Глава III. Болгария

Глава III. Болгария

День 5 марта 1877 г. был одним из самых тяжелых в жизни Скобелева. Наверное, даже самым тяжелым. Это был день царской аудиенции. О том, как проходила беседа, мы знаем из письма генерала В.Н.Троцкого Кауфману от 12 марта: «Приехал сюда М.Д.Скобелев. Он поражен, да и я вместе с ним, приемом у государя. Не подав руки, Е.В. сказал Скобелеву: «Благодарю тебя за молодецкую боевую твою службу, к сожалению, не могу сказать того же об остальном» (о чем именно — ни слова). Затем, волнуясь и возвысив голос, государь продолжал: «Я помню, я знал твоего деда, и я краснею за его славное имя». Это место из слов государя так сразило Михаила Дмитриевича, что он говорит, что и не помнит, так ли именно была произнесена его величеством эта фраза, но что в его, Скобелева, ушах особенно тягостно отозвалось слово «краснею». Была еще и такая фраза: «Я осыпал тебя милостями». Государь закончил свое обращение словами: «Я надеюсь, что на новом назначении, которое я тебе дам, ты покажешь себя молодцом»». Скобелев, писал Троцкий, всюду выпытывает, что все это значит, он просит защиты Кауфмана, и продолжал: «По всем признакам, выяснившимся пока, все это крупная интрига, имеющая началом личные доклады х и письма z к w, доведенные и читанные. Военный министр (Д.А.Милютин. — В.М.) принял его очень сухо и, не объясняя ему и не указывая, в чем, собственно, он, Скобелев, провинился, говорил о беспорядках у нас в крае, об открытых злоупотреблениях. Вообще тон всего, что говорил военный министр, не понравился Скобелеву и произвел на него тяжелое впечатление… Нельзя не заметить, что что-то недоброе тут делается и интрига работает».

В этом же письме Троцкий писал о том, что же, в конце концов, конкретно инкриминировалось Скобелеву: «Обвинительные против Скобелева пункты — распущенность войск, панибратство с офицерами, демократизация, умышленное непривлечение помощников с громкими именами и проч…Военный министр пополнил свои обвинения, что на государя произвели впечатление письма о Скобелеве из Коканда, что он фамильярничает с офицерами, в штабе его слишком свободно критикуют правительство и что, наконец, Скобелев будто бы мечтал устроить поход на Кашгар». Последние строки действительно проливают свет на то, за что могли ухватиться лица, создавшие интригу.

В литературе давно отмечалось, что такого рода обвинения всегда выдвигались против военачальников, командовавших войсками, действовавшими на окраинах, например на Кавказе против Ермолова или в данном случае — против Скобелева. В условиях специфической горной войны или войны в пустыне, где офицерам приходилось одинаково делить с солдатами трудности и лишения, вызванные местными природными условиями и своеобразной тактикой противника, обычные, строго уставные отношения между солдатом и офицером не годились, определенное сближение между ними было неизбежным и оправданным. Обвинения в панибратстве и фамильярности шли от тех, кто исходил из принципа, что «война портит войска». Скобелев же считал, что армия существует не для парадов, а для войны. Кроме того, молодое офицерство и сам Скобелев были проникнуты либеральными идеями, духом реформ 60-х гг. Отсюда обвинения в демократизации. Что же касается непривлечения помощников с громкими именами, то именно обиженные этим «громкие имена» и были авторами доносов и клеветы.

Наше представление о механизме интриги несколько дополняют свидетельства иностранцев. Военный агент США Грин рассказывает о ней в книге «Sketches of army Life in Russia» (его цитирует в своих воспоминаниях о Скобелеве и французская журналистка Ж.Адан[6]). Я не располагаю подлинником книги Грина, но ее подробный обзор был опубликован в 1892 г. в газете «Новое время». Грин близко знал Скобелева, был его горячим поклонником. Вот что он пишет: «…генерал Скобелев, со своим обыкновенно строптивым нравом, пустился в поход против «интендантских чиновников». Эти последние приняли вызов, и так как они столь же ловки, сколь и неразборчивы, то и не замедлили обвинить его в Петербурге в весьма серьезных злоупотреблениях. Один флигель-адъютант послан был для расследования дела; холодно принятый генералом… флигель-адъютант вернулся в Петербург с докладом, в котором Скобелев обвинялся во взяточничестве на сумму около миллиона рублей. Как только Скобелев услышал об этом, он тотчас же испросил по телеграфу отпуск у генерала Кауфмана… и отправился в Питер. По приезде в столицу он представил все свои счета в государственный контроль. После самого тщательного следствия генерал был оправдан… Но человек со столь задорным характером всегда имеет врагов. Хотя официально он и был оправдан, но все-таки некоторая тень осталась на его репутации».

Грин и вслед за ним г-жа Адан говорят лишь об обвинениях во взяточничестве и, очевидно по недостатку информации, ничего не говорят о политических обвинениях. Между тем именно они оказались для Скобелева самыми опасными.

Это со всей определенностью утверждают вышедшие в Париже в 1887 г. воспоминания о Скобелеве «Quelques mots sur le general Skobeleff par un officier russe. По поводу брошюры г-жи Адам «Генерал Скобелев»», которые уже цитировались в этой книге.

Судя по всему, воспоминания принадлежат боевому товарищу и близкому к Скобелеву офицеру, много писавшему о его походах и о нем самом под псевдонимом NN. Воспоминания, единственное в советской литературе упоминание о которых содержится в исследовании академика А.З.Манфреда «Образование русско-французского союза» (М., 1975), вышли на французском и параллельно, в виде несброшюрованного оттиска, на русском языке (я пользуюсь этим последним). Этот крайне интересный и содержательный источник до сих пор еще ни разу не цитировался ни в русской, ни в советской литературе. И неудивительно: его нет в советских хранилищах. Брошюру прислала парижская Bibliotheque de Documentation International Contemporain.

Автор компетентно и существенно уточняет и дополняет то, что писала о Скобелеве французская журналистка г-жа Адан. Он снимает налет сенсационности, явственно ощущаемый в ее работе, и как бы приземляет ее описание, старается, по его собственным словам, сделать рисуемый ею портрет более похожим на оригинал. Приведем его свидетельство по интересующему нас вопросу: «Отчасти правда, что Скобелеву повредила здесь интрига интендантов, с которыми он всю жизнь боролся за интересы солдата. Но это не главное. Сама по себе интрига была бессильна скомпрометировать Скобелева, но здесь на стороне интендантов стал сильный человек, который и после, с упорством ожесточенной злобы и безграничной зависти, неотступно следует за триумфальной колесницей Скобелева… Командированный в Ферганскую область, флигель-адъютант князь Долгорукий… представил своего товарища в Петербурге как вора, утаившего миллион казенных денег, и как человека, политически неблагонадежного, опасного для престола. В своей честности Скобелев оправдался, представив точные счеты расходам государственному контролю, но политический донос возымел свое действие. Впечатлительный государь, Александр Николаевич, поверил гнусной клевете».

Что именно Долгорукий был главным интриганом, свидетельствует запись в дневнике Д.А.Милютина: Скобелев «оказал многие отличия, получил одну награду за другой до тех пор, пока не свернул ему шею флигель-адъютант князь Долгорукий, командированный в Ташкент по особому высочайшему повелению в 1876 г. и привезший оттуда рассказы о предосудительном поведении Скобелева. Князь Долгорукий пользовался особенным покровительством государя. Скобелев, занимавший уже в то время пост начальника Ферганской области, в чине генерал-майора свиты е. в….попал в такую немилость, что в начале войны 1877 г. не смел даже показываться государю и скромно состоял вместе со своим отцом при штабе командующего армией».

Для полной ясности следует сказать несколько слов о моральном и общественном лице Долгорукого. Отпрыск влиятельной семьи, любимец всемогущей великой княгини Ольги Федоровны, скандалист и придворный паразит, это был тип аристократа-космополита, в семье которого русский язык был изгнан даже из детских. Он жаждал боевой славы, но не отличался ни умением, ни храбростью. Во время турецкой кампании он отказался от командования стрелковым батальоном, предложенного ему после гибели его прежнего командира под Горным Дубняком. Союзником Долгорукого по интриге был князь Витгенштейн, беспринципный наемник, изгнанный с австрийской службы и поступивший на русскую благодаря протекции одного из немецких принцев. В России он вел жизнь ландскнехта, смотревшего на военную службу как на выгодное ремесло и занимавшегося некрасивыми проделками, всегда сходившими ему с рук.

Вот кому обязан был Скобелев тем, что не смог отправиться на Балканы в должности, соответствующей его чину и заслугам. Биографы Скобелева не раскрывают этих лиц, отчасти по цензурным условиям, отчасти из-за недоступности или неизвестности им использованных здесь источников. Характерно: ни в одной работе о Скобелеве, напечатанной в России, не были названы эти имена. Даже в 1916 г. Е.Толбухов именовал их х, у и z, а дневник Д.А.Милютина был опубликован только в советское время. Напечатанный же в Париже отзыв о работе Ж.Адан был предназначен, по-видимому, для ограниченного и доверительного пользования. Только этим я могу объяснить, что даже Н.Н.Кнорринг, работавший после эмиграции в Париже, не использовал столь важные воспоминания русского офицера и, в сущности, не раскрыл всего содержания интриги.

Несколько штрихов добавляет в своих кратких записках, опубликованных в 1908 г., граф Ю.А.Борх, служивший со Скобелевым в 1875–1877 гг. Отношения его с Михаилом Дмитриевичем неясны. Он признает существование разногласий, но они были чисто боевого свойства, когда каждый остается при своем мнении, поэтому оба решили впредь не встречаться на одном поле боя. По словам Бор-ха, «в горной экспедиции на Алай приняли участие незадолго перед тем приехавшие из Петербурга два лица, принадлежавшие к высшему цвету столицы, члены яхт-клуба, имевшие, кроме того, далеко не заурядное положение при высочайшем дворе. Так или иначе, но господа эти не поладили с Михаилом Дмитриевичем, а может быть и наоборот. О причинах возникнувших неладов говорить я не намерен, но в итоге нелады эти тяжело отозвались… на служебном положении Скобелева… В феврале 1877 г. разразился громовой удар над головою Скобелева» — телеграммой из Петербурга ему было приказано немедленно сдать должность и выехать в столицу. Приказ застал Скобелева врасплох и без гроша денег. Борх пригласил его к себе. Встреча была сердечная, «многое в прошлых недоразумениях быстро стало ясным для обоих». Официальные проводы Скобелева, как утверждает Борх, были запрещены. Это противоречит нашему описанию, почерпнутому из обстоятельного исследования Толбухова. По-видимому, запрет поступил после официальных проводов. С дороги Скобелев прислал Борху два письма, опубликованные вместе с записками.

Хотя в этом воспоминании имена не названы и о причинах конфликта автор говорить даже избегает, все совпадает с тем, что мы установили по другим источникам. Тон записки можно было бы считать оправдательным, но письма Скобелева действительно дружественны. Эти сведения еще пригодятся, так как имя Борха встретится нам в связи с другим эпизодом.

В отделе рукописей Российской Государственной библиотеки я увидел в листе использования одного из документов подпись: Н.Н.Кнорринг. Документ как раз скобелевский. Я сейчас же спросил работников отдела, тот ли это Кнорринг, ведь он жил за рубежом. Наведя справки, они ответили: да, тот самый. Запись была сделана в пятидесятых годах. Получалось, он вернулся из эмиграции после войны, наверное с той волной, с которой прибыл и Лев Любимов, автор воспоминаний «На чужбине».

Получив сведения, я отправился на поиски. Но было уже начало восьмидесятых, шансов на то, что Кнорринг жив, оставалось мало. Действительно, в адресном столе Москвы выдали справку: «Не значится». Позже я узнал, что Кнорринг, который в эмиграции не совершил ничего антисоветского, возвратился на родину вместе с дочерью Ириной, поэтессой, выступавшей в советской печати. В 1957 г. он умер. Я опоздал. А жаль. Как интересно было бы обменяться мнениями! А может быть и информацией.

Пятно, легшее на Скобелева, особенно после слухов, касавшихся царской немилости, вызывало и позже неблагоприятные для него толки. Об этом говорят, например, хранящиеся в ЦГВИА и нигде еще не опубликованные воспоминания о Скобелеве генерала Д.Г.Анучина. Этот генерал, познакомившийся со Скобелевым в 1864 г. в Варшаве, а в 1877 г. снова встретившийся с ним на Дунае, предупреждает, что со Скобелевым он не был близок, но скобелевская легенда слагалась на его глазах и записывает он то, что знает доподлинно: от кого слышал — со ссылкой, виденное лично — без прикрас. Туркестанская служба, писал Анучин, уже положила начало скобелевской легенде, но прервала ее, так как «…породила ряд недоразумений чисто личного, нравственного свойства… неблагоприятные о Скобелеве слухи ходили в обществе и даже высказывались ему в глаза публично…». В Болгарии, после переправы через Дунай, Анучин со свитским генералом М.А.Домонтовичем (в академии во время учебы там Скобелева Домонтович, еще не бывший генералом, исполнял обязанности наблюдавшего за слушателями) направились в ресторан. «Между посетителями был высокий, стройный и по виду не знакомый мне свитский генерал. М.А.Домонтович прямо направился к нему, и я, к крайнему моему удивлению, услыхал следующее: — Мишка, да это ты? Как ты носишь свитский мундир, ведь тебе, подлец ты этакий, следовало быть в арестантских ротах, с рваными ноздрями, в каторге… А он в генеральских эполетах!

Скобелев — это был он, — видимо, смутился, поспешил навстречу Домонтовичу и, торопливо прервав его неприличные излияния, стал дружески с ним здороваться, обнимаясь и целуясь. Видно было, что сказанные Домонтовичем слова были в тоне того, что говаривалось в широком круге, считавшем Скобелева за своего присного. Через несколько секунд поздоровался с ним и я. Хоть Домонтович снова пытался ставить свои некрасивые вопросы, кто-то перебил его, начав рассказывать о новых подвигах Скобелева… дравшегося простым волонтером».

Эпизод, рассказанный Анучиным, отражая ходившие в обществе слухи, позволяет в то же время допустить, что Скобелев совершал какие-то проступки «личного, нравственного свойства», обусловленные, скорее всего, его холостяцкой жизнью. Но едва ли это могло вызвать столь тяжкие обвинения и последствия. Основа обвинений была, безусловно, политическая: «слишком свободная критика правительства», демократизм, планы похода на Кашгар и т. п. Это то, что мы знаем из письма генерала Троцкого. Можно не сомневаться, что сверх этого Долгорукий добавил еще многое.

О чувствах и мыслях Скобелева, связанных с этим делом, говорит его письмо тетке графине Адлерберг от 20 мая 1878 г., хранящееся в вывезенном из России лондонском архиве князей Белосельских-Белозерских (потомков сестры Скобелева Надежды), опубликованное наряду со многими другими документами Н.Н.Кноррингом, единственным, кто использовал этот архив. «В минуту тяжких испытаний, — изливал душу Скобелев, — когда не думал вернуться живым, я всякий раз спрашивал себя, виноват ли я настолько, чтобы краснеть перед государем, и всякий раз совесть говорила мне, что нет… Я, наверное, делал ошибки, но ведь мне выпало на долю управлять более чем миллионного по числу жителей областью в 32 года. Да, наконец, теперь говорит за меня и время.

1. До сих пор, а я сдал область полтора года тому назад, не поступило на меня ни одного местного, ни контрольного начета.

2. Административное деление осталось без изменения.

3. Личный состав администрации, скажу это с гордостью, мной избранный, остался по сие время в главных своих представителях, почти без изменения и при генерале Абрамове.

4. Инспектировавший войска округа генерал Нотбек нашел их везде без исключения в блистательном состоянии. Это было в свое время доложено государю. Мне слишком больно оправдываться, не догадываясь до сих пор, в чем меня обвиняют…» Незаслуженная обида осталась в душе Скобелева вечной, незаживающей раной.

Теперь Скобелев оказался перед проблемой, как быть, что делать. Решение соответствовало его характеру и бьшо, как всегда, смелым и основанным на уверенности в своих силах. Если ему не дали ни дивизии, ни полка, то надо ехать на войну без назначения и участвовать в ней хотя бы нижним чином, а там его талант и отвага сами сделают дело, несмотря на происки завистников и интриганов. Так примерно он рассуждал. Так и поступил. Расчет оказался верным, и действительность даже превзошла его надежды. О мыслях и планах Скобелева в этот решающий момент его жизни говорит только один источник — воспоминания Н.Н.Врангеля. В беседе со Скобелевым он спросил:

«— А если тебе никакого назначения не дадут?

— Если! Не если, а наверное не дадут. Я сам, брат, возьму, что мне нужно. Поверь, ждать подачек не стану. Мы сами с усами.

Он, как известно, при переправе через Дунай так и сделал».

Помимо стремления принять участие в большой войне и этим быть полезным армии и родине, Скобелевым руководил и такой принципиальный мотив, как страстное желание бороться за свободу славянских народов, томившихся под диким в своей беспощадности османским игом. «…Как глубоко искренний и честный по характеру человек, Скобелев всеми силами своей души отдался тому освободительному движению, которое в 1876 г. (после подавления турками восстания болгар и последовавшей за ним грандиозной резни. — В.М.) распространилось в русском обществе и народе. Как и известный Аксаков, он был одним из самых горячих и сознательных представителей этого движения. Да, Скобелев был идеалистом в самом чистом значении этого слова. Никто так страстно не принимал к своему сердцу дело освобождения славян…» — писал автор той же парижской брошюры.

Появление в Дунайской армии молодого, со многими наградами генерала было встречено с настороженностью и недоброжелательством. Говорили, что карьеру он сделал не на настоящей войне, что свои награды он должен еще заслужить. Сначала Скобелеву удалось получить лишь временную должность начальника штаба Кавказской казачьей дивизии, которой командовал его отец. Пребывание в этой дивизии все же дало Скобелеву возможность провести небольшой, но важный, оперативного значения бой. Русские войска, выступившие из Румынии 12 апреля, шли тремя колоннами. Левая колонна генерал-лейтенанта Ф.Ф.Радецкого с дивизией Скобелева-первого в авангарде двигалась по направлению к городу Журжево. Ее движение могло быть задержано, если бы турки взорвали Барбошский железнодорожный мост через реку Серет. Нужно было во что бы то ни стало овладеть мостом в день объявления войны. Эту задачу выполнил отряд казаков под командой М.Д.Скобелева. Пройдя за сутки 100 верст, отряд захватил мост и обеспечил переправу войск.

При прибытии к театру военных действий дивизия была расформирована и вместо нее образована Кавказская казачья бригада, командиром которой был назначен полковник Тутолмин. Скобелев потерял и эту, не удовлетворявшую его должность. Мучимый бездеятельностью, он предложил Тутолмину уже не раз испытанный им способ — переправить бригаду через Дунай вплавь. Был разлив, ширина Дуная в районе г. Журжево, где стояла бригада, достигала четырех верст. Тутолмин, конечно, не согласился. Тогда Скобелев в одной рубахе, но с Георгием на шее, вскочил на коня, погнал его в воду и поплыл, сначала сидя в седле, а потом держась за хвост и помогая коню руками и ногами. Несколько охотников, поплывших с ним, скоро вернулись. Но Скобелеву вернуться было нельзя — засмеют. С большим трудом он преодолел Дунай. Его лошадь через два часа пала. Конечно, о переправе всей бригады таким способом не могло быть и речи. Но Скобелев добился, что о нем заговорили. Да и после этого случая он несколько раз переплывал Дунай и хозяйничал в тылу турок. 8 июня, с целью отбросить турецкую батарею, мешавшую своим огнем движению судов русской флотилии, Скобелев участвовал в боевых действиях моряков.

Следующим, уже настоящим делом, в котором пришлось участвовать Скобелеву, была переправа авангарда армии через Дунай и бой за овладение высотами южного берега и городом Систово. В переправе Скобелев участвовал в качестве ординарца генерала М.И.Драгомирова, учителя его в академии, командовавшего теперь дивизией. Переправа, подготовлявшаяся в глубокой тайне (о ее месте и времени до ее осуществления не знал даже император), была организована классически и вошла в учебники тактики. В этом большая заслуга высшего командования и Драгомирова. Но и Скобелев немало способствовал ее успеху. Ночью, третьим рейсом лодок, Драгомиров со своим штабом и адъютантами под турецкими пулями переправился через Дунай. Был с ним и Скобелев. В бою на турецком берегу Михаил Дмитриевич выказал те качества, которых не имели другие его участники, лишенные боевого опыта, в том числе его начальник и учитель, — умение ориентироваться, направлять удары, чувствовать ход боя. В суматохе боя, когда Драгомиров не мог сориентироваться в обстановке, вдруг раздался голос Скобелева:

— Ну, Михаил Иванович, поздравляю!

— С чем?

— С победой, твои молодцы одолели.

— Где ты это видишь? Ведь дело еще в начале.

— Где? На роже у солдата. Гляди на эту рожу! Такая у него рожа только тогда, когда он одолел; как прет, любо смотреть.

Прогноз Скобелева оправдался, бой действительно кончился победой. Умение читать победу на лицах дается только опытом тесного общения с солдатом в боевой обстановке и даже при этом условии — далеко не каждому. Никакие учебники и лекции дать такое умение не могут.

— Не пора ли остановить солдатиков? — спросил Скобелев Драгомирова.

— Пора-то пора, да некого послать, все ординарцы в расходе.

— Хочешь, пойду?

В белом кителе, спокойной походкой Скобелев направился в самую гущу боя, проходя между огнем турок и своих. Останавливаясь, чтобы передать приказ, он ободрял стрелков, разъяснял обстановку.

Поведение Скобелева может показаться ненужной бравадой, но только на первый взгляд. Спокойный вид генерала, не боявшегося вражеских пуль, понятное всем разъяснение приказа и обстановки снимали страх первого боя, внушали необстрелянным солдатам уверенность в командовании и победе. Это понял и оценил Драгомиров. В письме товарищу он рассказывал: «Если бы Скобелев был плут насквозь, то не стерпел бы и пустил бы гул, что удача этого дела (переправы. — В.М.) принадлежит ему, а между тем, сколько мне известно, такого гула не было… напросился он сам на переправу, и я его принял с полной готовностью, как человека, видавшего уже такие виды, каких я не видел; принял, невзирая на опасения, что Скобелев все припишет себе и, как видишь, не ошибся, а между тем, его помощь действительно была велика. Он первый поздравил меня с «блестящим», как он выразился, «делом», и при этом в такую минуту, когда я был глубоко возмущен безобразием творившегося; он же пешком (лошадей тогда у нас ни у кого не было) передавал приказ, как простой ординарец, набиваясь сам быть посланным, а не ожидая предложения сходить туда или сюда. Ему во мне нечего искать, ибо как же я могу его подвинуть? Почему я полагаю, что во всем этом он явил себя человеком даже весьма порядочным». Выше, из воспоминаний генерала Анучина, мы видели, что поведение Скобелева в этом бою вызвало одобрение и других офицеров, о нем много говорили.

После того, как войска, оставив Дунай позади, начали продвижение вглубь страны, Скобелев участвовал во все более важных делах: 25 июня — в разведке и занятии города Белы, 3 июля в отражении турецкой атаки Сельви и 7 июля, в авангарде Габровского отряда, в занятии Шипкинского перевала.

Для понимания дальнейшего бросим беглый взгляд на обстановку того времени на Балканском полуострове и на предвоенное состояние русской армии. Описываемое время было периодом подъема национально-освободительного движения балканских славян. В июне 1875 г. восстала Герцеговина, за ней Босния, а в апреле 1876 г. вспыхнуло восстание в Болгарии, зверски подавленное турками. Вслед за этими турецкими провинциями в июне 1876 г. выступила независимая, но не имевшая юридических суверенных прав Черногория и за ней — вассальная Сербия. Осенью того же года огромная турецкая армия разбила сербов. России удалось предотвратить турецкую оккупацию этой страны, но усилия русской дипломатии добиться от Турции улучшения положения ее христианских подданных оказались бесплодными, из-за противодействия прежде всего Англии. Становилась очевидной неизбежность войны. Чтобы вести войну, требовалось решить две дипломатические задачи: обеспечить нейтралитет Австро-Венгрии (Англия без континентального союзника, как всегда, не пошла бы на войну с Россией) и договориться с Румынией, еще остававшейся вассалом Оттоманской империи, о пропуске русских войск к Дунаю, в Болгарию.

Добиться нейтралитета Австро-Венгрии оказалось нелегко. Еще 28 июня (8 июля) 1876 г. в замке Рейхштадт (Чехия) на встрече Александра II с австрийским императором Францем-Иосифом выяснилось, что австрийцы по-прежнему против образования крупного славянского государства на Балканах, даже за свое согласие на автономию областей со славянским населением Австро-Венгрия хотела аннексировать Боснию и Герцеговину. Соглашение было зафиксировано лишь в записях, причем русский и австрийский тексты расходились друг с другом в ряде существенных пунктов. 15 января 1877 г. в Будапеште была подписана секретная конвенция (дополненная 18 марта). В обмен за свой нейтралитет Австро-Венгрия получала право оккупировать Боснию и Герцеговину, вновь подтверждалась недопустимость создания большого славянского государства на Балканах. Соглашение было явно невыгодным, но у русского правительства не оставалось другого выхода. В апреле была подписана конвенция с Румынией. Подготовив войну дипломатически, Россия сделала еще одну попытку мирного урегулирования кризиса, но Турция отклонила все предложения. Теперь Россия уже не могла отступать. 12 (24) апреля 1877 г. Александр II подписал манифест об объявлении войны.

60—70-е гг. XIX в. были в России периодом очень важных, во многом даже коренных реформ. Они распространялись и на армию, прежняя система рекрутских наборов была заменена всеобщей воинской повинностью. Реформированию подверглось все военное устройство и управление. К началу войны реформы далеко еще не были закончены, почему война в это время и была нежелательна. В записке военного министра Д.А.Милютина, составленной по его поручению начальником Генерального штаба Н.Н.Обручевым и представленной Александру II 8 февраля 1877 г., говорилось: «Внутреннее и экономическое перерождение России находится в таком фазисе, что всякая внешняя ему помеха может повести к весьма продолжительному расстройству государственного организма. Ни одно из предпринятых преобразований еще не закончено… По всем отраслям государственного развития сделаны или еще делаются громадные затраты, от которых плоды ожидаются лишь в будущем… Война в подобных обстоятельствах была бы поистине великим для нас бедствием… вся полезная работа парализовалась бы…» Попутно заметим, что Скобелев правильно понимал обстановку и считал войну преждевременной. Позже в частной беседе он говорил: поспешили мы с этой войной, мы были к ней еще не готовы, следовало начать ее на восемь лет позже.

Однако военно-политическая обстановка сложилась так, что царю и правительству пришлось принять решение о войне, несмотря на незавершенность реформ и неготовность армии. Этому решению немало способствовало настроение общественности и печати, возмущенных турецкой резней в Болгарии и требовавших от правительства решительных мер по отношению к Турции, вплоть до войны.

В советской литературе была распространена следующая точка зрения: царизм решился на войну, преследуя собственные цели и уступая требованиям общественности, и лишь объективно выступая освободителем славянских народов Балкан. Мы не можем с этим согласиться. Государственные цели отрицать не приходится. Они были. Но была и цель освободительная, причем она проявлялась не только объективно, но и преследовалась субъективно. Следует помнить, что Александр II, воспитанный В.А.Жуковским, был лично гуманным человеком, впечатлительным и даже чувствительным. Информация о турецких зверствах не могла не вызывать в нем чувства сострадания. Можно было бы указать на факты прямого обращения к государю общественных организаций и отдельных лиц с призывом к активным дипломатическим действиям и к военному вмешательству в защиту страдающих единоверцев. Учтем также, что государь был искренне верующим, религиозным человеком и не мог равнодушно наблюдать издевательства иноверцев над христианами. Эти настроения разделяла значительная часть окружения царя, в том числе наиболее влиятельные лица. Армия же вдохновлялась исключительно лозунгами гуманности, ей был совершенно чужд и непонятен всякий прагматизм. Как вспоминали некоторые мемуаристы, в беседах с иностранцами, чтобы не выглядеть совсем смешными идеалистами, отдельные офицеры даже придумывали в действительности не существовавшие прагматические цели. Все это не исключает двойственности поведения правительства и самого царя, опасавшихся социальных последствий войны, направленной на поддержку освободительного движения народа.

Предвидя войну, Генеральный штаб разработал оригинальный и смелый план. Автором его основной идеи и руководителем всей работы был начальник Генштаба генерал-лейтенант Н.Н.Обручев. Согласно плану, после частичной мобилизации армия должна была форсировать Дунай и посредством быстрого и решительного наступления, обходя крепости и громя турок в полевых сражениях, овладеть Константинополем. Но поскольку война была отложена в надежде добиться от Турции уступок дипломатическими средствами, турки использовали зиму для сосредоточения сил и получения помощи от Англии. «Осенью, — писал Н.Н.Обручев, — пока Балканский театр был совершенно беззащитен, пока вся турецкая армия была отвлечена на запад (для борьбы с освободительным движением в Сербии и Черногории. — В.М.), можно было даже с небольшими регулярными силами достигнуть самых решительных результатов…Теперь совсем не то… только при более обширных средствах мы можем опять выиграть время и быстроту похода. Необходимо, чтобы армия, двигавшаяся в Турцию, могла бы сразу выделить за Балканы не слабый отряд, а вполне достаточные силы для безостановочного движения и взятия Константинополя. Иными словами, нам теперь нужно подготовить уже не одну, а можно сказать две армии, из коих одна приняла бы на себя всю борьбу в Придунайской Болгарии, а другая, тотчас по переправе, двигалась бы прямо в Константинополь, видела бы перед собой только 500 верст пути и стремилась бы пройти их возможно скорее, в 5 — буде возможно в 4 недели, не отвлекаясь от этой цели никакими побочными операциями…» Кавказскому фронту отводилась вспомогательная роль.

Хотя план был в конечном счете реализован, ошибки командования привели к затяжке войны и к неоправданным жертвам. Главная ошибка в начале войны состояла в том, что в Передовой отряд были выделены слишком малые силы, всего 11 тысяч, в результате чего вместо решительного наступления на Константинополь получилось, по словам полковника Генерального штаба М.Газенкампфа, «наездничество». Преодолев Балканы и ведя успешные наступательные бои, Передовой отряд генерала И.В.Гурко занял Казанлык и оказался в тылу турецких войск, оборонявших Шипку. Одновременным ударом с юга и с севера противник был сбит с Шипкинского перевала и отступил к Филиппополю (Пловдив). Перевал был занят. Но перебросив из Черногории корпус Сулеймана-паши и собрав другие резервы, турки перешли в наступление с ближайшей целью вернуть Шипкинский и Хаинкиойский перевалы. Чтобы не допустить их к перевалам, Передовой отряд, овладев в конце июля городами Стара Загора и Нова Загора, занял этот рубеж перед Шипкой. Свои главные силы турки направили против Стара Загоры, оборонявшейся небольшим русско-болгарским отрядом под командованием генерала Н.Г.Столетова. Несмотря на стойкую оборону, под натиском превосходящих сил отряд должен был оставить город, в котором турки учинили кровавую резню. Силы Гурко, шедшие на помощь Столетову, 31 июля разбили встретившийся им отряд Реуфа-паши, но, установив нахождение впереди крупных сил противника, отошли к перевалам, где соединились с войсками генерала Ф.Ф.Радецкого. Таким образом, Забалканье на этом этапе войны было оставлено, русские остановились и закрепились на перевалах. Более спокойной была обстановка в районе действий Рущукского отряда, на левом, восточном фланге. Здесь находился четырехугольник турецких крепостей — Рущук, Шумла, Варна, Силистрия, в которых противник имел 70-тысячное войско. Половина его могла, оставив крепости, вести полевое сражение. Русское командование приняло правильное решение не штурмовать крепости, а блокировать их, не допуская со стороны турок никаких активных действий. Эта цель была в полной мере достигнута.

Западному отряду сначала сопутствовал успех. 15 июля войска 9-го корпуса под командованием генерала Н.П.Криденера (но не благодаря ему) штурмом овладели важной турецкой крепостью Никополь. Но из-за нераспорядительности Криденера, не сумевшего правильно оценить значение находившегося неподалеку города Плевна, он не был своевременно занят. Это позволило талантливому военачальнику Осману-паше ввести в Плевну лучшую из турецких армий и возвести сильные укрепления. Теперь войска Западного отряда оказались перед необходимостью вести не полевое сражение, а штурмовать хорошо укрепленный лагерь, построенный в выгодной для обороны местности. К тому же русское командование не имело ясного представления о силах турок в Плевне, считая их небольшими, и об организации ее обороны. Поэтому атака слабого отряда генерала Ю.И.Шильдер-Шульднера была 8 (20) июля отбита турками.

Началась длительная, затянувшаяся почти на пять месяцев, кровавая эпопея Плевны. Задержка у Плевны, которая приковала Дунайскую армию и остановила русское наступление, означала если не отказ, то значительное отклонение от стратегического плана, предусматривавшего обтекание крепостей. Правильным решением было бы выставить против Плевны достаточный блокирующий отряд, как это было сделано на восточном фланге, и всеми свободными силами продолжать наступление. Однако Александр II отклонил эту идею. Он опасался наступать, пока крепости на востоке и Плевна на западе оставались в руках турок, находясь под гипнозом преувеличенного представления об их силах и их способности к наступательным действиям. Таким образом возникли и возобладали теория и практика, которые породили ненужную эпопею Плевны, столь дорого обошедшуюся и затянувшую войну. Историки, сразу после войны занявшиеся всесторонним анализом ее уроков, например Е.А.Епанчин, Е.И.Мартынов, М.А.Домонтович, уделили Плевне большое внимание. Е.И.Мартынов в работе, специально посвященной этому вопросу и отличающейся высоким профессиональным уровнем, писал, что вплоть до падения Плевны были и сторонники решительных действий, доказывавшие, что проблему Плевны нужно решать за Балканами. К ним он относил И.В.Гурко и «талантливейшего из русских генералов — Скобелева». После разгрома главных сил турок крепостям осталось бы только капитулировать, как это и произошло с крепостями на левом фланге. Но высшее командование было неспособно на смелые и решительные действия. Дилетант в военном деле главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, его начальник штаба дряхлый канцелярист А.А.Непокойчицкий, бездарный Криденер не соответствовали своему назначению. «Войска наши превосходны, но начальники оставляют слишком много желать», — писал в своем личном дневнике М.Газенкампф, занимавшийся при Главном штабе ведением журнала военных действий и составлением донесений царю.

Подготовляя новый штурм, напуганный Криденер на этот раз завышал численность гарнизона Плевны, считая его в 60 тысяч. В действительности он достиг ко второму штурму 30 тысяч, из которых 6–8 тысяч Осман-паша отправил в Ловчу. Главное командование имело верные сведения о численности плевненского гарнизона, но делало неправильный вывод из факта количественного превосходства русской артиллерии, не понимая неспособность полевых орудий с маломощным снарядом к разрушению возведенных турками укреплений. При планировании штурма решающее значение могло бы иметь использование полученных Скобелевым сведений о расположении турецких укреплений. Он выяснил, что к западу от реки Тученицы у турок не было укреплений фронтом на юг и на запад и что наносить удар надо именно здесь. Сильный удар в этом направлении заставил бы турок выйти из укреплений в поле или вовсе оставить Плевну.

Но донесения и предложения Скобелева не были использованы Криденером именно потому, что он не верил в победу и еще до штурма думал о его неудаче и об отступлении на восток. Диспозиция, разработанная Криденером, предусматривала наступление двумя главными группами — правой и левой. Войска правой группы под командованием генерала Н.Н.Вельяминова наносили главный удар с востока на Гривицу, левая группа во главе с генералом А.И.Шаховским — вспомогательный удар с юго-востока на Радишево. С севера наступление прикрывал конный отряд генерала П.С.Лошкарева, с юга — отряд Скобелева, состоявший из Кавказской казачьей бригады и двух батарей. Затем Шаховской придал ему батальон пехоты и одну батарею. В резерве была пехотная бригада с тремя батареями. Из всех возможных вариантов Криденер выбрал самый невыгодный, да и инструкции командирам о способе ведения боя и руководстве войсками во время самого боя были такими же бездарными. Все это предопределило неудачу штурма.

На главном направлении войска попали под сильный огонь и существенного продвижения добиться не смогли. На вспомогательном направлении было занято Радишево, но турецкий огонь заставил войска сначала остановиться, а затем в беспорядке отступать. Скобелев в этом бою играл второстепенную, но уже заметную роль, ему был поручен один из участков штурма. В отличие от Лошкарева, бездействовавшего в течение всего дня, его конный отряд действовал активно. Решительной атакой он захватил гребень Зеленых гор и прорвался к самой Плевне. Поддержка Скобелева крупными силами могла бы решить исход штурма. Но поддержки он не получил. Его немногочисленный отряд не мог преодолеть убийственный огонь турок и должен был отойти. Тем не менее атака Скобелева значительно облегчила наступление Шаховского, а во время отступления Скобелев спас его войска от угрожавшего им поражения. С горстью солдат Скобелев бросился навстречу наступавшим туркам, которые при виде такой дерзости решили, что перед ними авангард крупной контратакующей части. Шаховской официально доносил, что спасением от окончательного поражения его отряд обязан Скобелеву.

Во время атаки Скобелев, как всегда, когда требовалось воодушевить солдат, был впереди. Под ним была убита лошадь, потом ранена вторая. С.Верещагин соскочил с седла и предложил свою.»— Вижу, простая гнедая, — сказал Скобелев, добавив крепкое слово. — Нет, не хочу. Неужели нет коня?» Но огонь турок был так густ, что пришлось воспользоваться не самой красивой кобылой. В этом бою проявились и другие лучшие качества Скобелева. Готовясь к отступлению, он подозвал С.Верещагина и сказал ему:

— Поручаю вам удаление с поля раненых. Я не сойду с места, пока не получу от вас известия, что последний раненый унесен с поля.

Лишь получив подтверждение, что последний раненый подобран, Скобелев дал сигнал к отступлению.

Помимо неумелого использования войск, в основе неудачи лежало непонимание командованием (кстати, и военной мыслью всей Европы) самого характера боя, который должна вести армия, атакующая укрепления при возросшей скорострельности и дальнобойности ручного оружия. Всего двадцать лет назад именно русская армия во время обороны Севастополя, который, как и Плевна, не был сухопутной крепостью, положила начало полевой окопной войне. Даже с гладкоствольными ружьями войска одиннадцать месяцев держали оборону в борьбе с сильнейшим врагом, вооруженным винтовками. Оборона укреплений была в то время сильнее наступления, прежде всего из-за маломощности артиллерии. Однако в 1877 г. под Плевной эти уроки не пошли впрок, командование пыталось добиться успеха лобовыми атаками, полагаясь лишь на героизм русского солдата.

Можно себе представить возмущение и бешенство импульсивного Скобелева, видевшего ошибки командования и не имевшего возможности повлиять на его решения! По общему мнению, зафиксированному тем же Газенкампфом и многими другими, один Скобелев заслужил одобрение войск. Указывали на его инициативу, умение быстро и точно ориентироваться, решительность, личную храбрость. Командованию пришлось обратить на него внимание, и 22 июля решено было дать ему под команду отряд из трех батальонов пехоты, 22 эскадронов и 22 орудий. Это была уже значительная сила, обещавшая некоторую самостоятельность. С подвигов, совершенных Скобелевым летом 1877 г., начинается слава, которая сделает его в глазах армии и народа главным героем всей войны.

После второй Плевны положение русской армии изменилось к худшему. Наступать, имея в тылу армию Османа, командование не решалось. Турки же воспряли духом и, собрав за Балканами большие силы, планировали наступление. Д.А.Милютин, находившийся при Западном отряде, оценив положение, в записке Александру II от 2 августа предложил временно перейти к обороне и в ожидании пополнений готовить решительное наступление. В течение оборонительного периода предусматривалось удержание перевалов и срыв турецкого контрнаступления, отражение возможных вылазок противника в районе действий Рущук-ского отряда и ликвидация Плевны. Царь согласился с этим мнением.

Задача овладения Плевной была тесно связана с защитой позиций на Шипке. Если бы превосходящим силам Сулеймана-паши удалось захватить перевалы, то турецкое наступление стало бы реальностью, и армия Сулеймана могла бы соединиться с запертой в Плевне армией Османа. Это угрожало переломом всего хода войны в пользу Турции.

Командование Дунайской армии, конечно, понимало значение Шипки. Скобелеву, в частности, было поручено осмотреть эти позиции и доложить их состояние. Как сообщает на основании архивных материалов автор фундаментального советского исследования об этой войне Н.И.Беляев, Скобелев после осмотра сделал ошибочный вывод, что «позиция у Шипки в настоящее время чрезвычайно сильна». Однако в оценке Скобелева, если ее правильно понимать, не было ничего ошибочного. Сила позиции была в рельефе местности, в нахождении русских на гребне перевала. Но Скобелев вовсе не утверждал, что эту позицию не следует укреплять в инженерном отношении и огневыми средствами, припасами и людьми. Напротив, безразличие командования к нуждам защитников Шипки вызывало с его стороны возмущение и требования конкретных мер по оказанию помощи слабому шипкинскому гарнизону. Лишь благодаря героизму солдат и болгарских ополченцев в ожесточенных августовских боях турецкие атаки были отбиты и перевалы удержаны.

Скобелеву в это время было поручено наблюдение за движением турок. Опасались движения Османа из Плевны на Ловчу, движения турок из-за перевалов и из Ловчи на Сельви и Габрово. Пассивная роль наблюдателя не удовлетворяла Скобелева. К тому же он скоро понял, что наступление турок из Ловчи невозможно. В этом его убедили личная рекогносцировка пути на Ловчу, донесения поставленного им казачьего разъезда, лазутчиков и болгарина, выбравшегося из города. В письме Газенкампфу он анализировал: «В Ловче, которую рекогносцировали 3-го дня, нет признаков присутствия значительных сил. В окрестностях Траяна, кроме шайки в несколько сот башибузуков, нет ничего. Не слишком верьте грозным сообщениям из Сельви. Больное место на Шипке, а не здесь. Султан в Казанлы-ке. Две турецкие колонны взлетели на воздух, но не успели еще обломки упасть, как следующие колонны шли в атаку — каково? Султан объявил, что проклянет армию, если она не возьмет Шипку. Повторяю — там больное место…»

Бесполезное стояние на месте выводило Скобелева из себя. Ведь гарнизон Шипки в это время изнемогал в неравной борьбе. Пренебрегая дисциплиной, Скобелев бомбардировал Ф.Ф.Радецкого и Святополка-Мирского письмами, доказывая необходимость идти на помощь войскам на перевалах. Дорогу он разведал, и она пригодна даже для артиллерии. 14 августа он писал Мирскому: «Потрясающее впечатление… о положении наших на Шипке заставляет меня высказать вам мое глубокое убеждение: неприятель искусно маневрирует, отвлекая часть наших сил от сражения на перевале. Немедленное прибытие 9 батальонов может иметь решающее значение в нашу пользу… В данный момент Сельви не угрожает никакой опасности… Только что с двумя сотнями из-под Ловчи; никаких признаков значительных сил».