Крепость на Волге
Крепость на Волге
Июнь 1918 года. Вспомним тяжелую обстановку, которая сложилась в это время на фронтах гражданской войны. Немецкие оккупанты захватили Украину. Необъятные просторы Сибири охвачены мятежными силами чехословацкого корпуса и кулачества. Нефтеносные районы Азербайджана и Грозного также отрезаны от центра Советской республики. В центральных промышленных районах наступили голодные дни, из-за отсутствия сырья замерли заводы и фабрики. Соединение донских белоказаков с урало-сибирской контрреволюцией и чехословацким корпусом могло еще больше ухудшить положение страны, лишить ее хлеба и угля. Оценивая значение битвы на юге, В. И. Ленин говорил: «Кажется, что эта борьба только за хлеб; на самом деле это — борьба за социализм».
Защищая Царицын, крупнейший узел железнодорожных и водных коммуникаций, войска фронта решали задачи большого политического и стратегического значения. Ведя активные бои, они не давали возможности врагу образовать единый фронт на юге, отстаивали хлебный край для голодающей страны.
До прихода к Царицыну войск Ворошилова командование Северо-Кавказского военного округа имело лишь несколько плохо вооруженных и разрозненных красногвардейских отрядов.
Но теперь положение резко менялось к лучшему. 1-я Коммунистическая и Морозовско-Донецкая дивизии, а также другие отряды имели тысячи бойцов, прошедших суровую школу войны.
Однако и этих сил по-прежнему не хватало, чтобы противопоставить их армии атамана Краснова и стоявшим за его спиной немецким оккупантам. Поэтому командование фронта немедленно начало формирование новых частей в районах Арчеды, Иловли, Качалино, Калача, Котельникова, Великокняжеской и других. Вскоре оттуда стали прибывать первые добровольцы.
В это время генерал Краснов также заканчивал формирование и сосредоточение своих войск против Царицына. Передовые казачьи части Мамонтова, Фицхелаурова, Полякова и другие уже начинали завязывать упорные бои на протяжении всего огромного фронта от Чаплыженская до Калач — Зимовники.
В середине июля 1918 года Донская белоказачья армия вышла своими основными силами на исходные позиции для наступления на Царицын, Балашов, Новохоперск, Богучар, Лиски. Определились следующие оперативные направления противника.
Северная группа под командованием полковника Алферова, имевшая до 12 тысяч штыков; направление Богучар — Лиски — Новохоперск.
Северо-восточная группа под командованием генерала Фицхелаурова численностью до 20 тысяч штыков; направление Балашов — Камышин.
Восточная группа под командованием полковника Мамонтова (он вскоре получил звание генерала), имевшая 22 тысячи штыков и сабель; направление Калач — Царицын.
Эта группа наносила главный удар. Мамонтову помогали также белоказачьи части, расположенные в районе севернее Великокняжеской, численностью примерно до десяти тысяч штыков. На них возлагалась задача: перерезать коммуникации советских частей, защищающих Царицын, с войсками Северного Кавказа, оседлать важнейшую железнодорожную магистраль Великокняжеская — Зимовники — Сарепта — Царицын.
Командование противника, планируя наступление на Царицын, преследовало далеко идущие цели: покончить с Советской властью на Юге, а затем вместе с другими силами контрреволюции продолжать наступление на Север.
Задача наших войск состояла в том, чтобы измотать врага в оборонительных сражениях, а потом перейти в наступление и разгромить его наголову.
Готовясь к боям за Царицын, командование фронта, партийные организации города особое внимание уделяли укреплению тыла, очищали его от саботажников, предателей и явных шпионов. Насколько это было важно, нетрудно убедиться на таком факте.
Вместе с Александром Пархоменко мы прибыли в Царицын для получения оружия. Приходим в штаб Северо-Кавказского военного округа, предъявляем свои мандаты, просим быстрее отпустить все необходимое. А нам предлагают зайти завтра. С трудом прорываемся к Ковалевскому — помощнику командующего. Горячимся, показываем свои чрезвычайные мандаты, требуем:
— Нужно позарез оружие.
— Нуждаемся в пулеметах, винтовочных патронах.
Нам отвечают вежливо:
— Оружия, товарищи, сейчас нет.
— А когда же будет?
— Неизвестно... Предпринимаем экстренные меры.
Ковалевский равнодушно пожимает плечами и, недвусмысленно намекая на наш повышенный тон в разговоре, указывает:
— Пора отвыкать от анархии. У нас порядок революционный.
Прорываемся к начальнику штаба СКВО Носовичу. Выкладываю на стол предписание командира Морозовско-Донецкой дивизии И. М. Мухолерца. Пархоменко, еле сдерживая себя, нависает тучей над столом, ждет.
Измятая бумажка тщательно изучается.
— Кто писал эту э-э-э... бумагу?
— Комдив товарищ Мухоперец, — отвечаю, — там же ясно видно.
— Ко-о-м-ди-в? Это писал к-о-м-д-и-в? Ха-ха-ха!.. Не может быть.
Злые, припухшие глазки буравят нас презрительным взглядом, тонкие нервные губы расплываются в саркастической улыбке:
— Я не знаю такого командира и дивизии такой не знаю. Ясно? Можете быть свободны.
Пархоменко гремит, рокочет возмущенным до крайности басом, потрясает своими длинными руками, доказывает, но Носович равнодушен. Дело заканчивается скандалом — нас обоих силой выводят из помещения.
Шагая прочь от штаба, Пархоменко рассказывал:
— Этого Носовича я очень даже хорошо знаю. Бывший полковник царской армии. А теперь Троцкий прислал его командовать нами. Ну ничего, не долго рысачку резвиться.
— Да, но оружия-то мы не получили. Что делать?
— Пошли к Сталину. Он разберет, кто прав, кто виноват.
И. В. Сталин, возглавлявший Военный совет Северо-Кавказского военного округа, только вернулся с переднего края. Он принял нас незамедлительно. Выслушал внимательно, посоветовался с Ворошиловым и тут же распорядился выдать оружие.
— Бюрократами и саботажниками мы займемся, — сказал на прощание Сталин. — Будем искоренять их со всей беспощадностью.
А спустя всего несколько дней стало известно о раскрытии контрреволюционного заговора в Царицыне, который готовил Носович с помощью инженера Алексеева и его сыновей, присланных в город Троцким. Среди арестованных заговорщиков находились работники штаба СКВО Ковалевский, Сухонин, Ломатов. Носовичу удалось сбежать к белогвардейцам. Заговорщики имели связь с Красновым и Мамонтовым и готовились в период наступления противника дезорганизовать оборону города.
— Ну, Иван, — обратился ко мне Пархоменко при встрече, — теперь ты понял, кто отказал нам в оружии? Вот сволочи!
Вслед за арестом этих заговорщиков штаб фронта и партийная организация города твердой рукой продолжали наводить порядок на заводах и в учреждениях. Прошло всего несколько дней, как мы побывали здесь, а обстановка в Царицыне изменилась неузнаваемо: буржуа, спекулянты и прочие нетрудовые элементы работали на рытье окопов, рестораны закрылись. Ночью по улицам вышагивали патрули. Город подтянулся, посуровел. Царицын готовился к бою.
* * *
Вскоре противник перешел в наступление.
Сражение не умолкало ни днем ни ночью. Огромные массы вражеской пехоты, конницы, поддерживаемые артиллерией, самолетами, броневиками, рвались к городу. Основная тяжесть удара обрушилась на две дивизии — Морозовско-Донецкую и 1-ю Коммунистическую. Истекая кровью, они героически сдерживали натиск врага.
Особенно ожесточенные бои развернулись за хутор Верхне-Царицынский и станцию Кривомузгинскую. Белоказаки пытались перехватить линию железной дороги Калач — Царицын. Несколько раз станция переходила из рук в руки, и наконец противник овладел ею.
Первым дрогнул левый фланг Коммунистической дивизии. За ним начал отходить правый фланг нашей дивизии. С большим трудом нам удалось задержаться в 25 километрах западнее города и, упершись правым флангом в станцию Басаргино, остановить белоказаков.
Казалось, Морозовско-Донецкая дивизия прочно заняла оборону на линии речка Червленная — село Ивановка. Но вот противник бросил против ее истощенных частей свежие силы из резерва. Кровопролитный трехчасовой бой закончился новым отступлением. Штаб дивизии потерял связь с полками, полки — с батальонами.
В этот тяжелый момент среди бойцов и командиров появился Ворошилов. Климент Ефремович выслушал краткий доклад командира дивизии Мухоперца и тут же отдал необходимые распоряжения о подготовке контратаки.
К двум часам ночи части дивизии прекратили отход. Подошедшие бронепоезда Алябьева помогли полкам остановить белоказаков.
Морозовский и Громославский полки, а также бронепоезда Алябьева вошли в специальную ударную группу. Их наступление началось затемно. Мощные крики «ура!», наконец, густые цепи советских войск оказались настолько неожиданными для белоказаков, что они в первые минуты ничего не могли предпринять. Разгоряченные боем, морозовцы стремительно ворвались на станцию Басаргино и, не останавливаясь, стремительно выскочили на взгорье, к деревне Червленное. Отсюда мы увидели разворачивающегося в боевые порядки противника.
Белоказаки пытались с ходу принять бой. Однако ураганный огонь бронепоездов, шедших вслед за наступающими, буквально смел их. Оставшиеся в живых сдались. Бойцы захватили 400 человек, четыре орудия, двадцать пулеметов. Морозовско-Донецкая дивизия восстановила прежнюю линию обороны на участке Басаргино — Ивановка. 1-я Коммунистическая дивизия также вернула ранее потерянные позиции.
Но этот тактический успех не мог изменить общей обстановки. Положение по-прежнему оставалось тяжелым: войска противника подошли вплотную к Царицыну и начали подготовку к решительному наступлению.
Немецкие аэропланы, полученные Красновым, выбросили над городом массу листовок. Атаман угрожал беспощадно расправиться с населением и вооруженными защитниками, если они не пожелают капитулировать.
Командование Царицынского фронта и городская большевистская партийная организация принимали экстренные меры для отражения нависшей опасности: на промышленных предприятиях, в учреждениях, на пристанях и в окопах проходили митинги. Многие командиры и политработники разъехались по фабрикам и заводам.
На металлургическом и лесном заводах в условленное время протяжно заревели гудки. Рабочие, остановив станки, явились на просторный двор. На трибунке — комиссар штаба Царицынского фронта Щаденко. Ветер треплет его потные волосы, на вылинявшей гимнастерке видны белые пятна соли — он примчался сюда прямо с переднего края. Комиссар призывает рабочих грудью встать на защиту родного города, обеспечить войска оружием.
Прямо с позиций приехал на митинг и Дмитрий Львович Котиков. Здесь все знают и помнят, как несколько месяцев назад избрали этого стойкого большевика командиром заводского красногвардейского отряда, успешно подавившего контрреволюционный мятеж анархистов. В этих и других боях отличились работницы завода «Грузолес» комсомолки Акилина Шотина, Елизавета Лосева и другие. Отряд сражался с первых дней царицынской обороны, и всякий раз, когда обстановка становилась очень трудной, Котиков приезжал на свой родной завод, просил поддержать тех, кто дрался в окопах. И рабочие помогали: тут же создавалась новая рота добровольцев, бойцы получали винтовки и выступали на фронт.
Вот и сейчас Котиков поднялся на трибунку, смахнул с лысеющей головы видавшую виды фуражку и глянул в глаза товарищам.
— Там, — он указал рукой в сторону окопов, — трудно сейчас. Отбиваем атаку за атакой, люди истекают кровью. Нужны свежие силы.
После выступления Котикова слово предоставляется старому большевику Дмитрию Ивановичу Дубинину. Его встречают громом аплодисментов. На заводе, да пожалуй и во всем Царицыне, тогда хорошо знали этого скромного на вид, худощавого старика. Небольшого роста, с седой окладистой бородой, живыми, по-молодому блестевшими глазами, энергичными жестами, он с первых дней Октябрьской социалистической революции стал душой заводского коллектива.
«Дедушка Дубинин» первым выступил на митинге в феврале 1917 года, сообщил о свержении царя и потребовал убрать хозяев лесозаводчиков братьев Максимовых и их холуев — приказчиков Дмитриева и Александрова. Позже Дмитрий Иванович возглавил союз рабочих-деревообделочников лесопильных заводов, вместе с Д. Котиковым организовал красногвардейский отряд. Рабочие единогласно избрали старого большевика Дубинина директором лесозаводов. «Ничего, что малограмотный, — говорили они, — зато наш человек».
После этого товарищи стали в шутку называть его «хозяином». Сейчас, поднявшись на трибунку, Дубинин волновался. Его огромные, натруженные руки то поднимались вверх, призывая к тишине, то падали на некрашеный, вытертый руками барьерчик трибунки. Говорил, как обычно, скупо, немногословно, но ярко, образно:
— Как мы жили при Максимовых, помните? А сейчас кем стали? Людьми, хозяевами своей жизни. Но вот контра лезет в город, норовит посадить на нашу шею тех, кого мы недавно сбросили со своих плеч. От нас зависит, какая жизнь будет. Только за эту жизнь хорошую бороться, кровь лить надо, дорогие товарищи.
Кашлянул в кулачище, бросил зоркий взгляд на первые ряды и рубанул энергично, решительно:
— Давайте организуем свой полк, Ново-Никольский, из рабочих и пошлем его завтра же на позиции.
Последние слова коммуниста тонут в криках:
— Даешь винтовки!!!
После Дубинина выступления пошли еще короче, люди поднимались на трибунку только для того, чтобы произнести пару слов и заявить о своем желании записаться добровольцем в полк.
Здесь же, чуть-чуть потеснив стоявших, поставили столы, застелили их красным кумачом. Записывались и в одиночку, и группами, и даже целыми семьями. Сюда, к столам, принесли ящики с винтовками и вручали их новым бойцам.
На митинге же рабочие избрали командиром полка Дмитрия Котикова. В помощь ему выделили Дубинина и еще несколько человек, которые комплектовали роты, батальоны, отыскивали снаряжение и обмундирование. Проворные работницы где-то раздобыл» тюки защитного материала, швейные машинки, шили новые гимнастерки и брюки. Откуда-то привезли на подводах реквизированную у частного торговца обувь. И добровольцы прямо у заводских ворот, сняв с ног свои обноски, подбирали сапоги или ботинки по ноге.
К утру следующего дня штаб закончил формирование полка, и он выступил на фронт.
* * *
К началу августа Краснов закончил сосредоточение своих войск для нового наступления. Его армия, вооруженная до зубов иностранным оружием, находилась в полной готовности к штурму города.
Но и защитники Царицына также смогли подготовить значительные силы. Они распределялись так.
На фронте к западу от железной дороги Кумылга — Арчеда — Липки — Лог — Иловля — Качалино стояла группа Миронова в составе 6500 штыков, 500 сабель, 51 пулемета, 15 орудий.
На линии Качалино — Песковатка — Кривомузгинская — Громославка — Абганерово располагались отряд Межевых, Сводноказачья, 1-я Коммунистическая и Морозовско-Донецкая дивизии; в районе Жутово — отряд Круглякова; в районе Котельниково — отряд Васильева. А всего 20 тысяч штыков, 2700 сабель, 162 пулемета, 82 орудия.
На южном участке фронта Ремонтная — Гашунь располагалась Сальская группа под командованием Шевкоплясова в составе 9 тысяч штыков, 1700 сабель, 86 пулеметов, 17 орудий.
Резерв под командованием Тулака насчитывал 1300 штыков, 500 сабель, 47 пулеметов, 8 орудий.
Превосходство в силах было все же на стороне Краснова. Белоказаки имели: 27 тысяч пехоты, 30 тысяч конницы, 610 пулеметов, 175 орудий, 20 самолетов и несколько бронепоездов.
Атаман Краснов откровенно писал о замыслах донской контрреволюции: «Овладение Царицыном дало бы казакам огромные материальные блага, включая сюда пушечный и снарядный заводы, а также громадные запасы всякого войскового имущества... Занятие Царицына сблизило бы, а может быть, и соединило бы нас с чехословаками и Дутовым и создало бы единый грозный фронт. Опираясь на войско донское, армии могли бы начать марш на Самару, Пензу, Тулу, а тогда донцы заняли бы Воронеж».
Противник шумно и торжественно готовился к штурму Царицына, стараясь поднять боевой дух своего воинства. В части прибыли делегации казаков-стариков, со всех концов Донской области красновцы согнали священников для молебнов, в окопы завезли сотни бочонков водки. Чтобы разжечь аппетит пьяных белоказаков, атаман Краснов писал:
«Казаки! Станичники! По взятии Царицына даю вам полную волю и свободу на три дня. Все, что будет захвачено в городе — ваше. Можете забирать и направлять к себе домой, родным. Всем близлежащим станицам, хуторам даю свободу действий в разделе добра, отбитого у большевиков в Царицыне, и отправке его по домам. Да поможет нам бог в победе над красными супостатами!
Атаман Всевеликого войска Донского Краснов».
3 августа 1918 года по всему огромному Царицынскому фронту загрохотали орудия, ожили окопы. Наступление белых началось.
Мне, как командиру пулеметной команды, в эти тяжелые дни приходилось бывать на разных участках обороны, участвовать во многих горячих боях. Но разбор битвы за Царицын в целом не входит в мою задачу. Я пишу преимущественно о том, что видел своими глазами.
Когда закончился артиллерийский налет и слабый утренний ветерок рассеял плотные завесы порохового дыма, наши бойцы увидели грозную картину: вся степь кишела густыми цепями белоказаков. В лучах восходящего солнца играли, переливались золотым шитьем знамена, старые, видавшие виды штандарты, задымленные порохом, бархатные полковые стяги. В первых рядах шли казаки знаменитых полков бывшей царской армии, прославившихся еще в суворовские времена: Цимлянского, Гундоровского, Нижнечирского, Суворовского.
Казалось, патриархальный Дон вытряхнул сюда, на эту степь, все, чем гордился ранее, все, на что еще надеялся в борьбе против новой жизни.
А в сотне метров от них, в обвалившихся окопах, засыпанные землей, сидели те, кто боролся за это новое, — рабочие и крестьяне, одетые в солдатские шинели, с воспаленными от бессонницы глазами. Припав к земле, ждали, сжимали потными руками оружие, кидая тревожные взгляды на командиров. И когда подали команду, бросили навстречу атакующим плотную стену визжащего свинца, сотни снарядов, подбадривая себя, огласили степь мощными криками «ура!»
Миг и — словно набежала на поле серая туча: колыхнулись вражеские цепи, заволновались. Передние бросились бежать вперед, к видневшимся желтым бугоркам окопов. Но оттуда уже вымахнули толпы наших бойцов.
Это поднял врукопашную свой рабочий Ново-Никольский полк Дмитрий Котиков, стоявший в районе Верхней Ельшанки. Маленький, щуплый, он катился впереди быстро, и бойцы еле поспевали за ним.
Обе стороны долго вынашивали злость, копили силы: и те, кому несколько часов назад попы кропили «священной водой» чубатые головы, и те, кто вчера только оставил станок, взял в свои загрубевшие, пропитанные маслом, металлом руки винтовку.
Но не легко выстоять в штыковой атаке отощавшим рабочим парням против дюжих, откормленных атаманцев. Новоникольцы стали отступать. Вот уже остались позади окопы, и, видимо, белоказаки могли смять молодой полк, если бы не пулеметчики нашей команды. Они огнем отсекли преследовавших белогвардейцев и заставили их залечь.
Минут через тридцать белоказаки снова бросились вперед. И опять их атака захлебнулась в крови. Так в течение целой недели они лезли навалом, тучей, пьяные.
11 августа мамонтовцы заняли станцию Кривомузгинскую. Фицхелауров овладел станцией Иловля и вышел конными разъездами к Качалину. Потом началось отступление по всему Царицынскому фронту в направлении Котлубань — Басаргино — Тингута.
Обстановка становилась все тяжелее и тяжелее. 12 августа, взяв станцию Пролейку у Волги, белоказаки обрушили ружейно-пулеметный огонь по пароходам. Перевозка войск, продовольствия, боеприпасов на большом участке фронта от Камышина до Царицына срывалась.
Местами неприятель находился от Царицына в 5–8 километрах. В Новочеркасске уже вышли газеты с экстренным сообщением: «Не сегодня-завтра город падет».
Но командование Царицынского фронта принимало необходимые меры, чтобы остановить врага. 11 августа Военный совет решил: собрать мощный кулак в районе Царицына, оттянуть войска Сальской группы (до 12 тысяч бойцов) в район Котельниково — Царицын; послать всю буржуазию в возрасте от 18 до 40 лет для рытья окопов в районе Тингута — Басаргино — Гумрак; в период с 14 до 18 августа призвать по Царицыну и его уезду пять возрастов; объявить осадное положение.
Морозовско-Донецкая дивизия тоже получила подкрепление, в том числе прибыл построенный рабочими орудийного завода бронепоезд. Новенький, еще пахнущий краской, он подошел вплотную к развернувшимся в атаку белоказакам и открыл огонь из всех пушек и пулеметов. Это произвело сильное впечатление на наших бойцов. С криками «ура!» они бросились вперед.
Их вели в бой Ворошилов, Щаденко, Руднев. Когда отбили атаку, красноармейцы окружили командующего, засыпали вопросами. Климент Ефремович еле успевал отвечать.
— Товарищи, друзья мои! — говорил он. — Теснее сплотим свои ряды, встанем локоть к локтю, и враг не пройдет! С нами все царицынские рабочие, они помогают нам воем, чем могут. Они не оставят нас в беде. Вчера к нам в штаб прибыли представители рабочих «Грузолеса» и попросили выдать винтовки отряду, который насчитывает две тысячи человек. Сегодня они сражаются вместе с вами.
Беседу неожиданно прервали крики: «Казаки! Казаки!» Из-за ближнего бугра вынырнула, сверкая шашками, казачья лавина, и красноармейцы поспешили к окопам. Ворошилов разом вскинул бинокль, наблюдая, как разворачивается к атаке конница неприятеля. Подозвав к себе командиров полков Котикова и Дунайцева, Климент Ефремович распорядился, чтобы они выдвинули против белоказаков пулеметные тачанки.
— Усильте также наблюдение за левым флангом дивизии, — приказал он И. Мухоперцу. — Если противник не добьется успеха в лобовой атаке, он непременно предпримет обход по густоразветвленной сети балок.
Это предположение оправдалось. Только мы отразили конную атаку на своем участке, как услышали частую стрельбу левее Воропоново, где стоял Ново-Никольский полк. Прискакавший связной сообщил: белоказачья конница численностью до двух полков наступает с тыла. Ворошилов приказал Н. Харченко помочь Ново-Никольскому полку и контратаковать неприятеля.
Вместе с пехотинцами отражали натиск противника кавполк М. Лысенко и наши пулеметные тачанки.
И тут произошел случай, о котором потом долго говорили в полках нашей дивизии.
В пылу боя схватились намертво четыре всадника — двое наших и двое врагов. Дрались лихо, зло. Один из белоказаков, раненный, рухнул с коня, другой стал уходить. Красноармеец вскинул к плечу карабин, но неожиданно услышал громкий голос позади себя:
— Стой, не стреляй! Я так его возьму!
Это кричал командир взвода Иван Моторкин, отец пулеметчика нашей команды тоже Ивана Моторкина. Взводный пустил своего коня вдогонку за беглецом, выхватил шашку и закричал:
— Стой, сукин сын!
Но казак и не думал останавливаться. Бросая быстрые взгляды на преследователя, он беспощадно погонял свою лошадь. И все же расстояние между ними быстро сокращалось — отменный конь Моторкина никому не уступал в резвости.
Уже закончилась сеча, и белоказаки, повернув назад, уходили за бугры, а наши бойцы все еще с интересом наблюдали за поединком, гадая, чем же все окончится.
Когда Моторкин настиг казака, все напрягли зрение: вот сейчас решится чья-то судьба. Между тем Иван вел себя как-то странно: то пускал свою лошадь рядом с противником, то заскакивал ему наперед, грозно размахивая шашкой.
Вдруг беглец изловчился и, бросив коня резко влево, помчался во весь дух в сторону ускакавших однополчан.
— Уйдет, черт его подери, — сожалели красноармейцы.
— Ничего, не уйдет. У Ивана сказ короткий, — успокаивали другие.
— Подмочь бы надо, — предлагали третьи.
Но Моторкин справился сам. Нагнав коварного казака, взмахнул шашкой. Тот хотел защититься рукой, но страшный удар молниеносно срезал ее по локоть. В следующее мгновение красноармеец схватил противника обеими руками и легко, словно куль соломы, бросил себе в седло.
Злой, дрожащий, подскакал к товарищам, невидящими глазами нашел того, что был захвачен раненым, и толкнул к нему пойманного.
Их обступили со всех сторон. На взмыленном коне подскочил командир эскадрона Чумаков. Разгоряченный боем, недовольно крикнул:
— Чего ты с ними нянчишься, комвзвод? Зарубил бы в честном бою и делу конец.
Чумакова поддержали другие:
— Правильно!
— Собакам собачья смерть!
Моторкин поднял голову. На лице — ни кровинки, густые черные брови сведены в грозную дугу.
— Это, братцы... мои сыновья, — прошептал он тихо побелевшими губами и, закрыв лицо рукавом, шатаясь, словно пьяный, побрел прочь.
Да, на земле лежали сыновья нашего товарища по оружию, знаменитого на весь полк рубаки. Он и его младший сын Иван пошли добровольцами в Красную Армию, а два старших махнули к Мамонтову.
Что пережил после этого отец, известно только ему да темной ночи. Снедаемый стыдом, злостью на себя, Иван частенько уезжал в степь, наедине думал о случившемся. И всякий раз давал себе слово: «Только бы помогла судьба свидеться... уж я покажу змеенышам кузькину мать!»
И вот, когда отец, казалось, потерял надежду встретить сыновей, судьба свела его с родными чадами, да еще как свела! В этом памятном бою на него насели четверо. Отбиваясь, он краем глаза заметил в кипящем водовороте подозрительно знакомую фигуру. Заметил или сердцем отца почуял близость родной крови? Этого старый Моторкин так и не мог после вспомнить. Только тогда словно кто плетью ударил его по лицу и бросил коня в гущу завязавшегося поединка. А опознав — растерялся: как поступить? Страшная обида застлала глаза туманом. В порыве ярости поднялся на стременах, готовясь к удару, вдруг увидел, как задетый клинком, падает с коня его старший сын Никифор, а Петр кинулся наутек. Ничего не соображая, Моторкин приказал не стрелять в него.
Крикнул и через полминуты пожалел об этом — Петр мчался вдаль, бросая на него злые, хищные взгляды. Поравнявшись, отец увидел, как блеснул в руке сына клинок.
Тут и пожалел отец, что не зарубил Петра в схватке, а когда тот, ухитрившись, бросил коня в сторону, чтобы уйти, Ивана охватил приступ дикой ярости.
— Ах, ты так, — процедил он сквозь зубы, — ну тогда получай! — и рубанул сына по поднятой руке.
Только два месяца спустя, когда уже сыновья выписывались из госпиталя, Моторкин сам попросил Лысенко взять их в полк, в эскадрон Чумакова.
В кровавых боях Петр и Никифор искупили свою вину — сражались храбро, доблестно в рядах Красной Армии и заслужили прощение не только отца, но и всех товарищей. Живы они и сейчас. Строят вместе, всей семьей Моторкиных, новую жизнь, за которую пролили столько крови, прошли столько тернистых дорог.
* * *
20 августа 1918 г. отряды Данилова и Косолапова заняли поселки Орловку, Мечетку, Рынок. Их успех послужил сигналом к общему наступлению войск северного участка Царицынского фронта.
Морозовско-Донецкая и 1-я Коммунистическая дивизии, рабочие отряды завода «Грузолес» гнали Мамонтова в направлении Басаргино — Карповка, захватывая пленных, пулеметы и винтовки.
23 августа войска центрального участка также переходят в наступление. Через несколько дней они овладели станцией Карповка. В это же время части северного участка выбили неприятеля из Котлубани. Как потом стало известно, здесь белогвардейцы даже бросили канцелярию штаба Мамонтова.
Затрещала белоказачья армия. Сотни, тысячи казаков — иногда целыми полками — стали сдаваться в плен. В районе хутора Вертячего казаки передали красноармейцам 12 пулеметов, 2500 винтовок, сотни тысяч патронов, а также гурт скота в 5 тысяч голов. По этому поводу пленные шутили: «Поедим мясца хоть у большевиков, а не то атаман Краснов все равно отправит Вильгельму нашу скотинку».
Неудержимо продвигаясь вперед, защитники Царицына вышли к Дону.
Враг, однако, не мог примириться с поражением. Красновцы силой ставили под ружье казаков, а с теми, которые отказывались идти в армию, жестоко расправлялись.
Во время боев у хутора Демкина бойцы 1-го Донецкого полка оказались в окружении. Кончились патроны, а белоказаки бросались в атаки. Красноармейцы, изнывая от жажды, рассыпались по улицам, залегли под плетнями и вели редкий огонь. Противник усилил нажим; еще пять — десять минут, и люди могут погибнуть в неравной борьбе.
Но вдруг в конце одной из улиц выросли две всадницы, увешанные мешками. Издали крикнули:
— Товарищи, берите патроны!
Боеприпасы привезли казачки с хутора Ложки Полякова и Юдина. Подъехав к бойцам, женщины распределили патроны и со слезами на глазах поведали о страшной участи своих мужей.
— Пришли они с фронта, — рассказывала казачка Полякова, — на побывку. Не успели отдохнуть, вызывает их атаман и приказывает немедленно отбыть под Царицын. Казаки отказались. Тогда к ним явился офицер Марков и спросил: «Желаете вернуться в свои части?» Мужья повторили отказ. Так прямо и сказали: «Нам, мол, нечего делить с большевиками». Тогда Марков вынул револьвер и пристрелил моего мужа в доме, при детях. Юдин и его товарищи бросились на защиту. Офицер изрубил их шашкой.
Выслушав рассказ, бойцы с новой силой обрушились на белогвардейцев и выбили их из хутора. Среди пленных казаков оказался и палач Марков. Не успел конвоир опомниться, как разъяренные, потерявшие рассудок женщины набросились на офицера, буквально растерзали его.
Желая во что бы то ни стало заставить казаков воевать против Советской власти, генерал Краснов приказал сурово наказывать их за уклонение от службы в белой армии. Таких лишали казачьего звания, выселяли с территории Дона, секли публично нагайками на площадях, бросали в тюрьмы. А семьи красноармейцев отдавались на самосуд местных изуверов-бородачей. У казака командира краснопартизанского отряда Парамона Куркина они сожгли дом, разграбили имущество, а жену били шомполами и коваными сапогами, потом бросили в подводу и отправили в Нижне-Чирскую тюрьму.
Но никакими репрессиями белогвардейцы уже не могли заставить казаков безропотно идти в бой — война надоела всем им, а главное, они с каждым днем убеждались в правоте дела, за которое сражалась Красная Армия.
Используя временное затишье, наши части приводили себя в порядок, принимали пополнение. Однако эта передышка не могла быть длительной. Атаман Краснов и его немецкие союзники не отказались от своих планов захвата Царицына. Потерпев поражение в августе, они незамедлительно стали готовиться к новой авантюре.
Атаман потребовал от генералов Денисова и Мамонтова подготовить новое решительное наступление и начать его не позже конца сентября 1918 года. Краснов поставил перед Донской белоказачьей армией задачу: овладеть городами Царицын, Камышин, Балашов, Поворино, Новохоперск, Калач и другими.
В тылу врага спешно формировались новые части. Вооружалась и готовилась к отправке на фронт 3-я Донская дивизия и 2-я стрелковая бригада. В них зачисляли в первую очередь патриотически настроенную молодежь из семей казачьих богатеев и офицерского состава. Из Севастополя красновцы получили пушки больших калибров, для их перевозки в Ростове сделали особые бронированные платформы.
Во второй половине сентября Донская армия представляла собой большую силу. Она имела около 65–73 тысяч штыков, 150 орудий, 267 пулеметов, 68 самолетов, 14 броневиков, 3 бронепоезда, химический взвод, который насчитывал 257 баллонов с газом.
22 сентября белоказаки начали новое наступление. Переправившись через Дон, они прорвали фронт на участке станции Ляпичев и хутора Ильменского.
Лава за лавой, цепь за цепью двигались все дальше и дальше на восток. Советские части отходили к станции Карповка. 1 октября Мамонтов бросил через Дон, в обход Кривомузгинской, двенадцать сотен конницы и пехотный полк. Пришли в действие морские орудия, которые немцы прислали Краснову из Севастополя. С ревом, оглушающим клекотом проносились снаряды над низенькими крышами станционных домиков. Наши части, оборонявшие Кривомузгинскую, отошли к Царицыну.
Как потом рассказывали пленные казаки, этим наступлением руководил сам Мамонтов. Окруженный многочисленной свитой, он стоял в автомобиле и не отрывал глаз от бинокля. Рядом — Макаров — тучный, седой великан, в новенькой генеральской форме. Перед ними далеко расстилалась слегка всхолмленная степь, усеянная густыми цепями наступающих, застывшие в нетерпеливом ожидании огромные массы конницы.
— Я твердо рассчитываю, генерал, сегодня к обеду взять Бузиновку, — сказал Мамонтов, — к вечеру — Сарепту, близлежащие пункты, а завтра утром — быть в Царицыне.
И, обернувшись к собеседнику, игриво улыбнулся:
— Во всяком случае, генерал, приглашаю вас завтра в ресторан «Жигули» на званый обед в честь победы. Комендантом города назначаю Секретева. Прикажу ему звонить трое суток в колокола, служить молебны.
— Поздравляю, поздравляю, — ворковал Марков. — Это будет ваша великая победа.
Тут внезапно ахнул разрыв снаряда и рой осколков накрыл машину. Стоявший рядом адъютант Мамонтова подполковник Богаевский тихо вскрикнул и замертво рухнул на сидевшего за рулем шофера.
За первым последовал второй снаряд, и Мамонтов приказал шоферу гнать машину прочь.
* * *
Бой гремел с нарастающей силой. Казаки пошли в шестую атаку. Прибежавший посыльный сообщил командиру дивизии Мухоперцу:
— Левый фланг начал отступление.
Измотанный до предела, охрипший комдив рванулся туда, но вместе с ординарцами его смяли толпы отступающих. В этот момент к группе командиров подскакал комиссар Щаденко.
— Возьми свою пулеметную команду и галопом туда, — приказал мне Ефим Афанасьевич, указывая в сторону рассыпавшихся по степи бойцов. — Помогите восстановить положение.
Минута, две, и вот уже двенадцать пулеметных тачанок мчатся в образовавшийся прорыв. Четыре пулемета пришлось оставить на месте, в центре обороны. Потные, запененные кони остервенело грызут удила, просят повод и стремительно несут тачанки. Врываемся в самую гущу отступающих. Алексей Рыка резанул длинной очередью поверх голов обезумевших от паники людей, закричал во всю мочь:
— Назад, хлопцы!
Сначала бойцы шарахнулись прочь от тачанок, потом плотно окружили, задыхаясь, побежали за ними. Местами завязались рукопашные схватки. Тачанки рассредоточились, ударили разом так, что впереди наступающих цепей волнами заходила высохшая от солнца полынь. Мамонтовцы падали, валились, орали, оглашая степь дикими криками, а безжалостный свинец выл, ухал, свистел, жалил их зло, беспощадно. Не вытерпели белогвардейцы. Сначала приостановились, заметались по полю, а потом хлынули беспорядочным потоком назад. Их доканчивали пехотинцы.
Когда вернулись, Щаденко подошел к бойцам, улыбнулся:
— Знаете, товарищи, здорово поработали! Приходилось много раз бывать в трудных переплетах, но в таких — редко. Прут лавиной сотни, а ваши машинки действуют как часы. Молодцы!
Только мы успели отдохнуть и заменить убитых в упряжке коней — снова полезли белогвардейцы и вот уже поле снова усеяно густыми цепями наступающих, а левее, на взгорье, гарцуют конные полки.
Теперь пехотинцы не шли во весь рост, а подвигались короткими перебежками, прячась за сурчиные бугорки, кусты полыни. Красноармейцам, сидевшим в окопах, такое движение напоминало какую-то игру: сотни рассредоточенных людей, чередуясь, то мчались мелкими шажками вперед, то падали стремглав в сизую полынь. Признаться, мы немало удивлялись — обычно казаки так не наступали. Заметили и другое: в манере перебежек, в сигналах, подаваемых на ходу офицерами, чувствовались какие-то новые приемы. Лишь немного позже мы узнали причину этой тактической новинки — в атаку впервые пошла недавно прибывшая на фронт бригада пластунов, состоящая сплошь из молодежи, набранной и обученной по приказу атамана Краснова.
Молодые, здоровые, откормленные, одетые с иголочки, вооруженные до зубов и превосходно обученные пластуны сразу же взяли инициативу боя в свои руки. Мы думали, нелегко одолеть их.
И это оказалось действительно так. Подбираясь перебежками к окопам, они удачно укрывались от залпового огня винтовок. Рослые, здоровые пластуны осиливали в штыковых схватках уставших, вымотанных в жестоких атаках красноармейцев. Но никто из наших не падал духом. Бойцы и командиры надеялись на выручку пулеметных тачанок и артиллеристов.
С кургана, где расположил свой наблюдательный пункт командир дивизии Мухоперец, поле, по которому наступали пластуны, видно как на ладони. И он то подносил к глазам бинокль, то опускал его, обдумывая, как отразить очередной натиск противника. Позвонил Яблочкину, предупредил об опасности и, заметив пластунов, ринувшихся в штыки, крикнул в трубку громко, настойчиво:
— Огонь! Огонь! Слышишь, Яблочкин? Беглым, беглым!
На поле, где еще мгновение назад мирно бежали ровные строчки солдатских фигурок, забушевал ураган разрывов — степь вихрилась вспышками огня, клубами дыма, пирамидами высоко выброшенной к небу земли.
И все это в 100–200 шагах от наших окопов. Осколки, комья обожженной земли со свистом проносились над головами припавших к прикладам винтовок бойцов. Да, такой огонь мог вести только Яблочкин!
— Как кончат артиллеристы, — сказал командир дивизии, — пускай в ход свои тачанки.
От кургана до окопов — рукой подать, а между ними, в неглубокой лощинке, в редком, низкорослом дубняке, притаились пулеметчики. Кони не выпрягались из упряжки, расчеты застыли у пулеметов, ожидая приказаний.
Вот поодаль от других, около своей тачанки, стоят Михаил и Мария Семикозовы. Глядя на них — молодых, счастливых, — меня невольно охватывает противоречивое чувство удивления и тревоги за их судьбу. Кипит вокруг жестокий бой, каждый день, каждый час люди подвергаются смертельной опасности. А они как будто и не замечают этого: воюют, живут, любят, радуются.
На миг вспомнил первые шаги семьи пулеметчиков: приход в отряд в станице Каменской, первые бои. Она — дочь довольно состоятельных родителей, он — сын бедняка. Мария училась в гимназии, готовилась к поступлению в университет, он — малограмотный станичный ремесленник. Встретились, полюбили друг друга, и девушка оставила родителей, гимназию, пошла за ним, в отряд. Избрала тернистый путь — только бы не расстаться с любимым: жила, как солдат, шагала рядом в походах, коротала тревожные, фронтовые ночи с ним у пулемета, в окопе. Никогда мне не забыть, как она, скромная, застенчивая девушка, робея, подошла тайком ко мне и шепотом просила: «Если товарищ командир позволит, то я поставлю свой пулемет рядом с пулеметом Миши... товарища Семикозова».
И «товарищ командир» разрешил, может быть, нарушая воинский порядок, разрешил, так как не мог отказать им в праве быть рядом и вместе защищать счастье, которое они обрели на фронте.
И кто мог предположить тогда, что застенчивая, хрупкая девушка может стать лихой, бесстрашной пулеметчицей. Сколько раз она участвовала в схватках, сколько истребила вражеских солдат! Вот и сейчас застыла у пулемета, готовая ринуться в бой.
Наступившая на миг тишина выводит меня из раздумья. Вскочив на ближнюю тачанку, взмахом руки подаю команду:
— Вперед! Марш, марш!
И снова бешеная скачка, храп взмыленных коней, где-то впереди, совсем рядом оглушительные вопли «ура!» и горячечная дрожь пулемета в руках. От напряжения жарко, пот струйками стекает по лицу, слепит глаза. Но вот лента опустела, пулемет на минуту смолк. Только попытался встать, как почувствовал резкий, болезненный удар в правую руку, словно кто хлестнул железным прутом. Рука повисла плетью, и я отваливаюсь на крыло тачанки, освобождая место первому номеру Алексею Рыка. И снова клекот пулеметов.
Шесть раз наши окопы переходили из рук в руки, и все же красноармейцы выстояли, истребили пластунов. К ночи полнокровной пластунской бригады не стало: на поле валялись горы трупов. Остался лежать в степи и командир этой бригады, однофамилец атамана Краснова — генерал Краснов.
К 9 октября определилось главное направление наступления неприятеля: его войска шли на Царицын южнее железной дороги по линии Ляпичев — Карповка — Басаргино — Воропоново. На этот участок он бросил свои лучшие, наиболее боеспособные силы. 13 октября белоказачьи части заняли район Большие Чапурники. Создавалась непосредственная угроза Сарепте.
Бои на южном участке фронта носили исключительно ожесточенный характер: хутора, балки, лощинки, холмы по нескольку раз переходили из рук в руки. Наши части отошли на линию Бекетовка — Отрадное — Сарепта. Никогда еще за все дни обороны Царицына не накалялись так сильно стволы орудий, пулеметов, никогда еще бои не достигали такого напряжения.
Морозовско-Донецкая дивизия и Ново-Никольский полк отбивали ожесточенные атаки офицерского корпуса.
Офицеры шли плотными, стройными рядами, с винтовками наперевес, словно на параде. Блестело золото погон, начищенных пуговиц, лаковых козырьков. Дымились в зубах душистые турецкие сигареты.
Над полем повисла напряженная тишина. Степь стала так безмолвна, что, казалось, под тысячами офицерских сапог слышен шелест опаленной солнцем травы, тревожный стук сердца застывших в напряжении бойцов.
И когда где-то на левом фланге нетерпеливо зачастил пулемет, заохали торопливые ружейные выстрелы — полегчало на душе. Лучше преждевременный огонь, чем эта зловещая тишина. Напрасно командиры бегали по траншеям, кричали до хрипоты: «Не стрелять, подпустить поближе». Издерганные, выдохшиеся в бесчисленных атаках бойцы не выдержали. Горячась, лихорадочно слали пули одна за другой в эти многочисленные, словно вылитые из гранита цепи. А те шли, будто заговоренные, все ближе и ближе.
Их решетили пули, валили осколки. Цепи сжимались, редели, но шли, бежали все вперед и вперед, спеша сократить роковое расстояние и броситься в штыковые схватки.
И бойцы не выдержали этого сатанинского упрямства. Выскакивая из окопов, они бросились бежать в овраги, расположенные рядом. Там остановились, опамятовались, хотели вернуться назад, в окопы, но неприятельские цепи уже занимали траншеи на высоте.
Заметив успех, Мамонтов бросил в бой резервные части офицерского корпуса. Началось наступление по всему участку фронта.
А к месту прорыва уже прибыл на автомобиле Ворошилов. На бронелетучке спешил командующий боевым участком Харченко. Встречая отступающих бойцов, они вместе с другими командирами останавливали их, группировали и вели туда, где хозяйничал враг.
Огромным усилием воли командирам удалось приостановить отступление, привести в порядок расстроенные части. Красноармейцы кинулись штыками рыть ямки, но не успели набросать впереди себя даже небольших курганчиков, как увидели снова идущие в атаку цепи. Теперь белые двигались под уклон торопливым шагом.
Ворошилов, Харченко шли вдоль линии обороны не пригибаясь, подбадривали бойцов, призывая их лучше честно пасть в бою, чем запятнать себя бегством. Да и бежать-то некуда: отсюда, с высот, видна сверкающая на солнце широченная лента Волги.
И каждый из нас думал: «Надо удержать, выстоять. Вернуть потерянные окопы».
А цепи все ближе, ближе. И тут совершенно неожиданно, когда бойцы уже приподнялись, готовясь броситься в штыки, чтобы победить или умереть, где-то там, за ближним бугром, вспыхнула торопливая ружейно-пулеметная стрельба, и ветер донес до нашего слуха мощные раскаты «ура!». Наступавшие офицеры вдруг растерянно замедлили шаг, остановились, потом смешались и побежали обратно.
А из-за бугра, откуда пять минут назад валили белоофицерские колонны, вырвалась лавина всадников в развевающихся бурках. Они налетели на беспорядочно отступающих пехотинцев неприятеля и принялись рубить их.
Из схватки вынырнула группа всадников, подскочила к нашим окопчикам. Передний, худощавый, с горящими глазами, в сбитой на затылок каракулевой папахе и косматой бурке, крикнул:
— Хто тут начальник?! Дэ Ворошилов?
Ему указали на правый фланг, и кавалерист, дав шпоры коню, помчался туда. Разыскав Ворошилова, скатился комом с седла, вытянулся, пытаясь доложить, но Климент Ефремович подошел к нему и заключил в объятия.
Тут же птицей полетела из уст в уста крылатая весть:
— Жлобинцы! Жлобинцы прибыли!!
Как оказались они здесь?
Славная стальная дивизия под командованием большевика Д. П. Жлобы сражалась на Северно-м Кавказе. Еще летом 1918 года комдив ставил вопрос о необходимости соединения с войсками Красной Армии. Но командующий армией эсер Сорокин, позже расстрелянный за измену, отверг это предложение. В августе Жлоба побывал в Царицыне, получил боеприпасы и договорился с командованием Северо-Кавказского военного округа об отводе своих частей на Волгу. Вернувшись из командировки, он передал боеприпасы командованию армии и без ведома Сорокина увел дивизию на Царицын. Бойцы прошли сотни километров по калмыцким степям и 15 октября в районе Сарепты вихрем пронеслись по тылам вражеских войск.
Белоказаки, не ожидавшие такого удара, заметались, а потом бросились бежать назад, но всюду их настигали безжалостные клинки жлобинцев. Буквально в полчаса полег на поле цвет мамонтовских войск — офицерский корпус. Видя безвыходность положения, многие офицеры сдались. Батальон капитана Иванова сложил оружие в числе первых. Сам комбат, не желая губить людей, снял шашку, вынул револьвер и сдал их. За ним последовали другие. Но нашлись и такие, которые бились до последнего. Одна группа офицеров, будучи окруженной, продолжала отстреливаться до последнего патрона. Оставшиеся в живых 60 человек пустили себе пулю в лоб.
Потом, когда красноармейцы, пользуясь наступившей передышкой, окружили жлобинцев, те с присущим украинцам теплым юмором рассказывали:
— И скажи ж ты! В якого ны пырны шашкой — все ваше благородие.