Заморский гость
Заморский гость
Светлане исполнилось 35 лет, когда она вдруг ощутила полную бессмысленность своего существования. Как будто волна жизни, плескавшейся и шумевшей вокруг, вдруг вынесла ее на пустой берег. Время, приносившее новые впечатления, сгустилось, и она застыла в нем, как в янтарной смоле. Это был душевный кризис, с которым она не знала, как справиться. Все предыдущие годы прошли как бы на полном обеспечении молодости, сменяющих друг друга инфантильных чувствований, в которых так много обаяния. Тупик, полная пустота впереди.
Дети подрастали. Друзья имелись, но между ними и ею выросла прозрачная стена. Зима 1962 года длилась и длилась, казалось, ей не будет конца. Изнутри Светлану сжигала мысль о бесцветности прожитых лет, чересчур перегруженных внешними событиями, за которыми не успевали ни ум, ни сердце.
Она часто открывала окно, чтобы охладить разгоряченную голову, и ей начинало казаться, что эта мерзлая земля настойчиво зовет ее к себе. Мысль о самоубийстве теперь оплетала буквально каждый ее шаг. Она казалась Светлане естественной и даже оправданной — ведь мать ее тоже покончила с собой, а наследственность кое-что значит…
Но вот наступила весна — стремительная, ветреная. Еще снег сиял последней, слепящей глаза белизной, а в разрывы облаков ударяло горячее солнце. Небо то здесь, то там растворяло синие окна, как будто разговаривало с ней на знакомом, но уже забытом языке. Паводок еще не начался, но что-то мрачное, тяжелое бурная весна вымывала из ее души, чтобы унести в реку.
Весной в Казани умер брат Светланы Василий. Немногие знали о том, что она даже не поехала на его похороны. Позже Светлана не только уверяла, что была на них, но даже оставила картину этих похорон. Смерть брата не слишком тронула ее, тем более что в те времена она была слишком озабочена своим собственным состоянием.
По совету коллеги и товарища Светлана стала ходить в церковь. Не то чтобы она вдруг уверовала в Бога, но ей необходимо было за что-то ухватиться — за книгу псалмов Давида, за трогательное пение на клиросе «Ныне отпущаеши…».
Она окрестилась, стала бывать на исповеди. Прошел год. Однажды священник, с которым у Светланы возник душевный контакт, расспросив ее, как обычно, о детях, о работе, вдруг строгим голосом задал вопрос:
— Ты сейчас одна? Есть кто-то около тебя?
Светлана растерянно мотнула головой.
— Не спеши, — продолжал батюшка несколько смягчившимся тоном, — ты все спешишь, и от этого все твои беды… Вот подожди, скоро явится князь заморский… — и усмехнулся куда-то в сторону.
В октябре 1963 года Светлана легла в загородную правительственную больницу в Кунцеве, чтобы удалить миндалины. Она лежала в отдельной палате, выходила только в столовую и библиотеку, старалась не привлекать к себе внимания. Отделавшись от процедур, забиралась с книгой в кровать и часами читала стихи.
Выбор книги, которую она читала — это был Рабиндранат Тагор, — возможно, и подтолкнул ее к знакомству с «заморским князем».
Почему она обратила внимание на этого седого, сутулого очкарика со смешными тампонами в носу — ему только недавно удалили полипы, — в блеклой больничной пижаме?.. Проходя мимо него по коридору, она слышала, как он с кем-то беседовал то по-английски, то по-французски. Но это не могло ее удивить: иностранцев в больнице было много — из Италии, Индонезии, Индии… Ей сказали, что он — индиец. В этот период своей жизни Светлана очень интересовалась Индией, читала «Махабхарату», Веды, книги о Махатме Ганди и Неру. И ей захотелось поговорить с индийцем о том, что она прочитала.
Светлана собиралась задать ему несколько вопросов и распрощаться, но они проговорили в больничном коридоре больше часа, не замечая устремленных на них глаз.
Его звали Сингх Браджеш. Сын богатого раджи, он учился в Лондоне, где сделался коммунистом, желая послужить идеалу человеческого братства. Потом долго жил в Германии, Франции, Австрии. Со своей первой женой, индуской, он давно жил отдельно, это был традиционный брак, заключенный родителями молодых, без любви. В 1940 году Сингх вывез из Вены, куда вступили немцы, еврейскую девушку, чтобы спасти ее от нацистов. Они прожили в Индии 16 лет, после чего жена с сыном уехали в Англию, а сам Сингх не сумел тогда там найти работу. Зарабатывал он переводами. В Москве оказался случайно — каждая компартия ежегодно получает определенное число приглашений из Москвы для лечения и отдыха. Ему предложили поехать в Советский Союз, и он согласился…
Разговаривая с Сингхом, Светлана была уверена, что ему известно, кто она такая. Медперсонал уже успел растрезвонить больным, что вместе с ними лечится дочка Сталина. Светлана то и дело ловила на себе любопытные взгляды. Иногда некоторые люди, воровато оглядевшись по сторонам, пожимали ей руку со словами: «Ваш отец — великий человек!» Более смелые просили ее сфотографироваться на память. Другие упрекали ее за то, что она взяла фамилию матери…
Но из разговоров с Сингхом она сделала вывод, что ему ничего не известно о ее происхождении. На второй день знакомства он поинтересовался:
— Как вы считаете, сильно изменилась жизнь в Советском Союзе после смерти Сталина?
Светлана уклончиво ответила:
— Нет, я думаю, не слишком уж сильно… Перемены, конечно, есть, но они не носят фундаментальный характер.
Они говорили по-английски. До этого у Светланы не было случая попрактиковаться в английском языке, но, получив эту возможность, она почувствовала, как ожил в ней мертвый запас английских слов.
Сингх поднял брови.
— Вот как? А мне говорили — изменения есть и они довольно глубоки…
И тут Светлана наконец-то представилась.
Сингх посмотрел на нее поверх своих толстых очков и только произнес: «О!» Больше они на эту тему никогда не говорили.
Что поразило ее в этом немолодом человеке, иностранце, похожем не на индийца, а на итальянца или на еврея? Почему она, такая по натуре осторожная, замкнутая, испытала к нему полное, абсолютное доверие? Такого Светлана не испытывала ни к одному из своих избранников… Отчего разговаривать с ним ей было так легко, точно он знал ее с самого раннего детства?
Люди, с которыми она до сих пор имела дело, были всегда насторожены, как будто страх въелся в поры их кожи и влился в их кровь. Они боялись произнести необдуманное слово, пошутить, как будто постоянно видели неподалеку от себя канувшую в небытие фигуру топтуна или доносчика.
Сингх был великолепно спокоен, раскован, миролюбив, ровен. С его лица не сходила мягкая улыбка. Светлана физически чувствовала, как от этой улыбки у нее в душе тает напряжение, распускаются мускулы лица, постоянно стянутого маской. Хотя на них все время косились отдыхающие кондовые партийцы, изгнанные со своих теплых мест во время хрущевской «оттепели».
Сингх и Светлана не понижали голос, беседуя, — ведь они говорили на языке, который вряд ли мог быть известен невежественным функционерам. Они хохотали во весь голос. Они вели себя настолько непринужденно, что со стороны — в чопорном и заморозившем людей отечестве — это казалось неприличным. И после того как Браджеша и Светлану врачи отправили на юг в один из домов отдыха Сочи, злобное наблюдение за ними усилилось.
К ней начали подходить и прямо говорить: «Зачем вам этот индус?» Ей советовали держаться ближе к «своим». Давали понять, что все иностранцы — шпионы. Ее осуждали за то, что она пьет чай в компании индийцев. К Светлане в комнату подселили соседку, хотя она очень просила оставить ее одну. Вероятно, это явилось следствием доноса о ее «недопустимом» поведении в Москве. Но эти мелочи не могли нарушить давно забытого ощущения блаженного покоя в ее душе.
В ноябре в Сочи тепло, повсюду благоухают розы. Закаты над морем полны такой невыразимой прелести, как будто их создает фантазия великих поэтов. Ночью россыпи звезд освещают дорожки между цветущими клумбами, и со всех сторон звучит незатейливая музыка цикад.
Что из того, что, когда они вдвоем входят в номер, тут же является проинструктированная прислуга — поменять простыни среди белого дня или фрукты в хрустальной вазе? Что из того, что столик «для иностранцев», за которым они вместе пьют чай, вдруг переносят в отдельную комнату? Все это смехотворные уколы официоза, которые не могут нарушить ощущения стойкого счастья и тепла.
Сингх и Светлана часто ходят в небольшой приморский ресторанчик. Днем там обычно никого не бывает. Сингх просит накрыть им столик на балконе. Они сидят, смотрят часами на море, потягивая легкое красное вино. Заказывают что-нибудь из «даров моря» или шашлык под острым соусом, — Сингх говорит, что ему и в Европе не приходилось есть что-то более изысканное…
После ресторана они отправляются на рынок, Сингху нравится справляться о ценах на виноград, персики, груши. Прогуливаясь меж торговых рядов, он поражается изобилию этого края.
Иногда заходят в православный храм. Индиец поражен красотой и душевностью службы.
Время от времени Сингха отрывают от Светланы, чуть ли не принуждая присутствовать на каком-нибудь запланированном мероприятии. Из вежливости он не может отказаться. То его с группой других индийских товарищей отправляют в чайный совхоз, где они вынуждены слушать доклад о развитии чайного дела в районе, то привозят в образцово-показательный детский сад, где детишки повязывают иностранным гостям пионерские галстуки. Сингх переносит все это с несокрушимым спокойствием и добродушием.
В начале декабря они вернулись в Москву. Сингху пора было ехать в Индию, но он решил, что в скором времени обязательно возвратится в Москву, устроится здесь работать переводчиком в издательстве. Они со Светланой уже не представляли, что могут жить друг без друга.
Перед отъездом из Москвы Сингх часто заходил к Светлане домой. Между ним и ее детьми установилось полное взаимопонимание, что особенно радовало Светлану. Однажды он вдруг посреди разговора прикрыл глаза рукою и произнес:
— Света, а вдруг я больше никогда не увижу вас?
Эта мысль время от времени терзала и саму Светлану. Она знала, что Сингх неизлечимо болен. У него хронический бронхит. Холодный климат был ему противопоказан.
В ответ на его слова Светлана расплакалась, и Сингх тут же принялся утешать ее:
— Нет-нет. Все будет хорошо. Через несколько месяцев я буду рядом с вами!
Но на деле все оказалось не так просто, как полагал индиец.
Советские аппаратчики изо всех сил тянули с официальным приглашением переводчика-иностранца. Браджеш не мог понять, в чем дело, писал Светлане взволнованные письма.
Зато она отлично все понимала. Для властей Светлана была не простой советской гражданкой, а дочерью Сталина, поэтому каждый ее шаг рассматривался в свете возможной «провокации» со стороны иностранцев. Светлана поняла, что для того, чтобы ускорить приезд любимого человека, ей необходимо заручиться прямым согласием «верхов».
С этой целью однажды летом она отправилась к Микояну.
С Анастасом Ивановичем у нее всегда были самые добрые отношения. Да и изо всех «кремлевских жен» Светлана наибольшую симпатию испытывала к его супруге — тихой, скромной, гостеприимной Ашхен, у которой всегда проживало множество родственников из Армении.
Микоян отнесся к ее рассказу об индийском коммунисте довольно сочувственно. Но сказал, что, для того чтобы помочь ему с приглашением, необходимо переговорить с главой государства, с Хрущевым. Эти переговоры Анастас Иванович взял на себя. О том, как они проходили, вспоминает в своих мемуарах сам Никита Сергеевич.
«Позднее Микоян рассказал мне, что Светланка приходила к нему за советом. Она хотела выйти замуж за индийского журналиста. Она сказала Микояну, что любит этого человека. Он был старше ее, но она знала его в течение длительного времени, и он был порядочным человеком, коммунистом. Микоян сказал: «Она просила меня выяснить, как ты к этому отнесешься». Я был удивлен, что она спрашивает моего мнения. С моей точки зрения, это было ее личное дело. Я так и сказал Микояну: «Если она считает его достойным человеком, пусть выходит за него замуж. Что бы она ни решила, не будем вмешиваться. Тот факт, что он не является гражданином Советского Союза, не должен быть препятствием, если она действительно его любит». И она вышла за него замуж. Я был доволен. Я просто хотел, чтобы она смогла устроить свою личную жизнь».
…В октябре 1964 года, как известно, произошел «дворцовый переворот». Не кто иной, как Микоян, в те времена Председатель Президиума Верховного Совета СССР, был вынужден подписать указ об освобождении Н. С. Хрущева от обязанностей Председателя Совета Министров СССР. Первым секретарем ЦК КПСС стал А. И. Брежнев, а главой Советского правительства — А. Н. Косыгин. К власти пришли партийные консерваторы во главе с М. А. Сусловым.
И все же свое обещание относительно Браджеша Сингха Микоян выполнил. Не без его участия вожделенное приглашение было получено Сингхом, и в апреле 1965 года он снова приехал в Москву.
Сын Светланы Иосиф, который вместе с матерью встречал индийца в аэропорту, увидев, как их обоих обрадовала эта встреча, сказал ей:
— Чего уж, мама, привози его сразу к нам, все равно рано или поздно этим кончится!
Сингх же, услышав это великодушное предложение, слегка запротестовал:
— Подумайте, пока не поздно! Я болен, вряд ли проживу долго и не хочу стать для вас обузой… Я еще не подписал контракта, я могу поехать к друзьям в Югославию и работать там…
Но Светлана решительно проговорила:
— Глупости. Едемте к нам. Едемте домой!
Для Светланы наконец-то наступила пора полного и безмятежного покоя. Возможно, этот иностранец и был тем единственным человеком, с которым она могла бы прожить всю свою жизнь. Во-первых, он был намного старше нее, знал жизнь, научился понимать людей и относиться к ним терпеливо и со снисхождением к их слабостям. Во-вторых, он был воспитан в совершенно иных традициях, и, может, благородство его поступков основывалось прежде всего на другой жизненной философии.
Они решили пожениться. Навели справки о том, как это сделать. Выяснили, что в Москве есть только единственный загс, где регистрируются браки с иностранцами.
На следующий день после посещения этого Загса Светлане вдруг позвонили из приемной премьер-министра и пригласили ее на прием к А. Н. Косыгину. Она насторожилась. Светлана надеялась, что за годы хрущевской «оттепели» о ней забыли, что ей будет позволено жить как частному лицу. Но она поняла, что ошибалась… Содержание беседы с Косыгиным Светлана Аллилуева приводит в своих воспоминаниях:
«Я ждала в приемной. Уже здесь у меня сжалось сердце от тяжелого предчувствия. Опять эти унылые стены в деревянных панелях, хорошо знакомые мне, эти стандартные казенные ковры, которыми устланы все коридоры в Кремле. Эти зеленые суконные скатерти на пустых столах…
Почему я опять здесь? Зачем? Как тоскливо это ожидание! Каким холодом веет от этих стен, от этих старых сводчатых потолков! Постукивают стрелки электрических часов на стене — такие же часы были в каждой комнате нашей казенной квартиры там, внизу, и так же постукивали. Как я отвыкла от унылых кремлевских интерьеров за эти годы обычной жизни…
Косыгина я никогда не видела прежде и не говорила с ним. Его лицо не внушает оптимизма. Он встал, подал мне вялую, важную руку и немного скривил рот вместо улыбки. Ему трудно было начать, а я вообще не представляла себе, как этот человек говорит.
— Ну, как вы живете? — наконец мучительно начал он. — Как у вас — материально?
— Спасибо, у меня все есть, — сказала я. — Все хорошо.
— Вы работаете?
— Нет, сейчас я дома: дети, семья. Иногда делаю переводы, но редко.
— Почему вы ушли с работы, где были раньше?
— Я ушла по состоянию здоровья, и некому было помочь дома с детьми. Я считала, что для меня дом и дети важнее, у нас ведь есть пенсия…
— Я понимаю, вам было ч то время трудно в коллективе. Это понятно. Но мы не собираемся продолжать гнилую линию Хрущева в этом вопросе! Мы собираемся принять кое-какие решения. И вам нужно снова войти в коллектив, занять должное место в коллективе. Мы вам поможем, если что…
— Да нет, я не потому ушла. Ко мне всегда очень хорошо относились, — начала было я, но вдруг мне стало так скучно что-то говорить или доказывать. Значит, он считает, что меня «угнетали» после Двадцатого съезда. Бесполезно объяснять ему, что мне последние годы стало жить легче, чем раньше.
— Нет, ко мне все очень хорошо относились, — повторила я, — сейчас я не работаю только оттого, что много дел дома и мой муж очень больной человек.
При слове «муж» премьера будто ударило током, и он вдруг заговорил легко и свободно, с естественным негодованием:
— Что вы надумали? Вы, молодая, здоровая женщина, спортсменка, неужели вы не могли найти себе здесь, понимаете ли, здорового молодого человека? Зачем вам этот старый, больной индус? Нет, мы все решительно против, решительно против!
Я сначала оторопела и не могла не только отвечать, но даже связно думать. Все против. Кто — все — против?
— Позвольте, но как же, — начала я, — что значит «против»? Ведь я знаю, что это не вызвало никаких возражений… (Господи, я же забыла, что премьер у нас теперь другой и «линия» другая…)
Больной человек приехал сюда работать ради меня. Что ж, ему ехать обратно? — сказала я, желая сейчас лишь предусмотреть все неожиданности.
— Ну нет, это было бы нетактично, — молвил премьер. — Но мы вам не советуем регистрировать этот брак. Не советуем. И не разрешим. Ведь он тогда по закону может увезти вас в Индию? А это нищая, отсталая страна, я был там, видел. И потом — индусы плохо относятся к женщинам. Увезет вас и там бросит. У нас много таких случаев, уезжают, а потом просятся обратно…
Что-то начало постепенно поворачиваться у меня внутри.
— Мы, во-первых, не собираемся уезжать в Индию, — начала я, приходя в себя и начиная трезво соображать. — Он приехал работать здесь, в Москве. Но мы, конечно, хотели бы съездить, посмотреть Индию и другие страны.
Но премьеру было не до этих деталей. Он желал внушить мне свое:
— Оставьте вы это. Вам нужно работать, в коллектив возвращаться. Никто его не тронет, пусть работает, условия хорошие. Но вам это ни к чему.
— Теперь поздно, — сказала я резко. — Человек приехал, он живет у нас и будет жить с нами. Я его не оставлю. Он болен и приехал только ради меня. Это на моей ответственности.
— Ну, как знаете, — сказал премьер сухо. — Живите, как хотите. Но брак ваш регистрировать мы не дадим!»
Когда Светлана, вернувшись домой, пересказала содержание своей беседы с Косыгиным Сингху, он был возмущен до глубины души. Кое-что зная о жизни в СССР понаслышке, он и представить себе не мог, что в этой стране человеческая личность ничего не значит.
Ему, правда, уже приходилось изумляться, сталкиваясь с непонятными иностранцу вещами, которые советским людям казались самыми обычными, сами собой разумеющимися.
Например, он не мог скрыть удивления, когда узнал, что Светлана никогда не была за границей. «Как же так можно жить, в изоляции от целого мира, — восклицал он, — как можно всю жизнь прожить в одном городе, никуда не выезжая!»
Еще больше его потряс прошедший в сентябре 1965 года процесс против писателей Андрея Синявского и Юрия Даниэля. Узнав о приговоре, он побледнел от негодования:
— Как! Семь лет тюрьмы за книги?! За то, что писатель пишет книги?!
Светлане приходилось просвещать индуса относительно порядков в Советском Союзе. Она рассказала ему, что существует огромный пласт литературы, не публикуемой из-за цензуры, написанной «в стол», до востребования грядущих времен. Она не скрыла от Сингха, что и сама имеет честь принадлежать к подпольным литераторам, ибо у нее хранилась рукопись «Двадцати писем к другу», написанная ею по совету одного близкого приятеля из Ленинграда. Литературовед, перепечатавший рукопись, оставил себе один экземпляр и давал читать его друзьям, не спрашивая разрешения у автора.
Узнав о существовании рукописи, Сингх посоветовал Светлане переправить ее в Индию через его давнего друга, посла Кауля, что и было сделано.
Нелегко пришлось индийцу в Советском Союзе. В издательстве «Прогресс», где он переводил английские тексты на хинди, высказывали недовольство его работой. А Сингх очень боялся ее потерять. Ведь работа была единственным формальным основанием его пребывания в Москве, раз уж зарегистрировать брак со Светланой ему не удалось.
Все эти переживания привели к тому, что состояние его здоровья стало ухудшаться. Ему периодически приходилось ложиться в кунцевскую больницу. Но Светлане казалось, что лечат его неправильно, перегружают лекарствами, от чего у Сингха случались приступы сердечной слабости и астматической одышки, которые снять можно было только уколом.
Светлана не могла не понимать, что дни его сочтены. И она ничем не может помочь любимому человеку. В отчаянии Аллилуева написала письмо Брежневу с просьбой отпустить их с Сингхом в Индию.
Но и новое обращение к властям не увенчалось успехом.
Светлану снова пригласили на Старую площадь. На этот раз у нее состоялся разговор с М. А. Сусловым. Он сразу же сказал ей, что, будь жив ее отец, он бы никогда не дал согласия на брак дочери с иностранцем.
— Но теперь-то это разрешено всем, — возразила Светлана.
Суслов окинул ее ледяным взглядом:
— Мы не выпустим вас за границу. А ваш муж… муж — пусть он уезжает, если хочет.
— Он не может уехать один! — чуть не выкрикнула Светлана. — Он нуждается в уходе. Он, может быть, скоро умрет…
— Умрет так умрет, — равнодушно бросил Суслов. — Он больной человек. А вам уехать нельзя. Представьте себе, там на вас сразу набросятся корреспонденты… Возможны всякие провокации! Вы даже не представляете, насколько это для вас опасно. Нет, вас мы не выпустим…
После этого разговора Сингх прожил еще неделю… 30 октября он сказал Светлане:
— Света, это мой последний день. Я знаю, что умру сегодня…
Всю ночь его мучили приступы удушья, а под утро он сказал Светлане, что чувствует себя лучше.
— Только здесь что-то трепещет… — он показал на сердце. — А теперь выше… — и откинулся на подушку.
Он умер на рассвете, как, говорят, умирают индийские праведники, — тихо и спокойно.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.