Глазунов

Глазунов

В тот год Спендиаров вернулся из Петербурга в начале апреля, задержавшись по дороге в Харькове, где были исполнены под его управлением «Три пальмы» и «Крымские эскизы».

Находясь в приподнятом состоянии духа от необыкновенно сердечного приема, оказанного ему харьковчанами[45], он энергично взялся за музыкально- общественные дела. Тотчас же по приезде он приступил к осуществлению давно тревожившей его идеи: установить памятник на могиле Калинникова[46].

После нескольких лет затишья сезонная жизнь Ялты в этом, 1908 году казалась особенно оживленной. Там собрался цвет русского артистического мира: артисты Императорской оперы Мравина, Пикок, Южины, артисты Императорской драмы Тиме, Ходотов, дирижеры Эйхенвальд и Блуменфельд, композитор Гречанинов…

В начале июня пришло известие о смерти Римского-Корсакова. Объединенные скорбью по великом композиторе, местные и приезжие артисты посвятили свою ялтинскую артистическую деятельность памяти Николая Андреевича. 29 июня состоялся концерт артистов Южиных: исполнялись произведения Римского-Корсакова и его учеников. Часть сбора с этого концерта была отдана в фонд памятника безвременно погибшему Калинникову. Перед началом симфонического концерта, который состоялся 10 июля, прозвучала «Траурная прелюдия» на смерть Римского-Корсакова — Спендиаров написал ее за несколько дней.

Помня слова учителя в их последнюю встречу, Александр Афанасьевич с особенным упорством возобновил свои поиски оперного сюжета. Сначала он увлекся рассказом Куприна «Суламифь», потом загорелся мыслью написать оперу на поэму Пушкина «Бахчисарайский фонтан» и, наконец, остановился на армянской «Ара Прекрасный и Семирамис».

По случайности начало этой новой армянской «эры» в музыкальной деятельности Спендиарова совпало со знаменательным событием: ему присудили премию имени Глинки за симфоническую картину «Три пальмы». Это было в ноябре 1908 года. Среди десятков поздравлений, которые получил композитор, было и письмо его полуослепшей матери: «Дорогой мой сын Саша! — писала Наталья Карповна. — Я сейчас читала в газете «Одесские новости», что ты получил за «Три пальмы» 500 рублей премию Глинки. Поздравляю тебя, мой дорогой сын!»[47].

Летом следующего, 1909 года Спендиаров поселился в Судаке и приступил к сочинению оперы, названной им «Шамирам» (вариант имени Семирамис). Близость моря и тишина флигеля, где стояли с детства знакомые библиотечные шкафы и плюшевая мебель из «флигеля мальчиков», способствовали его работе. К сентябрю были написаны пролог оперы и начало первой картины. Но затем пришла для проверки целая кипа корректурных оттисков партитур «Бэды-проповедника» и «Концертного вальса», и волей-неволей пришлось отложить сочинение оперы и потратить много времени на кропотливую, утомительную работу. «Не успел я ее закончить, — писал Спендиаров 8 сентября 1900 года Жоржу Меликенцову, — как получил известие от А. К. Глазунова о том, что он едет в Ялту погостить у меня; накануне его приезда я выехал в Ялту и провел с моим приятным гостем две недели».

Дружба двух композиторов достигла в эти годы своей вершины. Оба были несловоохотливы и сдержанны в проявлении чувств, но трудно представить себе отношения более возвышенные и задушевные. «Что-то чрезвычайно привлекательное было в его (Спендиарова) дружбе с Глазуновым, таким по внешности непохожим на него человеком», — пишет в своих воспоминаниях М.Ф. Гнесин.

Композиторы старались во всем помочь друг другу[48].

Зная трогательную любовь Александра Константиновича к подрастающему поколению музыкан-тов, Спендиаров сочувствовал его гневу, когда петербургские музыкальные друзья Глазунова, проглядевшие в нем прирожденного общественника, настаивали на его уходе с поста директора консерватории.

Не тревожа Александра Константиновича упреками и уговорами, он умел отвлечь его от мрачных мыслей. Со своей стороны, и Глазунов не отягощал друга советами и предостережениями в период его страстного увлечения певицей Андреевой-Отто, женщиной «замечательно красивой», по отзывам ее ялтинских современников, «кроткой», «мягкой в обращении» и проникающей в самую душу долгим взглядом зеленовато-карих глаз[49].

Как знать, относился бы Глазунов к любви друга с такой доброжелательностью, если бы эта любовь вела его к упадочничеству и творческому бессилию! Но, как рассказывают ялтинские друзья Спендиарова, Александр Афанасьевич был бодр и деятелен в дни выпавшего ему на долю счастья. Избранный, наконец, директором Ялтинского отделения ИРМО (Императорского Русского музыкального общества), он выхлопотал городу постоянный симфонический оркестр, упорядочил работу в Музыкальных классах…

Дела Армянского благотворительного общества также продолжали занимать композитора. Постоянно встречаясь с художником Суренянцем, поэтом Цатуряном[50], журналистом Бабьяном и другими проживавшими в Ялте армянскими деятелями и укрепив в беседах с ними давно зародившееся в нем патриотическое чувство, он сочинил в эти дни свою первую армянскую героико-патриотическую пьесу, восторженно встреченную Александром Константиновичем[51].

Возвышаясь над кузовом фаэтона, Александр Константинович сопровождал влюбленных в загородные поездки, просиживал с ними вечера на «Поплавке» и принимал участие во вдохновенных музицированиях. Пост друга он не покидал и в дни вскоре последовавших супружеских объяснений, заботливо успокаивая Варвару Леонидовну, вставшую на защиту своих многочисленных детей.

Когда все уже было кончено и не изжитые еще переживания глубоко запрятаны, Глазунов еще долго оставался возле своего друга. Они писали музыку, сидя рядом на террасе, выходившей в сад[52]. По вечерам вместе посещали симфонические концерты.

Их контрастные фигуры привлекали к себе внимание. Вот они — громоздкий и миниатюрный на ялтинской эстраде. Вот они в Судаке. Укрывшись в кабинете от нестерпимой жары, Глазунов играет со Спендиаровым в четыре руки. Резкий запах датущ цветущих около флигеля, и шум поливающих клумбы струй напоминают о наступлении вечера. Оставим музыку, композиторы идут любоваться закатом. Медленно движутся они по аллее к пляжу. Вот их фигуры, превратившиеся в силуэты, остановились у калитки. Спендиаров указал тростью на позолоченный закатными лучами Алчак. Панама Глазунова мелькнула в последний раз над оградой и исчезла.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.