«Алмаст»
«Алмаст»
На рождество детям принесли из старокрымского леса можжевельник, и они украсили его самодельными игрушками. Усевшись за дребезжащее пианино, Александр Афанасьевич сыграл марш Шуберта, и дети парами приблизились под марш к «елке». Ввиду траура танцев не было. Невольно вспомнилось празднование рождества в Ялте, «когда все было благополучно». Возбужденные, празднично одетые дети толпились тогда у запертых дверей гостиной, пока двери внезапно не раскрывались перед ними, чтобы впустить в «мавританскую комнату». Сверкая пламенем свечей и золотом украшений, стояла там высокая ель. После раздачи подарков начинался детский бал. Бабушка Наташа — миниатюрная старушка с голубыми глазами и белоснежной сединой под обшитой стеклярусом черной наколкой — играла польку «Папийон». Ее сменяли за роялем одиннадцатилетний сын покойной Вали — Коля Чемберджи — и Александр Афанасьевич. Он обычно играл вальсы из «Фауста» и «Раймонды».
После праздников стеснившееся в маленьком доме семейство возвратилось к трудовой жизни. В руках Варвары Леонидовны и девочек замелькали спицы. Они вязали напульсники, носки и жилеты — все это отсылалось на передовые позиции. — Александр Афанасьевич непрерывно писал. Окончив еще до рождества «Песнь армянского дружинника», он подготовил ее к изданию в пользу жертв войны. Затем, имея в виду ту же цель, он приступил к сочинению «Марша на казачьи темы». Композитор завершил его в Судаке, куда вместе с семьей вернулся в марте 1915 года.
В саду цвел миндаль. Розовые и белые миндалевые деревья спускались со склонов близлежащих холмов. Их аромат усиливался к вечеру, когда на блекнущем небе разгорались звезды. Гармонируя с вечерним пейзажем, из открытых окон кабинета доносились звуки «Татарской колыбельной». «Я ужасно счастлив, — писал композитор Жоржу Меликенцову, — что попал опять в свою рабочую комнату, откуда могу среди занятий созерцать любимую судакскую природу…»
Но пришли известия о бедствиях турецких армии, достигших весной 1915 года неслыханных размеров, и отвлекли творческую мысль Спендиарова от лирики. Летом того же года он написал на слова армянского поэта Иоаннисяна оду «К Армении». В августе он выехал в Москву. Сочувствие русской интеллигенции к бедствиям «братьев-армян» выразилось в организации «армянской недели». Как рассказывает профессор А.Л. Чижевский, тогда студент Московского университета, во время этой «недели» были выставлены картины армянских художников, выступали поэты, писатели и критики, устраивались концерты армянских композиторов. Бунин и Айхенвальд говорили о литературе Армении, Брюсов читал посвященные Армении стихи, Вячеслав Иванов — свои переводы армянских поэтов. 9 августа в театре «Эрмитаж» состоялся симфонический концерт Спендиарова. Судя по письму Л.Е. Мазирова к дочери, концерт этот прошел с большим успехом и вызовам не было конца. По свидетельству профессора Чижевского, Спендиаров выступал также с сольным номером в зале Политехнического музея.
Все свободное время Александр Афанасьевич проводил в Комитете помощи жертвам войны с Турцией. Там он и встретил впервые известного уже тогда художника Мартироса Сергеевича Сарьяца — автора обложки к его «Песне армянского дружинника».
Почувствовав к художнику доверие, Спендиаров посвятил его в тайны своей творческой жизни, полной сомнений и исканий. «Незадолго до этого, — рассказывал Мартирос Сергеевич Сарьян, — я познакомился с русским композитором Гречаниновым, и тот сообщил мне, что собирается писать оперу на сюжет поэмы Ованеса Туманяна «Ануш». Я сказал об этом Александру Афанасьевичу, желая задеть его патриотическое самолюбие, и, по-видимому, добился цели».
Спендиаров твердо решил ехать в Тифлис. Он хотел дать там концерт в пользу жертв войны. К тому же к его давней мечте — послушать на месте кавказские напевы — прибавилась теперь настоятельная необходимость встретиться с поэтом Туманяном. Александр Афанасьевич рассчитывал выехать в Тифлис вскоре по возвращении в Судак. Но новое семейное горе нарушило его планы: 3 сентября умерла Наталья Карповна. Ее смерть наступила скоропостижно. Возвратившись после однодневной поездки к знакомым, девочки застали ее в гробу. Александр Афанасьевич ни на шаг не отходил от покойницы. «Все, кто ее знал, сердечно любили ее за ее удивительную душевную мягкость и доброту», — писал Спендиарову его верный друг Жорж Меликенцов. «Я горжусь тем, — отвечал ему в письме Александр Афанасьевич, — что решительно во всех сочувственных телеграммах и письмах, полученных мною, отмечается ее беспредельная доброта, кротость и ласковость…»
В Тифлис Спендиаров приехал в конце февраля. На вокзале среди встречающих он увидел композитора Романоса Меликяна, знакомого ему еще по Петербургу. Чуть ли не на следующий день, сопровождаемый Меликяном, Спендиаров отправился в странствие по азиатской части города. С тех пор это повторялось почти ежедневно. Вероятно, во время этих странствий, когда он слушал в кофейнях игру народных музыкантов, пришла ему в голову мысль соединить звучание различных инструментов. На первом же заседании Армянского музыкального общества, устроенном в ознаменование его приезда, композитор обратился к своим тифлисским коллегам с призывом создать восточный оркестр[56]. Привычной заботой о любимом искусстве звучали его слова, просто и искренне было высказано им обещание отдать все свои силы Армянскому музыкальному обществу. Та же сердечная простота, удивившая новых знакомых композитора, прозвучала и в его ответном слове на банкете, устроенном после его авторского концерта.
Непрерывные банкеты, концерты в музыкальном училище, в семинарии[57] не мешали, однако, общению Спендиарова с Туманяном. Их встречи начались с первых же дней пребывания композитора в Тифлисе. Происходили они в кабинете поэта. Там у столика из черного дерева стояла пестрая тахта, за стеклами книжных шкафов были изображения заморских птиц. Александр Афанасьевич заинтересовался сперва поэмой «Ануш», и у поэта и композитора даже зашла речь о поездке в Лори, на место действия будущей оперы. Но, внимательно проштудировав поэму, Спендиаров понял, что ее образы не захватывают его.
Тогда он заинтересовался легендой «Парвана» — о прекрасной царевне, утонувшей в озере из собственных слез. Подхватив брошенные где-то композитором слова о желании использовать сюжет легенды для оперы, корреспондент «Кавказского слова» поспешил сообщить их тифлисской публике. Его заметка вышла чуть ли не в тот самый день, когда композитор признался Туманяну, что в легенде «негде развернуться» и что сюжет ее кажется ему «слишком лиричным». Он просил Ованеса Фаддеевича расширить некоторые места в легенде и присочинить к ней несколько стихотворных строк. Но, угадав, к чему тяготеет композитор, поэт предложил его вниманию другое свое произведение — историческую поэму «Взятие крепости Тмук».
«Спендиарову она сразу очень понравилась, — пишет в своих воспоминаниях дочь поэта Нварт. — Вскочив с места, он воскликнул: «Вот это другое дело! Это именно то, что мне нужно!» — и, воодушевленный, стал ходить по комнате. Он попросил Туманяна читать ему строчку за строчкой. Особенно понравился ему запев в ашугской форме… Шагая из угла в угол, он громко декламировал «Эй, парон-нэр!»[58], а затем останавливался и, обернувшись к Туманяну, нетерпеливо спрашивал его: «Ну, а как Дальше, парон Ованес, как дальше?»
Поэт и композитор встречались теперь ежедневно. Они набрасывали эскиз сценария. Образ князя Татула показался композитору недостаточно отчетливым. Он попросил Туманяна написать для Татула несколько песен. Воодушевление его не оставляло. Слушая еще и еще раз поэму, Спендиаров прохаживался по комнате, разговаривая с самим собой: «Трон шаха, драконы… песнь ашуга… Замечательно!..»
«Его интересовала историческая сторона поэмы, — пишет далее Нварт Туманян. — Поэт отыскивал необходимые ему (Александру Афанасьевичу) книги, находил нужные места, читал, пояснял. Потом они перешли к выбору имени героини. Туманян предлагал имя Гоар, которое, однако, впоследствии, при составлении либретто, было заменено именем Алмаст.
Спендиаров уехал в Крым ликующий. «Восхищение поэмами парона Ованеса Туманяна не покидает меня, — писал он из Крыма родственникам, приютившим его в Тифлисе. — Жажду поскорее приступить к опере на сюжет о тмкабердской княгине».
Врачи обнаружили у Александра Афанасьевича болезнь сердца и предписали некоторые ограничения. И все-таки приподнятое состояние духа не оставляло его[59].
В последних числах ноября композитор вторично поехал в Тифлис. Здесь 3 декабря 1916 года на заседании Армянского музыкального общества он заявил в своем решении писать оперу на сюжет поэмы Туманяна. На том же самом заседании члены правления общества композиторы Армен Тигранян, Спи-ридон Меликян и Анушеван Тэр-Гевондян обратились к собравшимся с просьбой помочь композитору в приискании нужного ему материала.
Пятого декабря на квартиру к председателю общества Тер-Давтяну были приглашены лучшие ашугские ансамбли. В тот же день, во время очередных занятий Спендиарова с Туманяном, певица Тер-Минасян исполнила для композитора несколько армянских песен. Зайдя как-то к Спиридону Меликяну, Спендиаров прослушал в его исполнении мелодичные ширакские песни[60].
Накануне его отъезда был устроен «восточный вечер» в Обществе армянских писателей.
«На этом вечере, — пишет Нварт Туманян, — ансамбль имени Саят-Новы спел и сыграл песни Саят-Новы, ансамбль сазандари — персидские мотивы, маленький ансамбль азиатских сантуристов — курдские и арабские мелодии, затем следовал ансамбль дудукистов Сандро, чиануристов Сурена… В конце певица Тер-Минасян спела народные песни, а Мушег Агаян — цикл «Антуни» и «Дун энглхен»… На следующий день на дом к родственнику Спендиарова были приглашены некоторые ашуги, которых композитор вновь и вновь заставлял играть особенно понравившиеся ему напевы…[61]»
«Славься, первый майский день!»
Тишину зимнего Судака нарушал только шум волн, набегавших на холодный берег. На этом фоне восточные мелодии, записанные на граммофонные пластинки, казались резкими. Особенно поражала слух песня, исполнявшаяся очень высоким тенором, который выделывал на верхах сложные фиоритуры. Ее пел настоящий персидский ашуг — как сказал Александр Афанасьевич девочкам, постоянно торчавшим во флигеле.
Вечером граммофон переносили в гостиную и под лампой-«молнией» собиралось все семейство. Сначала слушали пластинки, затем Александр Афанасьевич читал поэмы и сказки Туманяна.
К началу следующего, 1917 года уютные беседы под лампой-«молнией» сменились тревожными обсуждениями развертывающихся событий. Разговор шел о бесчинствах, которые творились при дворе, об измене военного министра Сухомлинова и участии другого царского министра в «распутинских радениях». Даже детям, внимательно прислушивавшимся к разговорам взрослых, передавалось ощущение какого-то скорого и неминуемого исхода. И все-таки давно предугадываемые революционные события поразили всех своей внезапностью.
В марте начались выборы в Советы. Александр Афанасьевич, проводивший до тех пор время в творческом уединении, не пропускал ни одного собрания[62]. Однажды он вернулся домой взбудораженный. «Папу выбрали кем-то вроде начальника, — поспешила записать его дочь Марина, отмечавшая все новости в своем дневнике. — Правда, папа удивительный человек. Ко всем рабочим он относится как к равным. Папу качали на выборах, кричали «ура».
Назначенный Советом на должность председателя просветительной комиссии, Александр Афанасьевич тотчас же приступил к своим обязанностям. Он аранжировал для хора революционные песни 1905 года Я собрав вокруг себя церковных певчих и старших учеников Судакской начальной школы, стал готовить хор к первомайской демонстрации.
Незабываемо радостный, яркий, солнечный день Первого мая 1917 года! Александр Афанасьевич вышел из дому очень рано, чтобы быть на месте к открытию митинга. Пахло тополем, пылью, прибитой, утренней сыростью. Целыми грудами на базарных лотках лежали пионы… Босой мальчуган в розовой косоворотке раздавал пионы, и они заалели на груди солдат в бескозырках и принарядившейся слободской молодежи.
Длинноволосый студент в очках поднялся на бочку, служившую трибуной, и прочел воззвание Революционного комитета. Затем на бочку стали взбираться студенты, местные учителя, приезжие интеллигенты. Они говорили иногда неумело и даже непонятно, но переполнявшее их чувство свободы, страстное желание поделиться этим чувством передалось слушателям. Потом во главе с Александром Афанасьевичем и его хором толпа с песнями двинулась вниз по шоссе. Обойдя с первомайской демонстрацией окрестные селения, Спендиаров вернулся домой усталый, но не менее возбужденный, чем был утром, когда с запыленным, обожженным солнцем лицом шагал под красными знаменами. Отдохнув немного, он удалился в свой рабочий кабинет, а на следующее утро, поднявшись в гостиную, сыграл и спел сочиненный им в течение нескольких часов «Гимн Первого мая».
На рояле, покрытом индийским покрывалом, стоял букет шиповника. В открытые окна врывался соленый запах прибоя. Разместившись на диване, креслах, подоконниках, дети разучивали под аккомпанемент Александра Афанасьевича его гимн на им же сочиненные слова:
Праздник светлый и свободный,
Славься, первый майский день!
Наш союз международный
Новым блеском ты одень.
Уж подходит год тридцатый
С той поры, как целый свет
Облетел напев крылатый:
«В этот день работы нет!»
Встаньте ж, братья, бодрой ратью
Все в ряды плечо с плечом!
Только дружно встать нам нужно,
Каждый враг нам нипочем.
Над Уралом и Кавказом,
Над Невой и над Днепром
Пусть наш голос грянет разом,
Как весенний первый гром!
Шестого мая приехала из Петрограда Варвара Леонидовна, ездившая в столицу на похороны отца. Она привезла с собой уйму новостей. «Я видела на балконе дворца Кшесинской необыкновенного человека, — рассказывала она. — По внешности ничего особенного в нем нет — небольшой, рыжеватый, с бородкой, но он, несомненно, обладает огромной гипнотической силой, потому что на площади перед дворцом собираются толпы народа!..»
Разговоры о Временном правительстве, о Керенском, о появившемся в Петрограде «необыкновенном большевике» беспрестанно велись в те дни в спендиаровской гостиной. Александр Афанасьевич обычно отмалчивался, прищурив светлые глаза и задумчиво! поглаживая лысину. Ссылаясь на занятость, он удалялся во флигель, где у него работал «целый штат домашних переписчиков» — то есть дочь его и племянник Коля Чемберджи, длинный, худой подросток! который уже пользовался советами дяди в своих талантливых композициях.
Уткнувшись в нотную бумагу, они выписывали партии для судакского хора, Александр Афанасьевич готовил его к концерту в пользу Народной гимназии[63]. С каждым днем росло число участников хора. Это были слободские девушки с цветами акации в собранных узлом волосах и обгоревшие на беспощадном солнце слободские парни. «Только узнает Александр Афанасьевич, у кого голос есть, тут же на улице подзывает и ведет в школу, где происходили наши репетиции, — рассказывала через десятки лет солистка хора Е.Г. Середа, — простой такой был, за это мы его и любили…»
Своим энтузиазмом Александр Афанасьевич привлек себе в помощь проживавших в то время в Судаке артистов и любителей. «Он всех нас сгруппировал вокруг себя, — рассказывал участник спендиаровского кружка скрипач Л. Радугин. — Сначала у нас не было специального помещения. Но зимой 1918 года в Судаке организовался Ревком, он состоял в большинстве своем из судакских рабочих, и нам предоставили зал ресторана реквизированной гостиницы. Здесь под руководством Александра Афанасьевича была построена сцена. Меня всегда удивляло, как мог он совмещать музыкальное творчество с интенсивной общественной деятельностью. Однажды я спросил его об этом, и он признался, что ему бывает иногда трудно собраться с мыслями. И все-таки, несмотря на энергичную работу в кружке и тяжелые условия гражданской войны, он создал в этот период самое замечательное свое произведение — оперу «Алмаст».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.