IV ПО ТУ СТОРОНУ ГОР (1600–1602)

IV

ПО ТУ СТОРОНУ ГОР (1600–1602)

Когда Петер Пауль совершил свое первое путешествие из Кёльна в Антверпен, ему было всего десять лет ^[63]. В этом возрасте главное — цель путешествия, а не дорога, ведущая к ней. Ребенок, еще до отъезда с волнением мечтавший об Антверпене, не обращал внимания на меняющуюся декорацию пейзажа. Он всей душой был устремлен к тому недалекому уже будущему, которое должно было открыть ему незнакомые, но издавна милые сердцу края. Теперь Рубенс покидает Антверпен, который стал для него буднями, ради нового путешествия, от которого зависит его судьба. Он смог пуститься в путь, только когда ему исполнилось двадцать три года — путешествия обходятся дорого, а мать вынуждена быть осмотрительной в расходах. Но главное, в конце концов он все-таки едет, остальное зависит теперь от него самого. Наконец-то ему выпала удача. Он должен доказать, что сумеет ею воспользоваться.

Это классическое путешествие нидерландские художники совершают обычно раз в жизни, но зачастую они остаются в Италии на долгие годы — так обогащает их пребывание в этой стране. Рубенс знает поименно всех тех, кто побывал в Италии, и тех, кто все еще там находится.

Путешествие длится долго, но это вовсе не плохо для того, кто умеет видеть, кто смотрит на непрерывно меняющийся пейзаж свежим и восприимчивым взглядом. Равнина, холмы, горы. Вот показались голубоватые дали, которые он прежде видел только на картинах знаменитых мастеров. Склоны украсились виноградниками. Воздух становится все более прозрачным, ветер более теплым. От земли поднимаются незнакомые запахи. Потом возникают горы — их девственные вершины четко вырисовываются на фоне неба. В уютных долинах привычная растительность сменилась более пышной. Вот она, Италия! Можно подумать, что солнце, которое освещает здешнюю землю, совсем иное, не то, что восходит над Фландрией. Его свет преображает все. Солнце — лучезарный герой здешних краев. Оно придает особый смысл одушевленному и неодушевленному миру. Своей волшебной кистью оно красит каждого нищего и каждую убогую лачугу. Кажется, оно позолотило даже горло здешних обитателей…

Петер Пауль свободен как ветер. Куда он направит свои стопы? Все северяне обычно едут в Рим. В Риме пять лет прожил учитель Рубенса. Там по-прежнему живет Цуккаро, друг и наставник Отто Вениуса. Рим — это город пап с их Ватиканом, собором св. Петра, церковью Сан Джованни ин Латерано, возникший на развалинах города цезарей, с их Пантеоном, Колизеем, Форумом. Вернее, Рим — это сплав двух миров, подобно мавзолею Адриана, преобразованному в замок св. Ангела. Это духовная столица христианского мира, но, кроме того, с тех пор, как здесь творили Браманте, Микеланджело и Рафаэль, это еще и столица искусств.

Однако два десятка других прославленных городов также манят художника: Флоренция, пламенное сердце Тосканы, горнило бурных страстей, родина многих поколений знаменитых людей, живописцев, архитекторов, скульпторов и поэтов, произведения которых отмечены печатью интеллектуализма. Полувосточный город Венеция, город роскоши и чувственности. Сиена, Урбино, Феррара, Падуя, Парма, Пиза, Мантуя, Милан, Виченца, Пьяченца, Верона, Перуджа и, наконец, Болонья, где под влиянием Дениса Калварта живопись переживает новый период расцвета, хотя и становится напыщенной.

Названия этих городов вихрем проносятся в голове молодого художника, ведь он имеет о них чисто умозрительное представление — он видел какие-то гравюры, слышал рассказы путешественников. Но надо все повидать своими глазами, подышать местным воздухом, почувствовать под ногами итальянскую землю, пожить среди ее обитателей, увидеть ее небо и горизонт. Прежде чем подступиться к здешнему искусству, надо шаг за шагом открыть для себя страну. А впрочем, для этого здесь не надо прилагать никаких усилий. Здесь искусство так вросло в жизнь, так тесно сплетено с самой ее сутью, что проникаешься им помимо своей воли. Искусство полным голосом заявляет о себе повсюду — во дворце, в церкви, на улице. Но чтобы понять его, нужно время и, наверное, некоторая душевная утонченность. Ступать по земле и жадно глядеть по сторонам — все-таки недостаточно, надо уметь уловить самый дух искусства. Форма остается пустым символом, если не понять ее души. Чужеземец должен сбросить с себя привычные обветшалые одежды и облачиться в новые. Он должен сменить душу, как сменил климат. Афиняне насмехались над грубостью беотийцев, а ведь те были коренными жителями Греции. Как же должен вести себя среди пылких итальянцев северянин, фламандец, человек, прибывший из страны туманов? Рисовать гроздья человеческих тел, подобно Франсу Флорису, это вовсе не значит уподобиться Микеланджело, и школярская нежность Кокси не имеет ничего общего с рафаэлевской. Тщетно подстегивали себя Мартин де Вос и оба Франкена^[64] — они копировали форму, не умея передать дух. Вот почему форма у них осталась застывшей, театральной, а краски зачастую невыносимо кричащи. Сохранив реалистическое видение мира и присущую им кропотливую технику, они надсаживали грудь, распевая ложно-героические песни.

Для того, кто стал свидетелем грандиозного расцвета итальянского искусства, возможны только два пути: или отдаться ему душой и телом, или полностью отказаться от него. Брейгель Старший это понял. Как и другие его соотечественники, он побывал в Италии, но возвратился оттуда, ни в чем не изменив своей манере, или, вернее, не выставляя напоказ того, что он почерпнул в Италии. Он не поддался культу античности, столь любимой итальянскими художниками, и полотна самих итальянцев не потрясли его до самых недр души, как многих его собратьев. Можно ли назвать это равнодушием? Отнюдь нет. Брейгель был наделен острым глазом и ясным умом. Если он пренебрег итальянским искусством, он жадно вглядывался в города и небо Италии. И если в его знаменитых пейзажах мы ощущаем лишь едва уловимый намек на итальянские впечатления, это свидетельствует лишь о независимой натуре художника.

Рубенс безоговорочно избрал другой путь. Само собой, он понимал, что изучать одно только искусство далеко не достаточно. Надо погрузиться в самую жизнь народа, который вот уже больше столетия с невероятной щедростью дарит миру художников, поэтов, государей, кондотьеров, ученых, отцов церкви, ослепительных красавиц и влюбленных безумцев. Художники создают новое искусство, которое в своем видении прекрасного сплавляет воедино язычество и христианство, ученые опираются в своих трудах на всю сумму накопленных человечеством знаний.

В рамках, созданных для них зодчими, скульпторы и художники состязаются в рвении и таланте. Каждый дом — будь то обитель бога или людей — это прежде всего храм искусства. Рядом с мраморной и бронзовой скульптурой небывалую победу справляет живопись. Она царит в алтарях, украшает залы и галереи, чарует взоры на стенах и потолках. Библейские и мифологические сюжеты, сказка, аллегория и портрет — все жанры хороши, все питают неиссякаемую фантазию художников. В истории народов бывают такие оптимальные периоды, когда кажется, будто время и развитие остановились ради того, чтобы дать возможность творческим силам народа в их неслыханном взлете запечатлеть нетленный образ мира. Именно потому, что Италия недавно пережила такой период, художники других стран становятся ее усердными паломниками и восхищенными почитателями — ведь на одного Брейгеля, устоявшего против ее обаяния, приходятся сотни тех, кто мгновенно и навсегда был покорен волшебной силой итальянского искусства. К их числу принадлежит и Рубенс.

Но одними восторгами, пусть даже самыми пылкими, не насытишься… Если с самого раннего детства денежные затруднения были главным предметом всех домашних разговоров, ты поспешишь устроить свою судьбу. Петер Пауль снабжен безупречным паспортом, составленным на латинском языке. В нем магистрат города Антверпена удостоверяет, что на берегах Шельды нет чумы и податель сего не является носителем какой-либо опасной болезни. Но надо полагать, что у Петера Пауля имелись и какие-то более существенные рекомендации. Мы не знаем, какие именно, но их действенная сила налицо: 5 октября 1600 года он присутствует во Флоренции на бракосочетании Марии Медичи^[65], а к концу того же года поступает на службу ко двору в Мантуе.

Вот уже в течение трех веков Мантуей владеет семья Гонзага. Нынешний правитель герцог Винченцо I^[66] берет молодого художника на службу, чтобы тот делал для него копии с известных картин. Страстные коллекционеры не довольствуются погоней за прекрасными произведениями искусства. Некоторые шедевры для них недосягаемы, потому что владельцы ревниво хранят их в своих собраниях. Винченцо это хорошо известно: недаром он готов был пожаловать маркизат в обмен на одну из мадонн Рафаэля. И так как у каждого коллекционера есть свои заветные и неосуществленные мечты, у собирателей вошло в обычай обмениваться копиями: за неимением оригинала можно восхищаться хотя бы его отблеском. Копировать картины — работа не бог весть какая почетная, но для того, кто берется за дело с умом, отнюдь не бесполезная, потому что нет лучшего способа постигнуть технику того или иного великого художника. В конечном счете все зависит от дарования: Тициан сделал копию с портрета папы Юлия II Рафаэля, и трудно решить, какая из картин прекрасней.

Для того, кто хочет изучать живопись, нет места лучше Мантуи. В церквах Сан Пьетро и Сан Андреа замечательные фрески и картины. А дворцы герцога — Кастелло ди Корте и Палаццо дель Те — просто переполнены шедеврами. Собрание семьи Гонзага — одно из знаменитейших в Италии. Здесь есть творения Беллини, Тициана, Пальмы Старшего, Тинторетто, Паоло Веронезе, Мантеньи, Леонардо да Винчи, Андреа дель Сарто, Рафаэля, Порденоне^[67], Корреджо, Джулио Романо.

Члены семьи Гонзага были не только страстными коллекционерами, они любили окружать себя людьми искусства.

Правящий герцог следует традициям своих предков. Он любит все редкое и красивое. Его агенты рыщут повсюду. Герцог не довольствуется Европой. Америка и Азия также пополняют его коллекции. Вкус к живописи соединяется в нем с известной склонностью к эпикурейству. Например, он пожелал собрать у себя коллекцию изображений самых красивых женщин своего времени. Недавно он взял к себе на службу фламандского художника Франса Поурбюса Младшего^[68]. Уж не ради ли этой очаровательной портретной галереи? Герцог сочиняет недурные сонеты и благоволит к своим собратьям по перу. Когда Тассо^[69] был подвергнут строжайшему заключению в Ферраре, герцог обратился с ходатайством к своему зятю и ему удалось перевести в Мантую несчастного автора «Освобожденного Иерусалима». Благодаря вмешательству герцога Тассо, которого по-прежнему мучила мания преследования, мог отдохнуть и даже снова взяться за работу. Герцог не пренебрегает и наукой: он состоит в переписке с ученым, к которому прикованы взгляды всей мыслящей Европы, — с Галилеем^[70], преподающим математику в Падуанском университете.

Однако почитая науку, герцог Мантуанский, как истый эклектик, обожает также астрологов, алхимиков и прочих шарлатанов. Но больше всего он любит роскошь, наслаждения, смену впечатлений. Труппа его актеров прославлена далеко за пределами его владений. В его дворце нашла приют и труппа карликов. В его конюшнях полторы сотни лошадей знаменитой местной породы, слава о которых гремит повсюду. Псарне герцога также нет цены. Капельмейстер герцога Клаудио Монтеверди^[71] — смелый новатор. Этот автор мадригалов и канцонетт, долгие годы служивший скрипачом и певцом, заменил сухой флорентийский речитатив выразительной декламацией и не боится использовать диссонансы. Его смелость навлекла на него нападки. Но герцог любит все, что вызывает удивление. Винченцо питает страсть к путешествиям, причем за ним всегда следует целая вереница экипажей, ибо он любит ослеплять толпу, которая стекается, чтобы на него поглазеть. Случалось герцогу и воевать и дорогой ценой убедиться, что война, хотя и напоминает порой спектакль, далеко не всегда бывает увеселением. Отец герцога был горбун, но сам Винченцо — красивый мужчина и, по слухам, питает большое пристрастие к слабому полу. Ради своей страсти к роскоши и прочих прихотей он без стеснения опустошает государственную казну. Он поддерживает дружеские отношения с самыми могущественными монархами. Ослеплять — вот его заветное стремление. Пусть имя мантуанских Гонзага затмит имя флорентийских Медичи, пармских Фарнезе и феррарских Эсте!

Петер Пауль знает, если не по собственному опыту, то по рассказам, какие ему не раз приходилось слышать, как непостоянен нрав великих мира сего. Впрочем, если трудно заручиться расположением властелина, полезно войти в милость к его министру. И Рубенсу удается завоевать доверие государственного секретаря Мантуи, почтенного Аннибале Кьеппио^[72]. Этот старый служака пытается внести какую-то видимость логики в фантастические распоряжения своего всемилостивейшего владыки…

Как раз в июле 1601 года герцог собирается на войну: вместе с императором Рудольфом II^[73] он задумал разбить турок. Перед отъездом он не забывает приказать, чтобы все работы по украшению его столицы продолжались. Петера Пауля, снабженного рекомендательным письмом к кардиналу Монтальто, направляют в Рим копировать картины. Кардинал Монтальто пользуется в Риме огромным влиянием. Нынешний папа Климент VIII, как двое или трое его предшественников, обязан ему своей тиарой, так как Монтальто — главный выборщик конклава. Этот хитрый дипломат щедрой рукой рассыпает золото, но часто расплачиваются за его щедрость те, кому он покровительствует. По слухам, кардинал весьма чувствителен к прелестям римских красавиц. В былые времена он даже заявлял, что «ради маркизы Аучиза готов продать душу, а ради графини Скотти — тиару!». Он спекулирует на папах, выбирая их по своему усмотрению, и покровительствует искусству. Кардинал весьма любезно принимает Петера Пауля, но поручение, возложенное на фламандца, по-видимому, не вызывает у него интереса. Единственное, что готов сделать для художника могущественный Монтальто, — это облегчить ему задачу, снабдив рекомендательными письмами.

Наконец-то Петер Пауль наслаждается ни с чем не сравнимым счастьем — возможностью познакомиться с творениями величайших мастеров, благодаря которым Рим стал местом паломничества, — Рафаэля и Микеланджело. Из них двоих наибольшее впечатление на Рубенса суждено было произвести не Рафаэлю. Правда, в Ватикане Рафаэль Санти выглядит совсем иначе, чем в коллекциях государей или в церквах. Здесь — это чувствуется — Рафаэль у себя дома, залы, которые он покрыл фресками, принадлежат ему безраздельно. Однако чуть подальше есть Сикстинская капелла, где торжествует титанический гений Микеланджело. Его знание анатомии граничит с чудом. Он умеет правдиво передать самые трудные, самые невероятные позы. Ни одному человеку не удавалось до сих пор подчинить себе толпу, рожденную гением Апокалипсиса. Только сверхчеловек или полубог может, как Микеланджело в своем удивительном «Страшном суде», оживить стену кишащей массой тел, от которых нельзя оторваться.

Конечно, рядом с рисунком этого гиганта рисунок Тициана кажется робким. Микеланджело похвалил колорит Тициана, по, по словам Вазари^[74], выразил сожаление, что «в Венеции не стремятся с самого начала хорошо рисовать и глубже изучать натуру; если бы мастерство и рисунок пришли на помощь этому человеку в той же мере, в какой его одарила природа, в частности в передаче живой натуры, никто не смог бы превзойти его, так как он обладает изящным умом и блестящей живой манерой».

Тициан своим творчеством совершил подлинную революцию, расширив возможности живописи и отдав первенство мазку. В его картинах рисунок и цвет сливаются воедино. Цвет перестал быть дополнением к рисунку, как это было у его предшественников. Тициан рисует цветом. Цвет приобретает всю полноту власти и под волшебной кистью венецианца одерживает такие победы, что ставит художников — всех до одного — перед выбором, от которого зависит дальнейшее развитие живописи. Что важнее — рисунок или цвет? Но может быть, найдется художник, который осуществит неосуществимое — соединит одно с другим: рисунок Микеланджело и колорит Тициана… Художник, который соединит в себе два этих заветных дара, станет истинным богом живописи. Эта цель все еще никем не достигнута. Смелый может дерзнуть…

Глядя на шедевры других художников и даже копируя их, можно лелеять прекрасные мечты, но если хочешь добиться успеха, надо самому писать картины. Однако художнику нужны заказы, а они не падают с неба. Стало быть, не худо напомнить о себе тем, кто может быть в этом отношении полезен. Далеко от Мантуи, на родине Петера Пауля, Филипп Рубенс служит при кабинете Яна Рикардо, председателя тайного совета эрцгерцога.

Этот высокопоставленный человек, которого Петер Пауль мельком видел во время торжественного въезда эрцгерцогской четы в Антверпен, пользуется большим влиянием на своих властителей. До того как с разрешения папы эрцгерцог Альберт женился на старшей дочери Филиппа II, он был кардиналом, архиепископом Толедским и вице-королем Португалии: эрцгерцог весьма кстати для Петера Пауля вспомнил о том, что в Риме он был почетным деканом церкви св. Креста Иерусалимского. В этом храме необходимо украсить капеллу св. Елены. Представителю эрцгерцогской четы в Риме поручено этим заняться, а этот представитель не кто иной, как сын Рикардо. Счастливое совпадение! Петер Пауль как раз работает в Риме. Ему заказывают триптих. Но так как он находится на службе у герцога Винченцо, ему нужно исхлопотать разрешение своего господина. Рикардо берется уладить этот вопрос. Однако едва Рубенс заканчивает центральное панно, изображающее св. Елену, как его вызывают в Мантую. Вступается Рикардо: пусть художнику разрешат закончить боковые створки! К счастью, Винченцо не противится, и Рубенсу удается закончить «Коронование терновым венцом» и «Водружение креста». Весной Рубенс возвращается в Мантую.

Петер Пауль может считать, что ему повезло. Он впервые смело использовал свой итальянский опыт. Совершенно ясно, что он еще колеблется: мощный рисунок Микеланджело, драматический колорит Тинторетто… Не обходится он и без влияния братьев Карраччи^[75], склонных к эклектизму. Вдобавок его еще сковывают воспоминания о Фландрии. Некоторая статичность персонажей, характер освещения, известная холодность наводят на мысль об Отто Вениусе. В результате — довольно хаотичный ансамбль, где сталкиваются, не сливаясь, противоречивые тенденции. Но, несмотря на эти слабости, произведение заслуживает внимания. Рубенс намного превзошел уровень фламандских поклонников Италии. А это говорит о том, что, даже если его исполнение еще несовершенно, он гораздо глубже, чем его собратья, воспринял уроки Италии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.