М. Незнамов Беседа с писателем

М. Незнамов

Беседа с писателем

Осенью 1934 года Шолохов приехал в Ростов. Рабочие Лен-завода обратились к Михаилу Александровичу с просьбой поделиться впечатлениями о первом Всесоюзном съезде писателей. Шолохов с охотой пошел на завод. Встреча с рабочими – железнодорожниками была дружеской, поистине радостной. О ней писатель не раз вспоминал позже и в Ростове, и у себя в Вешках.

В тот же день вечером в кабинете рабочего-автора состоялась беседа Шолохова с молодыми начинающими писателями.

К восьми пришли все, кто хоть краем уха слышали о предстоящей встрече. Были писатели – друзья Михаила Александровича, слушатели кабинета, литкружковцы, журналисты.

Шолохов пришел запросто. Сел за стол, закурил трубку. Писатель А. Бусыгин, как всегда, начал с шутки:

– Мы думали, что народу будет меньше. Но ничего – лишние не помешают… Беседовать будем по конкретным вопросам нашей творческой работы. Кто желает?

И началась одна из тех бесед, которые надолго западают в память. Писатели и литкружковцы забросали Шолохова вопросами, как он работает, пользуется ли записной книжкой, что читает, почему у Нагульнова такая гулящая жена и т. д.

Шолохов отвечал сдержанно, скупо, без всякой рисовки. Иногда отделывался одной фразой, подчас колкой. Но бывали моменты, когда писатель, сжимая в руке трубку, говорил прямые, резкие, обличающие слова. У меня сохранилась почти стенографическая запись этой незабываемой встречи…

Прошло почти шесть лет. Как правдивы и, главное, верны на сегодня высказывания Шолохова.

– У нас раньше были книги, где печатали биографии писателей, помещались фотографии – писатель с ружьем, за рабочим столом и т. д. Я не помню, какой же писатель заявил, что он может работать только в определенное время: от 8 до 12 утра, а потом завтракает, пишет только пером рондо и прочее.

Я к разряду таких писателей не принадлежу, и режима у меня нет. Пишу, когда есть возможность писать, допустим, я сажусь работать утром, а ко мне приходит какой-нибудь колхозник или колхозница с неотложным для нее делом, приходит с хутора. Не могу же я принять ее только после обеда. Нужно бросать работу и выслушивать. А пока говорю с ней, приходит другой, и рабочий распорядок ломается.

Один из товарищей задает вопрос: как Шолохов собирал материал, в частности, для «Поднятой целины»?

Михаил Александрович, улыбаясь, отвечает:

– У меня, конечно, не было хождения и собирания фактов. Мне не нужно было собирать материал, потому что он был под рукой, валялся под ногами. Я не собирал, а сгреб его в кучу. Поживите в колхозе месяц, и люди пойдут к вам гужем.

– Какое место занимает в вашей работе записная книжка?

– По сути, у меня нет такой, в буквальном смысле слова писательской книжки. Если записываю, то очень мало. Запишешь какой-нибудь удачный образ или сравнение, а остальное как-то держишь в голове.

– Как вы относитесь к композиции произведения?

– Когда я начал писать «Тихий Дон», то убедился, что мне при всем желании не удастся достигнуть такой композиционной цельности и соответственности, какой бы хотелось. Приходилось перемежать огромное количество событий, фактов, людей. В силу этого происходил прорыв, когда о человеке я забывал и он оставался вне сферы моего внимания длительное время. По сравнению с «Тихим Доном» «Поднятая целина» композиционно расположена лучше. В ней меньше людей. Мне не приходилось бросаться с Дона на Кубань, менять постоянно место действия.

– Бывает ли у вас желание или необходимость прыгать через главу? – спросил один из прозаиков.

– Одно время в «Поднятой целине» я главу о соревновании написал самостоятельно. Написал по соцзаказу и думал, что возьму и вставлю ее в общий контекст повести. А позже эта глава оказалась почти чужеродной частицей. Мне стоило больших усилий, чтобы не получилось какой-то обрывистости. Поэтому не советую прыгать. Легче пишется, когда повествование идет своим порядком, тут гарантия от всяких неприятностей.

– Есть ли у вас потребность, товарищ Шолохов, прочитать только что написанную главу писателю или другу?

– У меня такой потребности не бывает, чтобы записать и тотчас же бежать и кому-то показывать. Напишешь и очень долго остаешься с написанной вещью наедине, чтобы все самому продумать.

Слушатель кабинета рабочего-автора задает один из самых волнующих вопросов: каким должен быть современный писатель?

– У нас немало безтемных писателей, – говорит Михаил Александрович, – которым не о чем писать. Прозаики, исчерпав себя темой о гражданской войне и первоначальных годах строительства, не знают, о чем писать, потому что ничего не знают. Живут они в Москве. Постоянно видят одних и тех же людей, ходят в гостиницу играть на биллиарде, выступают на вечерах, руководят каким-нибудь литкружком и не пишут.

Предо мной вопрос о теме не стоит. Я нахожусь в других условиях и считаю, что мог бы дать взаймы три – четыре темы прямо с материалами. Отсюда я делаю вывод, не знаю – может быть ошибочный, – что писателю, который хочет работать и расти, необходимо каким-то образом прикрепиться к материалу, и более или менее крепко, а не в порядке творческой командировки на месяц.

На другой день мы встретились с Михаилом Александровичем на квартире одного из писателей. Шолохов рассказывал с чудесными подробностями о своей поездке за границу. Издеваясь над спутником-москвичом, восхищавшимся Европой, Михаил Александрович признался:

– Черт его знает почему, а за рубежом я с любовью вспоминал Москву, Дон, Вешки. Чувство родины – великая штука, товарищи! Этим чувством должно быть пронизано каждое произведение писателя.