Первая жизнь Цезаря Куникова

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Первая жизнь Цезаря Куникова

Это была трудолюбивая семья. Уважение к людям, в поте лица добывающим хлеб свой (в те годы это была расходная, но уважительная фраза в домах у простых и интеллигентных тружеников), было первой истиной, которую предлагалось усвоить детям. Да иначе и не мог воспитывать их глава семьи Лев Моисеевич Куников: шести лет он остался сиротой и всего в жизни добился трудом, вопреки своему сиротству и законам Российской империи. Упорство и трудолюбие помогли ему не только одолеть холод одинокого детства, но и, получить высшее образование, стать превосходным инженером-машиностроителем. При этом он сохранил участливость, доброту и редкое чувство собственного достоинства. По отзывам близко знавших его людей, был он человеком незаурядных способностей и разносторонних знаний.

Мать, Татьяна Абрамовна, была эмоциональна, склонна к экзальтации[2].

В мае 1918 года уйдя из Ростова, из родного дома, вслед за Красной Армией, Куниковы добрались до Ессентуков. В инженерах там не было нужды, и Лев Моисеевич устроился работать в госпиталь, куда ранее поступила Татьяна Абрамовна. А девятилетний Цезарь был определен в сапожную мастерскую Кавфронта и осваивал ремесло башмачника. Работал с увлечением. В нем бурлило жадное любопытство к любому человеческому умению, желание перенять, освоить, передать другим — черты, которые впоследствии проявятся с пользой для любого дела, которое будет ему поручено.

В августе 1920 года Куниковы переехали в Баку. На первых порах Льву Моисеевичу предложена была работа во Внешторге. Почти сразу же с официальной миссией он выехал в Персию. Цезаря взял с собой.

Путь лежал через Тебриз и Казвин в Решт, а оттуда — в порты Каспийского побережья. Там Лев Моисеевич, компенсируя жестами недостаточное знание фарси, чинно беседовал в душных кофейнях с толмачами и маклерами, — корректный, в строгой пиджачной тройке с галстуком, несмотря на жару, с тростью, выдержанный, доброжелательный и остроумный.

А Цезарь обзавелся несколькими самыми необходимыми словами, свел знакомства с персидскими моряками и быстро стал их лучшим другом.

Баку 1920 года… Интервенты и мусаватисты потрудились изрядно. Промышленность парализована. Прославленные нефтяные промыслы не работают и вполсилы. А истощенной стране нефть была необходима, как тяжелораненому кровь, и Л. М. Куников целыми днями пропадал на промыслах.

Медленно, трудно восстанавливалась промышленность. С трудом менялся и быт. Но волны протеста уже взбудоражили застой консервативного мусульманского уклада — рабскую забитость женщин, бессловесную покорность детей. Тон задавала молодежь.

Уже начинал свою организационную и созидательную работу комсомол. Это было время, когда Ленин с трибуны III съезда РКСМ призвал юношей и девушек «помочь партии строить коммунизм и помочь всему молодому поколению создать коммунистическое общество».

Цезарь был еще слишком мал, чтобы понять эти задачи, но энтузиазм молодежи заразил его жаждой деятельности, а ломка быта внушила скороспелое убеждение, что школа — тоже пережиток. Целыми днями он пропадал в порту. За спиной было только 4 класса единой трудовой школы. И тогда сверх головы занятой отец, не тратя попусту слов, отвел Цезаря к знакомому старику механику. Тот славился тем, что не только до тонкостей знал секреты мастерства, но и, не щадя некоторых частей тела, умел внушить эти тонкости своим не слишком прилежным ученикам.

Но с Цезарем все получилось иначе.

Предназначенная для ремонта пишущих машинок аппарата Азербайджанского СНК, мастерская занималась всем: и примусами, и ходиками, и автомобилями. Новых товаров не выпускалось, отработавшие свое калеки-механизмы шли в ремонт. Работы было много. Маленький Цезка получал рабочий паек, который был больше пайков всех остальных членов семьи, вместе взятых.

Независимость? Конечно. Независимость была свойственна ему всегда, тем паче, что теперь он в известном смысле был кормильцем. Но это не была заносчивая независимость добытчика. Это бьша веселая и почтительная независимость младшего члена семьи, близкого ей и очень точно сознающего пределы своих прав и беспредельность обязанностей.

Уже к исходу первого года обучения Цезарь освоил все оборудование мастерской, особенно токарный станок. Не сразу, постепенно резец, зубило, шабер и, наконец, сложнейший из слесарных инструментов — напильник — покорились маленькой, но крепкой руке подростка. Мимоходом, без усилий, он успевал сделать собственную работу, сунуть нос в эскиз товарища, подсказать что-то и ему, коротко и связно пересказать прочитанную книгу, потолковать о политике, о текущем моменте.

А в свободное время были порт, море, узкие улочки Ичери-Шехер (жили Куниковы в самом сердце старого Баку, рядом с Девичьей башней), дворец Ширваншахов с его прохладными таинственными переходами, книги (читал беспорядочно и запойно). И конечно же эта потрясающе интересная новая жизнь, молодая и кипучая, которой он принадлежал всей душой и в которой чувствовал себя как рыба в воде.

Весной 1924 года Л. М. Куникову предложили восстанавливать макеевские домны и мартены. Цезарь поехал с отцом. Мастеровой человек, 15-летний юноша-мальчик, общительный и смешливый. Таким он приехал в Макеевку.

Знаменитый металлургический завод «Унион» строился «Генеральным обществом чугуноплавильных, железоделательных и сталелитейных заводов России». Вывеска беззастенчиво обманывала: общество контролировалось французским капиталом.

Завод был неплох. Он включал в себя доменный, мартеновский и прокатный цехи. В сущности, это и не завод был, а металлургический комбинат, настоящий гигант по тем временам.

В 1917 году завод был национализирован. Пайщикам оставалось исходить злостью и субсидировать интервенцию, что они и делали столь щедро, что по окончании их деятельности выплавка чугуна на юге страны составляла 0,5 процента (!) довоенной, выплавка стали —1,7, производство проката —1,8 процента. Невозможно привести более красноречивые цифры для характеристики послевоенной разрухи.

Л. М. Куников взял с собой сына на обход завода. Лев Моисеевич был сдержан и невозмутим, как обычно, насвистывал мелодию из «Баядеры», но его щегольская тросточка тревожно простукивала металлические конструкции.

Вышли на заводский двор. На ботинки налипала глина. Мокрые тучи ползли над головой, было пасмурно, почти темно, несмотря на ранний час. В непогоду темные, мрачные сооружения — домны, кауперы, корпуса цехов — поражали исполинским величием. Фигура отца терялась на фоне этих мертвых, полуразрушенных гигантов. Но ни растерянность, ни горечь не отразились на его лице. Этот человек знал цену стойкости и самообладанию и умел привить сыну вкус к этим качествам мужского характера.

Месяца не прошло, как Цезарь уже знал заводские сооружения снаружи и изнутри. Он взбирался на домны и лазал в их остывшее чрево, осматривал своды мартенов, воздуховоды кауперов, газогенераторы. Это была в высшей степени предметная учеба, наглядность ее неоценима. Почти год проработал он на комбинате, получившем наименование «Юго-сталь», сперва учеником лаборанта, затем лаборантом, варился во всех молодежных щелоках, был душой и заводилой многих дел.

Весной 1925 года Цезарь стал комсомольцем.

Это был период величайшей предметности в комсомольской работе. Время не жаловало краснобаев. Проявить инициативу, указать цель, повести за собой, первым вгрызаясь в работу, — вот необходимые качества комсомольского работника.

Летом 1925 года на собственном чугуне и собственной стали макеевский комбинат «Югосталь» дал стране первый прокат.

В конце 1925 года семья Куликовых собралась в Москве. Л. М. Куников стал одним из ведущих специалистов Государственного института по проектированию металлургических заводов, а Цезарь поступил слесарем на фабрику канцелярских принадлежностей «Союз».

По самой своей природе он был рационализатором. Новаторство для него — форма самовыражения, как стихотворчество для поэта. На своем рабочем месте он был подлинным хозяином. А другие? Вот если бы так всем коллективом!

Но коллектив не просто сумма людей, коллектив надо сплотить и зажечь общим стремлением…

Видимо, за семнадцатилетним пареньком признавалось это умение, и комсомольцы фабрики «Союз» избрали его своим вожаком.

Комсомольская организация фабрики насчитывала 18 человек, но было много беспартийной молодежи, которую комсомольцы опекали тепло и заботливо, так что Цезарю хлопот хватало. А он еще был председателем производственной комиссии фабрики — в описываемое время очень ответственный участок работы. К тому же в райкоме ВЛКСМ Красной Пресни он являлся председателем агитационной комиссии, а спустя год стал заместителем заведующего агитпропотделом — без отрыва от производства.

Письмо:

«Москва, 5 февраля 1928 года.

Дорогие Леночка и Володя!

Сейчас охвачен гриппом с Т° 38–39, на улице минус 23°, разница между мной и улицей — сами видите, отчасти я этим горжусь. Я сделал 12 докладов об итогах XV партсъезда, готовлюсь к XVI, собираю материалы к итогам VIII съезда ВЛКСМ, готовлю тезисы к очередным задачам в связи с VIII съездом профсоюзов и в результате — грипп! Несправедливо»[3].

Оратором Цезарь был блестящим. Аудитории — труднейшие аудитории, ибо, зная силу его выступлений, РК ВЛКСМ направлял Куникова в качестве агитатора на самые трудные участки, — слушали его, буквально затаив дыхание, боясь пропустить слово. Он излагал перед слушателями картину текущего момента, проникая в глубину явлений и делая эту глубину ясной и доступной всем. При этом он ни на миг не терял контакта с аудиторией. Обычная реакция после его выступлений: «Такой симпатичный парень, такой молодой — и так здорово все объяснил! Молодец!»

Он обладал редчайшей способностью — не раздражаясь, повторять объяснения по многу раз. Это дано лишь незаурядным педагогам.

Еще более сильной потребностью было общение с людьми. Знакомых у Цезаря были сотни. Но его привлекало не просто общение, а единение, сердечная близость, взаимопонимание, товарищество. А живость характера вносила в эти отношения заразительное веселье и атмосферу праздничности. Выдумкам не было конца. В Краснопресненском доме комсомола часто устраивали диспуты с участием пролетарских поэтов — Маяковского, Уткина, Жарова. Посещение этих диспутов и горячие дискуссии у себя в ячейке стали привычными. Слово цеплялось за слово, тема за тему — и незаметно комсомольцы переходили от поэзии к текущей политике, к международному положению, к будущему страны и человечества.

Летом комсомольская ячейка вскладчину снимала дачу в Кунцеве. Нанимали повариху-экономку. После работы шумная ватага приезжала из жаркой пыльной Москвы в тишину и прохладу загородной дачи. Обедали, играли в волейбол, купались, читали вслух и говорили, говорили… А утром ранним поездом возвращались в Москву, и маленькая хрупкая Маруся Славинская, первая любовь Цезаря, звонко запевала комсомольские песни — «Молодую гвардию», «Наш паровоз»…

Зимой ходили на лыжах, катались на коньках, посещали театры, кино, музеи и все вместе подтрунивали над белокурой застенчивой Нюрой Тереховой, которой делалось неловко перед обнаженными амурами и купидонами. На Новый год, закусив немного, выезжали на лыжах, а однажды устроили катание на санях по заснеженной Москве. Было тесно и весело. На крутом повороте стоявшего сзади на полозьях Валю Бычкова вывалило в сугроб, его с хохотом откапывали.

Вера Соркина вышла замуж, родила двойню. Время было нелегкое, и помогали Вере все вместе, целой организацией — так же шумно, задорно и от всего сердца.

И во всем заводилой был Цезарь. (Кстати, на фабрике его звали чаще всего по фамилии, а очень близкие друзья просто Куня.) Он не желал выделяться и не выбирал занятий, в которых был бы первым. Почти не умея играть в шахматы, организовал на фабрике шахматный турнир и радовался как дитя, хотя и занял последнее место: сблизил людей! А заливистое, от души пение на демонстрациях и маевках, хотя при необыкновенно приятном баритоне он не обладал безупречным слухом? Суть не в этом. Суть в том, что он был запевалой в ином, более глубоком смысле: он был запевалой высоких человеческих чувств — доброты, теплоты и самоотверженности. Стремление к взаимопомощи сопровождало всю его жизнь, до последнего дыхания. Но помощь в его понимании была не сопереживанием, а содействием, приправленным доброй порцией юмора.

И еще одна черта его характера в полной мере проявилась на фабрике «Союз»: никакими доводами о разнице в уровне знаний, умения или общей культуры не оправдывалось в его глазах отчуждение между людьми. Напротив, знаешь, умеешь — иди к людям, поделись, научи, растолкуй. Цезарь учил товарищей, новому подходу к жизни, новому быту, новому отношению к труду. Он учил их ленинизму: труды Ленина постигал вдумчиво и серьезно. Хотел бы научить и техническому творчеству, но это уже было выше его возможностей.

Ощущался недостаток образования — то, о чем не раз предупреждал отец и чего было не возместить никакой природной смекалкой. Тоска по систематическим знаниям стала томить Цезаря. Пора было садиться за парту. Пора! Иного выхода просто не существовало. Бесстрастный аналитик, он ясно отдавай себе отчет, что иначе рискует превратиться в административного болтуна: хорошо подвешенный язык и убогость профессиональных знаний.

Он уже что-то задумал. Но, не снижая темпа, продолжал работать и в райкоме, и на фабрике.

1928 год. В августе первичная ячейка ВЛКСМ рекомендовала Цезаря кандидатом в члены ВКП(б). Весной 1929 года Куников стал коммунистом.

Будущее страны — в ее техническом преобразовании. Это ясно. И Цезарь почувствовал тот внутренний толчок, который кристаллизует бесформенное томление в конкретную цель. Стать инженером. Конечно, морским. Разве оно позабылось, море?

Была у времени еще одна примета — ожидание неизбежной военной грозы.

Если с верфи сплывает крейсер,

Крейсер должен когда-то драться.

Если бомбы строгает фрезер,

Бомбам нужно же где-то взорваться…

День настанет большой проверки,

Декрет скажет — и я пойду.

Киловатты людской энергии

Красной нефтью отопят войну,

— быстрой рукой набросал в 1929 году Цезарь в стихотворном «Послании родителям».

Всякое высказывание человека — результат его жизненного опыта, осознанных и неосознанных желаний. И крейсер, сплывающий с верфи, не случайный образ[4].

Пошел Цезарь в Московский горком комсомола, к своему шефу по работе в агиткомиссии Васе Никитину, сказал ему:

— Василий, будь другом, помоги получить путевку в инженерное военно-морское училище.

Вася от неожиданности поморгал, потом строго уставился на Цезаря прозрачными глазами и сказал:

— Брось дурака валять. Тебе делов и здесь будет — во!

— Ты хочешь сказать, что на флоте я буду недогружен?

— Не разводи демагогию. Сам знаешь, что я хочу сказать.

— Представь, не совсем.

Лукавил. Превосходно знал. Знал, как Никитин дорожит им — его энергией, сообразительностью, пропагандистским даром. И все же считал, что в качестве инженера военно-морского флота принесет больше пользы. Да и хотелось ему этого, попросту хотелось.

Вася отговаривал, старался вовсю: на флот отправили тьму-тьмущую ребят, и так уже лучших из лучших…

— Все, ясно. Так бы и сказал — только лучшие из лучших.

— Ты! — заорал Вася. — Знаешь, кто ты такой?

Но он не сказал этому гаду Цезке, кто он такой, только повернулся и побежал выколачивать комсомольскую путевку фрукту, одержимому морем.

Летом 1929 года Цезарь отправился в Верею, что в 15 километрах от Бородина. Там отдыхала сестра Лена с мужем Володей. На них, интеллектуалов, была теперь вся надежда: путевка МК комсомола о направлении в Военно-морское инженерное училище им. Дзержинского лежала в кармане, но реализовать ее можно только при условии успешной сдачи экзаменов.

Двадцать дней Лена и Володя «накачивали» Цезаря историей, литературой, даже математике пытались обучать, — это они-то, чье поприще — искусство…

На экзаменах он срезался.

Урок был получен предметный. Куников понял, что если, как утверждает история, штурмом удается брать крепости, даже неприступные, то брать штурмом знания невозможно. Здесь нужна работа систематическая, изо дня в день. Терпение и труд, а не лихой штурм.

Ему предложили остаться на подготовительном отделении, а через год вновь поступать на первый курс. Поскольку подготовительное отделение сразу же приобщало его к флотской форме и к флотскому распорядку, он с радостью согласился.

В конце учебного года, незадолго до зачетов, Цезарь заболел. Можно лишь гадать, почему в больницу он был доставлен уже с прободным аппендицитом. Хирурги утверждают, что в большинстве случаев это происходит вследствие долготерпения самих больных. Не исключено: ведь он боялся отстать от своей группы. Словом, в больницу он был доставлен и прооперирован в состоянии критическом. Железное здоровье выручило, но проваляться на койке пришлось долго, он отстал от занятий и в начале 1930 года был отчислен из своей группы.

***

Летом 1930 года в МК комсомола снова появился крепкий улыбчивый парень в тельняшке и бушлате. Его не забыли здесь. Его вообще не так просто было забыть. Цезарь получил назначение на Московский тормозной завод. Подоспел он, как говорится, в самый раз: именно в это время Московский тормозной завод переходил на производство нового типа тормозов.

Освоение нового изделия неизмеримо сложнее устоявшегося выпуска старого. Сложнее потому, что связано с изготовлением и отладкой множества новых приспособлений. Да и людям нужно время, чтобы приобрести навыки.

Придя на завод, Куников встал за токарный станок. Но долго работать токарем не пришлось: талант вожака и деятельную энергичную натуру быстро оценили по достоинству — и снова он возглавил комсомольский комитет. Работа была знакома, но масштабы изменились: тормозной завод — не фабрика «Союз», а производство сложной аппаратуры тормозов — не изготовление копировальных лент и карандашей.

Метод работы Куникова на тормозном заводе отличался необыкновенной простотой, имя которой Конкретность. Он быстро понял, что сердце завода — цех воздухораспределителей, или, как его сокращенно называли, ВР. Начальником цеха был в то время совсем еще молодой инженер Б.Н.Яшечкин, позже ставший директором и возглавлявший завод 30 лет. Он рассказывает о том, как познакомился с Куниковым:

— Пришел обходительный парень, обаятельный, располагающий к себе, умеющий поговорить и очень внимательный. Одет был в брюки-клеш и матросский бушлат. Сказал, что он секретарь комитета комсомола, значит, «будем теперь работать вместе». И сразу стал выкладывать, какие заметил неполадки, на что жалуются рабочие и как все эти дела можно привести в порядок…

С начальником цеха ВР Цезарь быстро нашел общий язык. Оба принадлежали к тому типу людей, которые предпочитают лихому наскоку обстоятельный подход с учетом всех слагаемых. Оба умели сплачивать людей и превращать их в единомышленников. Словом, когда в работе завода наступил перелом, он оказался и не случайным и не временным.

А с досугом молодежи все обстояло точно так же, как на «Союзе»: организованные Цезарем вечера и выезды на маевки неизменно бывали шумны и веселы, их ожидали как награды в конце рабочей недели, о них и вспоминали потом всю неделю, до очередного выезда за город или молодежного вечера, отмеченного тем же обилием выдумки, юмором и безудержным весельем. Может быть, секрет заключался в том, что Цезарь не развлекал товарищей: он развлекался вместе с ними.

Все секретари комсомольской организации завода, побывавшие на этом посту после Цезаря, единодушны в одном: работать после него было невероятно трудно: «А Цезарь в таких случаях…», «А вот когда у нас был Куников…» — это были постоянные присказки молодежи, разочарованной очередным комсомольским вожаком.

А ведь он одновременно с работой на заводе был членом бюро Октябрьского райкома, членом МК комсомола. 24 часа в сутки… Такие же сутки были у многих его сверстников — у неспокойного поколения комсомольцев двадцатых годов.

Его не забыли на тормозном. Установлена мемориальная доска, заводские футболисты разыгрывают приз его имени…

В январе 1931 года состоялся IX съезд комсомола. Цезарь Куников был его делегатом.

Он продолжал рваться на учебу. В сентябре 1931 года это ему наконец удалось: уверенно сдал экзамены и поступил в Московский механико-машиностроительный институт им. Баумана.

Но окончить институт не пришлось. Проучился полгода — и МК комсомола снова призвал его.

— Нужно! — сказал Вася Никитин, и его требовательные светлые глаза лучше слов подтвердили, что нужно позарез. — Будешь заведовать сектором оборонной промышленности.

В начале 1933 года МК ВЛКСМ направляет Цезаря на учебу в Московскую Промышленную академию. Промакадемия готовила руководящих работников. Принимали в нее людей, уже зарекомендовавших себя организаторами производства.

Одновременно, по совету отца, Цезарь поступает в машиностроительный институт им. Бубнова.

Вот когда началась настоящая учеба — такая, о какой он мечтал.

В Промакадемии Цезарь познакомился с Наташей Сидоровой. У нее была внешность украинской девицы-красы и осанка греческой богини. И ослепительная улыбка. Одновременно с учебой в Промакадемии Наташа работала в политотделе Савеловской дороги заведующей сектором комсомольской работы. Трудилась азартно. Времени на учебу не хватало, лекции приходилось пропускать, что не удивительно, если учесть, что место ее работы от места учебы отделяло не менее сотни километров.

Годы учебы Цезаря в институте и Промакадемии зафиксированы во множестве документов. Главным образом это конспекты, которые хранит Наталья Васильевна. Конспекты эти прекрасны. Они прекрасны не только потому, что написаны превосходным почерком Цезаря, не только потому, что аккуратны и снабжены четкими схемами. Они прекрасны прежде всего тем, что лежит вне их — в истории возникновения этих конспектов.

Помня собственный опыт и понимая, что подруге не одолеть науку штурмом, как не удалось это ему самому, Цезарь стал все лекции записывать под копирку. После лекций он бежал на Савеловский вокзал и первой же попутной бригадой передавал тетради Наташе Сидоровой, в политотдел дороги. Так Наташа получала конспекты ежедневно. Труднее было ежедневно их прочитывать. Чтение получалось малопродуктивное, механическое. Да и как станешь вникать в далеко не простые формулы сопромата и теоретической механики, пробегав и проработав напряженный, нервный день?

В воскресенье наступала расплата. Наташа возвращалась в Москву, к Цезарю, но вместо сердечных разговоров (ведь они любили друг друга) начинался придирчивый экзамен по пройденному материалу.

В те времена ввиду бедности отечественного станкостроения студентам разрешалось при дипломном проектировании подбирать оборудование по каталогам зарубежных фирм. Если бы эти замыслы шли в дело и такое оборудование пришлось бы закупать, осуществление этих проектов обходилось бы государству в миллионы рублей золотом.

Цезарь защищал дипломный проект на тему «Механосборочный цех по производству деталей и узлов компрессора». С реализмом трезвого хозяйственника он обошелся отечественным оборудованием за счет грамотно построенного технологического процесса и применения остроумных приспособлений.

Из письма Лене и Володе, 27.1.35 г.

«…С освобождением от учебы я появляюсь на вашем горизонте как регулярный корреспондент. Итак, могу сообщить, что 23.1 мы с Наташей стали инженерами, завершив одновременно и свои университеты и хождение по мукам. Получил я премию за защиту диплома 300 р.

С работой выясняется…»

Премия за защиту диплома… Это было не частое отличие.

Он получил два диплома сразу: инженера-организатора машиностроительного производства и технолога-механика. Время было наверстано. Ему не исполнилось еще и 26 лет.

***

То великолепное современное предприятие, которое известно всей стране и за ее пределами, как Московский завод шлифовальных станков (сокращенно— МСЗ), в тридцатые годы называлось просто «Самоточка». Станкостроительный завод «Самоточка». Описать его несложно: несколько деревянных бараков, которым скорее пристало называться сараями, два кирпичных корпусочка (термичка и кузница), двухэтажное заводоуправление. Все это утопало в грязи. Бывший владелец Штоль считал неразумным вкладывать капитал в такой неспокойной стране, как Россия. Заводчик оказался не лишенным проницательности и, вероятно, не раз хвастал этим перед своими внуками в отличие от незадачливых пайщиков металлургического завода «Унион».

Но как бы то ни было, жалкий комплекс зданий, оснащенный разболтанными древними станками, приводимыми в движение от общей трансмиссии, заводом назвать можно было лишь в порыве прекраснодушия. Однако здесь, как и всюду, предстояло осваивать станки, которые в свою очередь были бы способны изготавливать новые станки — и так этап за этапом, до все более высокого уровня, достигнутого Западом.

На этот завод пришел 26-летний инженер с двумя дипломами.

Диплом об окончании Промакадемии давал ему право на руководящую должность сразу же, немедленно после выпуска. Но он настоял на своем, начал с самой нижней ступеньки — мастером токарного отделения.

С первых же дней он взялся за хозяйство своего участка, не чураясь мелочей. Собственно, он никогда не признавал, что существует такая категория — мелочи. В том-то и заключалась разница между ним и многими другими. В этом же и секрет его успехов там, где другие терпели неудачи.

Чистота и порядок. Важно. Но еще важнее так называемая работа с людьми. Для него это была не работа, для него это были живые отношения, одинаково интересные и нужные обеим сторонам: помощь отстающим и содействие самородкам. Нашелся в его коллективе и такой человек, составивший одну из блистательных страниц трудовой славы советского рабочего класса, первый токарь-скоростник Павел Борисович Быков.

Это было время, когда по стране прокатилась волна стахановского движения. Оно уже перестало быть уделом одиночек. То, что вчера было рекордом передовика, сегодня становилось нормой коллектива.

П.В.Быков по самому характеру своему оказался новатором. Есть категория людей, которым скучно делать одно и то же, даже если они делают это лучше других. Быков достиг скорости резания 100 метров в минуту и чувствовал, что словно бы уплотнил перед собой какое-то невидимое препятствие. Преодолеть его он не мог, смириться тоже. Исчерпав собственные возможности, перепробовав все, чем располагал, он обратился к своему начальнику.

Первый раз Цезарь помог тогда еще неопытному Быкову, прикрепив его к лучшему токарю отделения Федору Мурзову. Теперь задача была куда сложнее. И тогда Куников предложил Быкову попробовать резец, оснащенный твердым сплавом. Твердый сплав назывался в то время «победит», был дефицитен, да практики и знали о нем мало. Но Цезарь, окончив институт, вовсе не полагал, что учение завершено. Прогресс не стоит на месте, надо шагать с ним в ногу, руководствуясь чувством нового в сочетании с реализмом хозяйственника, чтобы оценить, что может быть применено на данном этапе.

Так появился в токарном отделении твердосплавный резец.

Скоро Цезарь стал начальником токарного отделения. Его педагогическое чутье, такт, умный, тонкий подход естественно и пластично подводил человека к логически неизбежному выводу, найденному словно бы самостоятельно. Он не просто учил людей работать: он учил их мыслить.

Как-то, придя на работу, утренняя смена была изумлена необыкновенным обликом своего неказистого барака. Те же были станки, те же трансмиссии, те же крохотные оконца, но все это непостижимым образом переменилось. Переменился весь интерьер. Проходы были чисты, освобождены от хлама, границы их были наведены полосами белой краски, у станков лежали новенькие деревянные решетки, на тумбочке у каждого станочника приготовлен необходимый инструмент и средства сигнализации о неполадках для вызова ремонтника или наладчика, чтобы не терять на беготню драгоценное рабочее время. А сам начальник отделения, одетый с иголочки — белоснежная рубашка, галстук, — всем своим обликом как бы говорил: у нас морской порядок.

Научная организация труда? Он знал об этом, тянулся к этому и понимал: для подлинно научной организации труда силенок у промышленности еще маловато. Но рациональная организация труда — это посильно и должно быть насаждаемо. Тактично, но непреклонно.

Весной 1936 года у Цезаря родился сын. Его назвали Юрием. Куников приходил навещать Наталью Васильевну под окна родильного дома всякий раз с новыми забавами. Обычно его приход возвещали игрушки-попрыгунчики, которые он сам мастерил и пускал с улицы в окно палаты.

— Иди, твой фокусник пришел, — звали женщины Наталью Васильевну.

Летом, взяв отпуск, Цезарь повез жену и сына подальше от автомобильного чада и асфальтового зноя Москвы, в Плес, на Волгу, в левитановские места. Туда же приехали Лена с Володей и еще несколько московских и ленинградских литераторов и художников.

Газеты сообщали о фашистском мятеже в Испании, об энтузиазме республиканцев, о митингах поддержки в Москве и Париже. Впервые где-то на земле «стреляли в ту мерзкую язву мира, что зовется фашизм», как писал из Испании Томасу Манну его сын Клаус. У всех, кто отдыхал с Куниковым в Плесе, это вызвало волну энтузиазма и самых оптимистических надежд.

— Наступает конец фашизма, — убеждал один известный театровед. _

Им всем так хотелось верить! Цезарь скептически качал головой.

В августе по инициативе Англии и Франции 27 европейских государств подписали соглашение о невмешательстве в испанские дела. Ни Италия, ни Германия, также подписавшие это соглашение, его не соблюдали. Активное противодействие пограничной Франции лишало республиканцев поддержки единомышленников.

Дух Мюнхена уже витал над Европой.

Это была прелюдия к грозе. Кто из них, из его ровесников, не предчувствовал грядущих испытаний? Но присутствия духа не терял никто. Это было закаленное поколение, готовое ко всему. Они жили, и любили, и работали, и смеялись, и родили детей. А потом, когда настало время испытаний, у них было что вспомнить, за что драться и о возвращении к чему мечтать.

А пока жизнь шла своей чередой, с обычными радостями и горестями.

В марте 1938 года Цезарь был назначен главным технологом завода. А в октябре он получил новое назначение — начальником технического управления Наркоммаша[5]. Вскоре произошло разукрупнение наркоматов, после которого Куников стал начальником технического управления Наркомтяжмаша. Он сосредоточил внимание на узловых вопросах, понимая, что никакая техника не будет эффективна без железной организации, без ритмичного процесса производства, без самой его современной формы — потока.

Что такое был тогда Наркомат тяжелого машиностроения? Вероятно, достаточно будет сказать, что, кроме собственно тяжелого машиностроения, он объединял почти всю оборонную промышленность страны, включая танковую и артиллерийскую. И технической политикой этого гиганта стал руководить 29-летний инженер.

Тогда же произошло еще одно событие, вначале не показавшееся Цезарю значительным. Как человеку разностороннему, ему поручили преобразование журнала «Машиностроитель». Журнал следовало превратить в пособие для мастеров, из которого каждый грамотный производственник мог бы извлечь пользу для своей работы.

После всевозможных коллизий, проявив свойственную его характеру спокойную твердость, Куников добился того, что сотрудниками журнала стали люди, которых он подобрал сам — обстоятельство, которому он придавал решающее значение и которое обычно выражается краткой формулой — «подбор кадров».

Идя в журнал и еще не зная Куникова, новые сотрудники поначалу думали, что будут фактическими редакторами при человеке, который станет руководить номинально — представительствовать на совещаниях и переадресовывать им директивы. В своем заблуждении они убеждались в первые же дни. Помимо громадной технической эрудиции и необычайно развитого чувства нового, в этом человеке оказался подлинный талант журналиста — талант, о котором до работы в журнале он вообще не подозревал.

А вот как оценивал свой приход в журнал сам Куников впоследствии, когда он уже стал ответственным редактором газеты «Машиностроение» (впоследствии «Социалистическая индустрия»):

— Наташа, если бы я знал, что такое газетная работа, я бы к ней не подошел на пушечный выстрел.

Начальником технического управления наркомата Куников работал с октября 1938 по май 1939 года[6]. В мае приказом по наркомату инженер Ц.Л.Куников был назначен директором Научно-исследовательского института технологии машиностроения (ЦНИИТМАШ).

ЦНИИТМАШ — это название и теперь, когда научно-исследовательские институты организованы едва ли не по каждой проблеме, много говорит любому машиностроителю. В описываемые же времена институт был средоточием буквально всего технологического поиска в стране. Работать директором такого института, имея в подчинении докторов наук, профессоров учебных институтов, крупных ученых, экспериментаторов и теоретиков, — для этого нужен был не только такт, даже не только кругозор, нужно было еще и чутье, та пресловутая интуиция, без которых администратор науки превращается в ее тормоз.

Куников выдержал это испытание.

***

Он любил друзей. И друзья платили ему тем же. Друзьям не было отказа ни в чем. Широта души Цезаря сказывалась на семейном бюджете. Наталья Васильевна вспоминает, что, получая большую зарплату, они нередко оставались без гроша.

— Цезарь, вчера здесь было столько денег… (Имелось такое незакрывающееся отделение в шкафу.)

— Понимаешь, Наташа, пришел Коля, попросил одолжить на мотоцикл…

— А что есть будем?

— На сегодня что-нибудь имеется? Ну и превосходно! А завтра я достану.

Назавтра он брал платную лекционную путевку. Получал он за эти лекции гроши и тянул до зарплаты, чтобы друг в свое удовольствие гонял на мотоцикле.

Редкий человек способен был устоять перед неотразимым обаянием его личности. А Вася Никитин — тот после гибели Цезаря перессорился едва ли не со всеми его друзьями и близкими: все ему казалось, что память о Цезаре хранится ими недостаточно. Это не так. Она всегда свято хранилась и хранится поныне. Но Васе этого было мало, его скорбь была неистова. Таков уж он был, Никитин, чистейший и нетерпимый человек. И Цезаря любил со всей страстностью своей цельной и мужественной души. Зная все его недостатки — и словно бы не видя их. Видя лишь достоинства.

Нет человека без недостатков, были они и у Куникова. Но, право же, любой из нас может пожелать себе его недостатков и его достоинств. Выражаясь по Шекспиру, «он человек был!» — умный, обаятельный, живой. И ничто человеческое не было ему чуждо. В чем-то бывал к себе строг и неумолим, прежде всего, разумеется, в работе; в чем-то оставался снисходителен. Любил общество, веселую буффонаду, шумное застолье в своей (не во всякой!) компании.

Его способность шутить временами могла неподготовленному собеседнику внушить опасение, что его мистифицируют. Но он со своим тончайшим чувством такта позволял себе шутить подобным образом лишь с очень близкими людьми.

Вот сценка. Первомайский праздник. Великолепный солнечный день. Москва бурлит, полощутся на ветру стяги. На квартире одного из ближайших друзей Цезаря, биолога С.И.Алиханяна, собрались с женами. Все устали от демонстрации. Прежде чем сесть за стол, зашли на несколько минут в смежную со столовой комнату — лабораторию Соса Исааковича, — поглядеть на оборудование, на препараты. Алиханян работал тогда с классическим объектом генетики — с мушкой-дрозофилой. Она быстро дает новое потомство с устойчивыми мутациями. В колбах и пробирках было множество экземпляров этой мушки — поразительная гамма и яркость цветов. Глядели, дивились. Вдруг Цезарь весело взрывается:

— Соc, черт знает, чем ты занимаешься! А промышленность задыхается от недостатка красителей! Смотри, какие цвета! Организовал бы мушиную ферму, помог нашим легкопромщикам!

Что, коробит непочтительное отношение к мушке-дрозофиле, которой десятилетие спустя предстояло стать объектом нарицательным? Еще один профан, непочтительный к науке и лезущий с абсурдными советами?

Совет, быть может, и невыполнимый, не был, однако, абсурдным: практика добычи красителей из насекомых существует с незапамятных времен — например, кармин из кошенили. И если уж говорить о недостатках, то ведь они, как известно, продолжение достоинств, в данном случае рационализаторства в самом широком смысле.

А эксцентричные поступки? Разве это не недостаток?[7]

Но чем лучше скованность?

К тому же еще одно и, вероятно, решающее обстоятельство: чувство меры никогда не изменяло ему. Он всегда очень точно знал, что, где и когда можно себе позволить.

Вот он с другой стороны. Очевидцы рассказывают, что приходилось видеть Цезаря во время совместной работы в газете при весьма сложных обстоятельствах. Газетная работа вообще неспокойна, ответственна и к тому же не обходится без курьезов. Бывало, что собеседники Цезаря, люди, наделенные немалыми полномочиями, повышали голос. Конфликты такого рода, случалось, доходили и до угроз, нередко до грубостей. Но не было случая, когда Цезарь ответил бы тем же. В компании веселый, в работе быстрый, в пиковых ситуациях он делался бесстрастен и даже как-то медлителен, а тон его был таков, словно он вел светскую беседу о погоде или о планах летнего отдыха. В военные годы это свойство его натуры обернулось самообладанием командира, не теряющегося в самой сложной обстановке.

Как-то он заметил, что закричать — значит признать себя и неправым, и бессильным. Он считал, что в принципе все люди одинаковы и отличаются только одним — умением вести себя. Что он под этим понимал? Только ли манеры? Только ли поведение в обычной размеренной жизни?

Его нормой был добродушный юмор. Но железная воля.

При всей его доброте и сердечности подчиненные предпочитали получить три свирепейших, с криком и со всяческими личными выпадами нахлобучки от пылкого зама ответственного редактора Макса Кусильмана, только бы избежать размеренного и беспощадного выговора Цезаря Львовича.

Рабочий день начинался с чтения газет. Потом у себя, на самом верхнем, шестом этаже здания на улице Мархлевского, где разместились редакции «Машиностроения» и «Машиностроителя», он выслушивал сводку новостей от сотрудников. Ему предстояло оценить степень важности, последовательность и примерный объем подачи материалов.

Наиболее напряженная работа приходилась на ночное время.

Газета выходила три раза в неделю, и в канун выхода номера, когда он формировался и верстался в типографии, Кувиков со своими ближайшими помощниками занимался очередным номером с 4 часов пополудни до 5–6 часов утра. Материалы читались, сокращались, какие-то статьи снимались, вместо них ставились новые. Пока верстальщики правили очередную полосу, в комнате редакции возникали дискуссии, рождались и обсуждались острые и интересные темы.

Чувство нового, свойственное Куникову, естественно, отразилось на материалах, публикуемых в «Машиностроении» и «Машиностроителе». (Кстати, с № 3 1940 года на журнале появилась надпечатка: «Издание газеты «Машиностроение»».) Как-то пришло в редакцию письмо из Харькова — не очень грамотное да и не очень внятное. Вдруг Цезарь срывается с места: «Надо ехать, там что-то есть». Там было не более не менее как многостаночное обслуживание. Именно Куников стал активным пропагандистом многостаночного движения в стране.

Просто сказать — чувство нового. Когда новое одобрено и проштемпелевано пробами — «Да ведь это же очевидно!», — говорят все. В том-то и сложность нового, что оно не бывает очевидно, оно всегда сомнительно, оно, как и все сущее, противоречиво, и нужен подлинный дар ума и подлинная смелость характера, чтобы первым во всеуслышание заявить: это хорошо, это перспективно, это надо пропагандировать.

Нередко бывает, что люди, смелые перед начальством, становятся трусливы в боевой обстановке. Бывает и наоборот: в бою орел, а перед начальством мокрая курица, ничего не докажет, мнения своего не отстоит. В Куникове смелость была чертой характера. В конечном итоге, именно за это и ценили его — за инициативу, за нешаблонность мышления. Ценили, — но временами приходилось солоно.

Так случилось, когда № 11 «Машиностроителя» за 1939 год он посвятил технологии производства боеприпасов. Поначалу это было расценено как грубая политическая ошибка: войны нет, только недавно заключен пакт с Германией… Но 30 ноября началась война с финнами. И спустя некоторое время те же товарищи, которые возражали против несвоевременной, по их мнению, пропаганды оборонной тематики, попросили отпечатать еще один тираж ноябрьского номера — так живо откликнулись работники промышленности боеприпасов на информацию о передовом опыте, помещенную в журнале.

Журнал «Машиностроитель» с приходом в него Куникова стал активно пропагандировать новые технологические процессы, рассказывать о передовых формах организации труда. Из номера в номер обложку журнала украшали портреты передовиков производства и выдающихся изобретателей, обычно конструкторов вооружения: Куников чувствовал, к чему идет дело. Декабрьский номер 1940 года целиком посвящен технологии артиллерийского производства. К написанию этого номера Куников привлек технологов всех других отраслей машиностроения под девизом: «Новинки технологии всех отраслей — в артиллерийское производство».

Обилие чертежей и схем и кристальная ясность изложения сделали журнал доступным любому грамотному рабочему. Но он был интересен и мастерам, и инженерам. Он, бесспорно, помог распространению на заводах передового опыта, причем в самое ответственное для страны время — накануне войны, которая явилась испытанием не только духа народа, но и мощи социалистической индустрии.

Без малейшей перефразировки то же можно сказать и о газете. Проблемы, поднимаемые ею, были в высшей степени актуальны, а тон статей жестким и требовательным. Даже в праздничных номерах сохранялся тот же деловой тон. Не раз и не два повторял Куников ленинские слова: «Лучший способ отпраздновать годовщину великой революции — это сосредоточить внимание на нерешенных задачах ее».

Листая номера газеты за 1940, а особенно за 1941 год, поражаешься важности поднимаемых технических проблем и их созвучию не только прошлому, но и настоящему.

В рамках этой книги невозможно оценить работу Куникова-журналиста. Это тема для специального исследования. Но можно хотя бы пробежаться по заголовкам, одно это очерчивает круг проблем, постоянно бывших в фокусе внимания газеты.

Номер за 11 февраля 1941 года. 3-я полоса под шапкой: «Повседневно проводить большевистскую техническую политику. Из опыта заводских партийных организаций Москвы».

11 марта 1941 года, В номере злая статья о нормировании под заглавием: «Нормы вчерашнего дня». В том же номере вся 3-я полоса под шапкой: «Расширить производство средств оргтехники, повысить вооруженность управленческого аппарата». Содержание — пропаганда внедрения счетно-аналитических машин, от малых до сложнейших. Тут же перепечатка из «Известий» — статья генерал-майора авиации А. Афанасьева «Оргтехника к война».

13 марта 1941 года: статья академика Е. О. Патона «Скоростная сварка».

Освоение новых изделий, унификация и агрегатирование, применение прогрессивного инструмента, переход от опытно-статистических норм к расчетным, ритмичность, снижение себестоимости, сокращение сроков освоения новых изделий… И так из номера в номер, с железной последовательностью, с той методичностью, которая всегда была сильнейшим его качеством при решении любой проблемы.

А в стране наладилась жизнь. Богаче становился быт. Лучше стали одеваться. Ездили отдыхать к теплому морю. Растили детей. Фотографировались. Вот фотография — Юра с папой. Маленький мальчик в курточке с белым воротником и в бескозырке, а с ним рядом молодой мужчина, голова обрита, твердое и доброе лицо, умные прищуренные глаза… А вот другой снимок Цезаря, той же примерно поры. Белая рубашка, темный костюм, галcтук, обширная лысина, выражение лица скучновато-добродетельное: чиновник!

Внешность обманчива. Он все тот же. Всю жизнь он берег в себе мальчишку. На фото добродетельный и, пожалуй, даже манерный чиновник, а в жизни лучший товарищ своего Юрки, вместе с сыном ползает по полу, расставляя оловянных солдатиков, и устраивает феерические сражения с пальбой из пушек, от которой на стенах появляются вмятины.

Кто знает, какие сражения разыгрывал он в уме? Он, с его ясным мышлением, с его, как это выяснилось впоследствии, незаурядным военным талантом? О чем он думал, молча стоя перед картой мира в своем рабочем кабинете? О наивности французских генералов с их «линией Мажино»? Или о традиционном для тевтонских вояк стремлении на восток?

Но вот позади уже не только Испания. Позади Чехословакия и Польша. Позади уже и «странная война». Франция под пятой оккупантов. Битва за Англию. Вот он, реальный облик фашизма. Вероломство вторжения в Бельгию. Сожжение книг. Погромы «Хрустальной ночи». Бомбардировка беззащитных. — Герника, Варшава, Ковентри… Ясно: промышленности надо спешить. Спешить, как никогда.

Из писем сестре Лене: