Мартьяновым, прямо клеймили «мерлинистов»: «Была лютая ненависть к поэту Николая I. Была лютая ненависть мерлинистов, которые уловили озлобленность двора и готовы были выполнить волю монарха» (И. Кучеров и В. Стешиц).

Но кто такие «мерлинисты»? Откуда взялись? Когда и как сумели сорганизоваться и начать свои гнусные дела? Единственным ли результатом их деяний была гибель Лермонтова? Насчет этого ничего не говорит ни Мартьянов, ни его последователи. Что ж, поищем сами. И для начала попробуем определить, кого все же можно отнести к «мерлинистам»?

Среди гипотетических недругов поэта мы видели Голицына, Траскина, Кушинникова. И всё – больше нигде ни одной фамилии! Как и о том, существовали ли «мерлинисты» в предыдущие годы, или же их породило появление Лермонтова. Какими еще злодействами отметили они свое существование? Почему до лета 1841 года не нашли достойного объекта для расправы?

Уже отсутствие каких-либо конкретных сведений о «мерлинистах» заставляет сомневаться в их существовании. Но все же допустим, что злодеи существовали. Каковы главные приметы этой публики? Наверное, солидный возраст, высокое общественное положение, дающее доступ к дворцовым тайнам, и, наконец, патологическая ненависть к Лермонтову, заставляющая называть его «ядовитой гадиной».

Начнем с местных жителей. Пожилых людей среди них было более чем достаточно. Но, вопреки утверждениям Висковатова об «аристократических компаниях пятигорских жителей», таковых просто не было, что заметил еще Мартьянов, справедливо указавший, что даже самые высокопоставленные пятигорчане происходили из выслужившихся армейских офицеров.

В самом деле, высокий социальный статус имели в Пятигорске только две дамы, две генеральши – вдова генерал-лейтенанта Мерлини и супруга генерал-майора (служившего тогда вдалеке от Пятигорска – в Варшаве) Верзилина. Имелись еще два лица, имевшие довольно высокий гражданский чин статского советника (промежуточный между полковником и генерал-майором), – Ребров и Давыдов, но последнего к 1841 году уже не было в живых. Все прочие жители Пятигорска – это средней руки офицеры и чиновники чином не выше майора или коллежского асессора, их вдовы и дочери, а также купцы, мещане, немногочисленное духовенство, ремесленники, отставные солдаты и дворовые крепостные люди.

Ни один из жителей Пятигорска не был осевшим здесь приезжим из столицы. Ни один не являлся титулованной особой. Практически не имелось среди них и владельцев крупной земельной собственности – единственное исключение составлял А. Ф. Ребров, получивший поместье в приданое за женой. Не было и очень состоятельных людей. Даже сама генеральша Мерлини, считавшаяся далеко не бедной, своего состояния не имела и владела всего лишь четвертой частью наследства умершего супруга, доставшейся ей после раздела с тремя братьями генерала.

У всех же прочих офицеров и чиновников жалованье было небольшим, о пенсиях вдов и сирот и говорить нечего. Словом, все это была мелкота, по отношению к которой люди из лермонтовского окружения (в основном, титулованные дворяне, представители знаменитых аристократических родов, отпрыски известнейших в России или влиятельных людей) находились на недосягаемой высоте. Думать об интригах против кого-либо из них местные едва ли посмели бы – разве что могли недовольно «пошипеть» втихомолку да посплетничать об их, случалось, несдержанном поведении! К тому же и о явных недоброжелателях Лермонтова среди жителей Пятигорска никаких сведений нет. Единственное исключение – священник Василий Эрастов, о котором речь – впереди. Стало быть, «мерлинистов» надо искать среди людей приезжих.

Как мы уже отмечали, в начале сороковых годов, согласно документальным источникам, пятигорчане сдавали приезжим около пятисот комнат, где могло разместиться одновременно едва ли более полутора тысяч человек. Данные за ряд предыдущих лет подтверждают, что число приезжих хотя и колебалось по годам, но не превышало этого количества. Число полторы тысячи, кстати, называет в своих воспоминаниях А. Арнольди. Правда, он говорит о числе приехавших на лечение «семейств», но тут явно ошибается: полторы тысячи семейств – это как минимум три-четыре тысячи человек, а они попросту не поместились бы в тогдашнем Пятигорске.

Статистика разных лет показывает, что «благородных особ» среди приезжих насчитывалось, как правило, не более трети – остальные две трети составляли прислуга, приезжий работный люд, «нижние чины» Кавказской армии. Таким образом, и в сезон 1841 года привилегированных больных не могло быть более пятисот человек. Значительную часть их, как свидетельствуют воспоминания, в частности, Н. Туровского, составляли «пехотные жалкие армейцы, которых сперва выставляют черкесам, как мишень, а потом калеками присылают лечить на воды», а также «помещики в венгерках, с усами и без причесок; они пожаловали так, от нечего делать: поиграть в карты и отведать кахетинского».

Допустим, «значительная часть» приезжих в виде «кавказских офицеров» и «степных помещиков» – это человек триста. Значит, всех остальных – провинциальных и столичных дворян, чиновников, военных – никак не могло быть более двухсот. «Главный доктор курортов» Ф. Конради отмечал широкую географию прибывающих на Воды: «…От границ Персидских, так же как из Архангельска и удаленных сибирских стран, приезжают к нам больные, привлеченные славой наших минеральных источников». Пусть каждый дальний уголок России был представлен всего одним-двумя семействами, но этих уголков-то было сколько! Добавим сюда более многочисленных жителей ближайших городов – Тифлиса, Ставрополя, Ростова, Харькова. Определенное количество приезжих поставляла и Москва.

Сколько же «койко-мест» остается на долю петербургских жителей? Немного – десяток-другой, не больше. Кстати сказать, заглянув в списки приезжавших на курорт за некоторые предыдущие годы, увидим, что так оно обычно и бывало. Например, в 1825 году петербуржцев записано одиннадцать. И это еще много: в 1813 году их было всего четыре человека, в 1839 и 1849 годах – менее десятка. Полный список приезжих за 1841 год нигде в литературе не встречается, но, будучи составлен приблизительно, по воспоминаниям и документам, связанным с М. Ю. Лермонтовым, содержит приезжих из столицы немногим более двадцати. Главным образом, это молодые офицеры-гвардейцы, рядовые светские «львы» и «львицы», средней руки чиновники. Причем большинство их входило в лермонтовское окружение и вряд ли могло примкнуть к Мерлини.

Из тех же, кто посещал ее салон, многие ли были близки ко двору и знали об отношении к Лермонтову императора и его окружения? Может быть, и появлялись у Мерлини не упомянутые современниками два-три значительных лица. Но если они и снисходили до посещения провинциального салона увядающей генеральши, то едва ли стали бы участвовать в интригах против Лермонтова, вступив в сговор с мелкой сошкой, составлявшей там большинство. К тому же это были в основном любители карточной игры, которая и привлекала их в дом Мерлини. Занятые игрой люди стали бы отвлекаться на интриги? Едва ли…

Ну а сама генеральша? Мы знаем, что ее не только записали в ярые враги Лермонтова, но и сделали чуть ли не платным агентом жандармов – на основанием ее участия в известной нам истории доктора Майера и поручика Палицына, о которой скажем дальше и увидим: свои сплетни генеральша сообщала не жандармскому – обычному армейскому офицеру. А кто злодейке-генеральше помогал? Приезжий армеец капитан Наумов, а из местных – одна-единственная особа, домовладелица, «вдова надворного советника Кугольт», которая вместе Екатериной Ивановной сплетничала о своих постояльцах. Но даже и ее невозможно зачислить в «мерлинисты», поскольку к 1841 году она уже ушла из жизни. Так что всем твердящим вслед за Мартьяновым о «кознях мерлинистов» надо довольствоваться единственной фигурой – самой Мерлини.

Как же появилась версия об этих объединенных ею врагах поэта? Скорее всего, так. Мартьянов, первым упомянувший о «мерлинистах», очень многие сведения о Пятигорске 1841 года получил, беседуя с квартирным хозяином поэта Василием Ивановичем Чилаевым. Будучи в пятигорском масштабе лицом довольно важным – как-никак майор, человек близкий к комендатуре, – после выхода в отставку он явно потерял свое положение и влияние в городе. Генеральша Мерлини, несомненно, смотрела на него свысока, что, конечно же, Василия Ивановича очень задевало. Мог он недолюбливать Екатерину Ивановну и по какой-то другой причине. И эту свою нелюбовь сохранить и после ее кончины.

Рассказывая много позднее о событиях тех лет приезжему журналисту, Чилаев мог постараться задним числом отомстить генеральше, обвинив ее в интригах против Лермонтова – в частности, сделав ее главой группировки, погубившей поэта. Мартьянов, большой любитель, как мы сказали бы сегодня, «жареного», воспользовался этим и придумал, а может быть, и повторил сказанное Чилаевым словечко «мерлинисты».

А Висковатов? Что заставило его искать еще более высоких недругов поэта? Этот демократически настроенный профессор явно недолюбливал и царскую власть, и близкую к трону сановную аристократию. А также «мундиры голубые», неприязнь к которым, как известно, в его времена была куда больше, чем в лермонтовские. И конечно же, профессор был очень доволен сведениями, собранными среди пятигорских жителей, получивших возможность позлословить в адрес высокомерной приезжей публики. Причем не слишком высокопоставленное «водяное общество», лечившееся пятигорскими водами в середине XIX столетия (выше мы охарактеризовали его состав), профессор, ничтоже сумняшеся, уподобил аристократическим посетителям – даже не Пятигорска, а Кисловодска, – которых мог наблюдать в конце века. И вот этим-то придуманным им самим «влиятельным личностям из приезжающего в Пятигорск общества» Висковатов постарался приписать нелюбовь к поэту, которую могли испытывать разве что дожившие до его времени два-три брюзжащих старца – из тех, что были некогда задеты острым словом Лермонтова.

Что же касается «ядовитой гадины» и «ядовитого покойника» – выражений, которыми, по утверждению Висковатова, клеймили поэта многие, то тут стоит обратить внимание на священника Василия Эрастова, широко известного ненавистника Михаила Юрьевича. Тогда, в 1841 году, он едва ли был способен активно интриговать против поэта – молодой попик, только что прибывший служить в местной церкви, сумел лишь отказаться отпевать погибшего на дуэли Лермонтова да написать донос на священника Павла Александровского, который решился это сделать. А вот позднее он старался пакостить покойнику как мог. Приведем некоторые фразы из воспоминаний Василия Эрастова и его высказываний в печати: «Посреди улицы прошла толпа офицеров: впереди шел один небольшого роста: он довольно злобно и громко хохотал…» «Лермонтов был злой, дрянной человек». «Он был злой, ядовитый насмешник…» «На всех карикатуры выдумывал. Язвительный был…» «Смерти, конечно, не хотели – а так – проучить чрезмерно злого, ядовитого насмешника…»

Сравнив эти фразы с приведенными выше выражениями из сочинения Висковатова, можно легко понять, что не было в Пятигорске никаких «влиятельных личностей», желавших проучить поэта, а был завистник и клеветник, снабдивший приехавшего в Пятигорск профессора сведениями о мифических врагах поэта и вложивший им в уста свои собственные характеристики Лермонтова. Так месть отца Василия даже вопреки его воле помогает разоблачать выдумки о недругах Лермонтова, которых просто-напросто не существовало. Не было никаких «мерлинистов», а были собиравшиеся в доме Мерлини такие же, как она, немолодые люди, которым, возможно, не очень нравилось шумное веселье столичной молодежи, среди которой оказался и Лермонтов. Но это недовольство явно не могло служить основанием для его травли.

Да и, существуй «мерлинисты» на самом деле, они просто не имели возможности совершать те гнусности, которые им приписывают. Их попытки подговорить С. Лисаневича вызвать Лермонтова на дуэль оказались просто мифом, который лопнул как мыльный пузырь после опубликования Д. Алексеевым документа, доказывающего, что того просто не было в Пятигорске. Да и Мартынова настраивать против поэта, как о том часто пишется, они не имели никакой возможности.

Посудите сами. Мартынов лечился в Пятигорске до конца мая. В это время он, разумеется, мог посещать салон Мерлини (если бы имел возможность туда попасть), но вряд ли встречал там столичную публику: май – месяц холодный, дождливый, для лечения пожилых петербуржцев неподходящий. Да и как могли они плести интриги против Лермонтова, которого тогда еще не было в Пятигорске? Потом Николай Соломонович почти месяц лечился «железными водами», в Пятигорске бывал изредка, наездами. А вернувшись сюда в конце июня, сразу же оказался в соседстве с Верзилиными, где были красивые молодые девушки, где собиралась компания его приятелей, где ему было весело и интересно. Стал бы он посещать унылое общество стареющей генеральши? Едва ли. Правда, говорят, Николай Соломонович увлекался карточной игрой. Но это – позднее, когда он женился и остепенился. Пока что ему хватало и тех баталий на зеленом сукне, которые случались в доме Лермонтова. И конечно, этого красавца и щеголя куда больше волновали молодые девицы Верзилины, чем Екатерина Ивановна и ее пожилые приятельницы.

Итак, дорогие друзья, надеюсь, вы убедились, что и в мифических кознях выдуманных пятигорских врагов поэта не стоит видеть причину конфликта Лермонтова с Мартыновым.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.