1

1

В городе, в котором только что кончились бои, где еще оставались войска, где работали переправы, госпитали, кухни, куда возвращались по льду его жители, не могло быть тихо. Но эти обычные городские шумы тем, кто пережил оборону, казались абсолютной тишиной. У моряков на всю жизнь остается раскачивающаяся походка и привычка широко расставлять ноги, люди, непривычные к морю, после длительного плавания спотыкаются на ровной земле. Тишина оглушила сталинградцев, а память об опасности заставляла ходить, пригибая голову. Все кончилось, фронт отодвинулся так далеко, что уже и чуткое ухо при тихой погоде не могло бы различить его канонады. А воины 62-й как бы прикипели к городу и очень неохотно и не спеша покидали правый берег Волги.

Родилась солдатская легенда. Будто бы Чуйков, Крылов и Гуров, когда завершился последний бой, собрались на левый берег попариться в баньке. Они спустились к реке. Чуйков, как всегда, шел впереди. Первым он вступил и на лед. Лед сейчас же провалился. Чуйков поднялся обратно на берег и, с досадой поглядывая на обмерзающие на ветру валенки, молвил:

— Нет, не пойду я туда!

Словно и действительно для этих людей за Волгой земли не было.

Василий Иванович Чуйков более сорока лет спустя после Сталинградской битвы, умирая, изъявил свою волю, чтобы его похоронили на Мамаевом кургане, там же, где захоронены многие его боевые соратники.

Отгремела битва. 62-я была переведена на левый берег на отдых и пополнение.

Но отдых, конечно, был коротким. В армию пришло пополнение, началась боевая подготовка, обучение новобранцев. А поучиться им было у кого. Ветераны сталинградской обороны могли научить настоящему бою. Крылов к тому же требовал, чтобы обучение шло в наиболее приближенной к боевой обстановке. Впереди лежала для армии дальняя и трудная дорога от Сталинграда к Берлину, к последнему штурму последней цитадели фашизма.

— Это хорошо, что ваши солдаты метко стреляют по мишеням, — говорил Крылов на совещании офицеров штаба 75-й гвардейской дивизии полковника Горишного (так стала называться 95-я дивизия). — Но почему эти мишени расставлены как попало? Не надо играть в поддавки! Вспомните, как наступали и оборонялись немцы. Они умеют использовать каждую складку местности, они скрывались за идущими впереди танками, они не давали времени тщательно прицелиться. Их авиация заставляла каждого нашего солдата вжиматься в землю. Надо на стрельбище создавать тактический фон. Каждый раз перед солдатом надо ставить новые задачи, и с каждым разом труднее и труднее. Умелый солдат убьет врага, неумелого убьет враг! Это должно дойти до сознания каждого!

Переезжая из одной дивизии в другую, Крылов сам ставил тактические задачи, все время их усложняя. Еще никто не знал, куда будет направлена армия, но завоеванная героическая слава подсказывала, что ее готовят для наступательных операций на самых ответственных участках фронта. Стало быть, идти армии степными просторами Украины, лесами Белоруссии, штурмовать города. А это очень разные тактические задачи. Крылов следил за тем, чтобы укреплялся в армии опыт штурмовых групп, — это пригодится при взятии городов и при лесных боях, он требовал совершенствования взаимодействия рот, батальонов и полков, а также их взаимодействия с другими видами вооруженных сил — с танкистами, с авиацией, с конно-механизированными соединениями. Словом, пребывание армии в резерве не было отдыхом.

В один из таких напряженных дней учебы, когда Николай Иванович собрался в дивизию Людникова, в кабинет начштаба вошел Чуйков.

Насупившись, он произнес:

— Поездку в дивизию Людникова данной мне властью отменяю!..

Пауза, нахмуренные брови.

После сталинградских боев Крылова мало чем можно было удивить, а тем более испугать. И уголки губ Чуйнова подсказывали, что за всей его строгостью скрывается какая-то шутка. Крылов терпеливо ждал, в чем же эта шутка, но никак не ожидал того, что последовало. Чуйков протянул листок бумаги с каким-то текстом и сказал:

— С получением сего предписания приказываю отбыть тебе в город Джамбул!

Не выдержал и рассмеялся.

— Собирайся, Николай Иванович, получено разрешение на поездку домой! Хотя какой это дом! Нет у тебя ныне дома, рад, что семья есть! Я не ошибся? Твои в Джамбуле, не придется переделывать предписание?

— Не придется! — едва слышно вымолвил Николай Иванович.

— Я сначала глазам своим не поверила, — вспоминала Анастасия Семеновна на семейном празднике. — Слышу, кто-то стучит в дверь. Подумала, что это хозяйка пришла, у которой мы комнату снимали. Иду, открываю и чуть не упала в обморок. Тут бы смеяться, а я стою, смотрю на Николая и плачу. Потом уж, когда успокоилась, сообразила, что мужа-то не так надо встречать. Побежала к соседям, заняла картошки. Была у меня припрятана селедка да кусочек масла. Вот такой я стол накрыла.

Потом на следующий день пошла на дежурство, но работать мне не дали, — продолжала после небольшой паузы Анастасия Семеновна. — Начальник отделения, был у нас такой очень суровый военный хирург, узнав, что ко мне муж приехал, буквально выгнал из госпиталя. Говорит, одно дежурство я с тебя снимаю, отдежуришь потом, когда супруг уедет. Ну я радостная бегу домой. Прибегаю и вижу такую картину: муж мой, сняв свой генеральский мундир и надев единственные парадно-выходные брюки, которые я так берегла, что даже на хлеб не поменяла, что-то мастерит с ребятами. Сам весь в опилках, но смеется, веселый. И дети рядом с ним как-то оттаяли. А ведь я бояться за них стала — слишком серьезными были. Война ведь, она и в тылу чувствовалась, особенно по детской психике била. Впрочем, отвлеклась я. Так вот, вижу, пилят они что-то и строгают. Я, конечно, ругать Николая, все же единственные брюки, а он смеется: война закончится, новые купим. И так это аккуратненько отводит меня от того места, где мастерскую себе организовал. И ребята тоже рядком выстроились, закрывают собой этот уголок. Уж я смекнула, в чем дело, но виду не подала. И через день, точно, поздравляют меня с Восьмым марта и дарят собственноручно сделанную полочку. Жаль, что не сохранилась она, при переездах потеряли.

Анастасия Семеновна надолго замолчала, еще раз переживая то, что, казалось, давно ушло в прошлое, а потом продолжила:

— Николай поначалу все пытался утаить от меня, что рана его открылась. Но разве скроешь, если через повязку кровь проступает. Уговаривала показаться нашему хирургу, замечательному специалисту, но так и не смогла уговорить. На все один ответ — упекут в госпиталь, а я хочу с вами побыть. Тогда я пошла на хитрость. Во время очередного дежурства, а дежурила я через сутки, рассказала обо всем заведующему отделением — забыла, к сожалению, как его звали, — и попросила прийти якобы в гости. А там за столом я будто невзначай заведу разговор о ране, и он посмотрит ее. Но Николай разгадал нашу хитрость. Сказал, что даст себя осмотреть только в том случае, если ему пообещают не класть в госпиталь. Что сделаешь, пообещали. А ведь класть-то надо было. Может быть, если бы тогда подлечили, он не слег бы позже так надолго.

В этот приезд Николая Ивановича домой произошли события куда более значительные, чем изготовление полочки. Старший его сын Юрий, которому тогда исполнилось семнадцать лет, улучил момент, когда они остались с отцом вдвоем, и сказал:

— Папа, у меня есть большая просьба! Возьми меня с собой на фронт. Пора!

Очень разноречивые чувства вызвал вопрос сына. Это и гордость, что вырос не трусом, не приспособленцем, который рассчитывал бы на высокое воинское звание отца, чтобы избавиться от исполнения долга, а вместе с тем сердце защемила тревога. Николай Иванович знал, что такое война и как мало в ней значит человеческая жизнь. Но превыше всех других чувств с юных лет было для него характерным развитое чувство справедливости и совестливости. Совесть не позволяла ему пресечь этот разговор. Он понимал, что, останови он сейчас порыв сына, он тут же потерял бы право посылать чужих сыновей в бой. Единственно, что он мог, — это обратить внимание сына, что ему всего лишь семнадцать лет и срок призыва у него наступит через год.

— Ты, папа, пошел на военную службу шестнадцати лет, — тут же сказал Юрий. — И не говори, что время было другое... И в наше время, сам же ты мне рассказывал в письмах о сыновьях полков...

— Для солдата — рано, для сына полка поздно! — поправил отец сына. — Учебной команды у меня нет на фронте... Надо будет подумать, как все это устроить по чести...

— Тебе, папа, виднее, как по чести. Но я твердо тебе заявляю: я должен быть на фронте. Все остальное не по чести. Вот пока мама нас не слышит, давай и решим. Это мужской разговор... — Но мать слышала из-за двери, о чем они говорили, не выдержала и вошла.

— Это что у вас за мужской разговор мальчика и мужа? Ты, Юра, выкинь это из головы, я тебя никуда не пущу!

Николай Иванович обнял жену и молвил:

— Наступает час, когда птенцы вылетают из гнезда.

— Ему только семнадцать!

— И только семнадцать, и уже семнадцать! — поправил Николай Иванович. — У меня есть такие. Ребята в четырнадцать, даже в двенадцать лет ходят в разведку, А нашему — семнадцать... Я не могу ему отказать, не имею права!

— А у меня разве нет права его остановить? — спросила Анастасия Семеновна. — Ему еще год до призыва... Глядишь, и война кончится...

— Люблю тебя за откровенность! — сказал Николай Иванович. — Но знать тебе, что через год война не кончится. И чем раньше Юра пройдет ее суровую школу, тем лучше... для него же! Так что, мать, собирай нас вместе.

— А Лида? — спросил Юрий.

— Что Лида? — воскликнул Николай Иванович.

— Она тоже... Санинструктором. И ее не остановишь, — пояснил Юра.

Уезжал из Джамбула Николай Иванович с сыном1 и дочерью... Остался с матерью младшенький — Борис.

В конце марта распутица приостановила активные дейстствия на фронте. Фронт стабилизировался по линии Севск — Рыльск — Белгород — Волчанок, по реке Северский Донец.

62-я армия получила приказ передислоцироваться в район Купянска и Сватово на Северский Донец. Ночью без огней и световых сигналов тронулся головной эшелон армии. Командарм и Крылов попрощались с волжской землей, которой они и вся армия отдали столько своих сил. Продвижение шло очень медленно.

Чуйков всегда был нетерпелив и там, где это было возможно, спешил ускорить события. Он пересел в «виллис», забрав с собой и Крылова. Они сильно опередили эшелоны армии, хотя пробитые в снегу дороги тоже были не очень-то пригодны для быстрой езды.

Когда прибыли в штаб Юго-Западного фронта, то узнали, что Николаю Ивановичу Крылову присвоено звание генерал-лейтенанта и что его отзывает Москва. В Генеральном штабе не забывали организатора одесской, севастопольской и сталинградской обороны, и уже давно, еще в дни сталинградских боев, его судьба была предопределена, ему готовили новое ответственное назначение.

Стало ясно, что Чуйков останется командармом, ибо армии предназначалась особая роль в дальнейшем ходе войны, а Крылов из Москвы уже в армию не вернется.

На проводы начальника штарма собрались все ветераны 62-й. В разбитом здании сельской школы, в зале без окон и дверей расставили учительские столы и ученические парты. Накрыли стол. Комдивы, командиры полков и бригад знали, что их оставляет не обычный начальник штаба, а человек, уже выросший в значительного военачальника, с которым было бы легче решать те задачи, которые ставила перед ними история. Но все понимали, что Николай Иванович перерос свою должность начштарма.

«Бывают в жизни минуты, — рассказывает Чуйков, — когда хочешь что-то сказать идущее из глубины души, но слов для этого не находится. Беден язык, что ли, или волнение глушит слова, и кажется их смысл притупленным, невыразительным. Так было и со мной в ту минуту. Слезы душили меня. Мне хотелось продлить минуты расставания, дольше смотреть на него, слышать его голос, по я ушел после короткой прощальной речи. Мне надо было остаться одному. Николай Иванович меня понял. Перед самым отъездом он зашел ко мне в хату, и мы с ним простились...»

В Москве Крылова принял первый заместитель начальника Генерального штаба Александр Иннокентиевич Антонов. Николаю Ивановичу предлагался выбор. Или назначение начальником штаба фронта, чего удостаивались очень немногие генералы и немногие удерживались на этих постах, или командование армией. Антонов не торопил. Советовал подумать.

Задуматься было над чем. Трижды Крылову повезло с командармами. Повезло в Одессе с командармом Георгием Павловичем Софроновым, в Севастополе с Иваном Ефимовичем Петровым, в Сталинграде с Чуйковым. Не выпадала из памяти и история с генерал-лейтенантом Черняком. И если командарм для начштарма фигура в какой-то степени преодолимая, то с командующим фронтом все окажется во много раз сложнее. И еще одно соображение. Как ни ответственна должность начальника штаба — решение остается за командующим. Крылов выбрал пост командующего армией, выбрал возможность самостоятельных решений.

Сначала Н. И. Крылов стал командармом 21-й армии в период ее формирования, затем, с 24 октября 1943 года — командармом 5-й армии, которой предстояло решать задачи на главном направлении удара.

Главные наступательные действия советские войска вели в это время на юге страны. На Центральном направлении решались пока задачи местного значения. Освобождение Белоруссии и Прибалтики ждало своего часа.

Не только в Ставке, но каждый командарм понимал, какие задачи встанут здесь перед советскими войсками, когда на северном участке фронта и на Украине закончится цикл наступательных операций и для действий всего Западного фронта будут выделены резервы Верховного Главнокомандования.

Уже к осени сорок третьего года определилась конфигурация линии фронта с заметно вдающейся полосой немецкой обороны в пределы освобожденной советской территории. Этот участок фронта уже тогда условно назвали Белорусским балконом от Витебска до Мозыря. Полоцк, Витебск, Орша, Могилев, Борисов, Бобруйск и Жлобин были превращены в мощные оборонительные районы на подступах к Минску. Гитлер, а с ним и немецкий генералитет очень ревниво относились к этому «балкону», рассматривая его как важнейшую линию обороны на подступах к Польше и к германским границам, а также как возможный плацдарм для удара на Москву, о котором Гитлер не переставал мечтать, уже совершенно утратив чувство реальности.

После войны стало известно, что Гитлер приказал этот регион защищать «как рубежи самой Германии».

Но и не зная об этом приказе, советское командование отчетливо видело, что здесь развернутся решающие бои летом 1944 года.

24 апреля 1944 года произошло весьма значительное событие. Директивой Ставки Верховного Главнокомандования Западный фронт преобразовывался в 1-й Белорусский. Теперь «Белорусский балкон» охватывали четыре фронтовых объединения: 1-й Прибалтийский, 3-й, 2-й и 1-й Белорусские фронты.

Назначение командующими фронтами наиболее испытанных военачальников тоже говорило о многом. 1-м Прибалтийским фронтом командовал И. X. Баграмян, 3-м Белорусским фронтом назначили командовать И. Д. Черняховского, 2-м Белорусским — Г. Ф. Захарова, 1-м Белорусским — К. К. Рокоссовского.

5-я армия вошла в состав 3-го Белорусского фронта.

25 мая И. Д. Черняховский побывал в Ставке у Сталина и, вернувшись, начал подготовку к наступлению своего фронта в общей операции нескольких фронтов по освобождению Белоруссии, вошедшей в историю под ее кодовым названием «Багратион».

Операция огромного масштаба. В войска задействованных фронтов в короткое время надо было доставить 400 тысяч тонн боеприпасов, 300 тысяч тонн горюче-смазочных материалов, 500 тысяч тонн продовольствия и фуража. В заданных директивой Ставки районах сосредоточивалось 5 общевойсковых армий, 2 танковые, одна воздушная, 1-я армия Войска Польского, 5 отдельных танковых, два механизированных и четыре кавалерийских корпуса, десятки отдельных полков и бригад всех родов войск, перебазировались одиннадцать авиационных корпусов.

Это тысячи эшелонов, огромные автоколонны, это огромных масштабов строительные работы, строительство мостов, подъездных путей. И все это было необходимо сделать незаметно для противника. Принимались широкие меры дезинформации, фронтовая полоса была прикрыта заградительными отрядами, чтобы не просочилась разведка противника. В особо ответственных районах авиация перекрыла доступ для полета немецких самолетов-разведчиков.

Операция предусматривала охват огромной территории — до 1000 километров по фронту и до 600 километров в глубину.

Замысел Белорусской наступательной операции под условным наименованием «Багратион» сводился к тому, чтобы глубокими ударами четырех фронтов разгромить основные силы группы армий и центр, освободить Советскую Белоруссию и создать предпосылки для последующего наступления советских войск в западных областях Украины, Прибалтики, Восточной Пруссии и Польши. План операции предусматривал прорыв обороны противника одновременно на шести участках, чтобы расчленить его войска и разбить их по частям. Особое значение придавалось разгрому наиболее мощных фланговых группировок врага, оборонявшихся в районах Бобруйска и Витебска, с целью прорубить широкие ворота для стремительного продвижения крупных сил 3-го и 1-го Белорусских фронтов и развития их успеха по сходящимся направлениям на Минск.

1 июня 1944 года на КП армии пришел вызов командарму Крылову, начальнику штаба генерал-майору Прихидько и члену Военного совета полковнику Пономареву срочно прибыть в штаб фронта.

Выехали рано утром на автомашине по лесным запутанным дорогам, хорошо прикрытым густой листвой от немецких самолетов.

— Сразу всех? К чему бы? — гадал Прихидько. Но с предположениями не торопился.

И ему отвечать не очень-то спешили. Все трое догадывались, конечно, что вызов очень важен и скорее всего объяснит, что делалось в полосе фронта, прояснит, с какой целью прибывают новые войска, части усиления, боеприпасы. Большая наступательная операция? Всем хотелось, чтобы так и было, но о таком сказать вслух не решались, слишком велико было желание, и не то что спугнуть боялись, а чувствовали, что говорить об этом еще не настало время.

В лесу разборный домик. На просторных столах расстелены карты. Принял их Черняховский и начальник штаба фронта Александр Петрович Покровский.

Поздоровались. Не удивились приподнятому настроению командующего фронтом. Догадка подтверждалась.

— Присаживайтесь к столу! — пригласил Черняховский и широким жестом указал на расстеленные карты. И, уже обращаясь к Покровскому, предложил: — Начинайте, Александр Петрович!

— В Ставке спланирована стратегическая наступательная операция под кодовым названием «Багратион», — начал даже, пожалуй, с показным спокойствием Покровский. И он не мог быть спокоен, объявляя о таком событии. — К разгрому группы армий «Центр» и освобождению Белоруссии от врага привлекаются силы четырех фронтов, — продолжал он.

— Наконец-то! — вырвалось у Крылова.

Покровский поднял на него взгляд, но, хорошо понимая состояние командарма, никак не отреагировал на эту вольность. Он лишь немного повысил голос.

Обрисовав в общих чертах задачи задействованных фронтов, Покровский остановился подробнее на задачах 3-го Белорусского фронта.

Фронт наносил два удара.

Первый из района западнее Лиозно на Богушевск, Сенно, Лукомль.

Второй — из района Красного вдоль автострады Москва — Минск на Толочин, Борисов.

Этими ударами рассекалась витебско-оршанская немецкая группировка и во взаимодействии с войсками 1-го Прибалтийского и 2-го Белорусского фронтов приводилась к полному уничтожению. Воспретив отход противнику за Березину, фронт создавал благоприятные условия для общего наступления на Минск.

Для нанесения удара на Богушевск — Сенно командование фронтом создавало группу, в которую вошли 39-я армия, 5-я армия и конно-механизированная группа генерала Н. С. Осликовского.

В районе Р»расного сосредоточивались 11-я гвардейская и 31-я армии, 2-й гвардейский танковый корпус. Уступом за ними располагалась 5-я гвардейская танковая армия маршала бронетанковых войск П. А. Ротмистрова.

Предполагалось танковую армию ввести в прорыв в полосе действий южной группы фронта, после того как 11-я гвардейская и 31-я армии прорвут тактическую оборону противника на всю глубину, и пустить ее по тылам противника вдоль автострады Москва — Минск. Покровский закончил, слово взял командующий фронтом.

— А теперь о том, что касается лично вас, Николай Иванович, и начальника штаба армии и члена Военного совета армии... Командование фронтом придает особое значение богушевскому направлению. Я не исключаю, что на шоссе Москва — Минск противник окажет самое сильное сопротивление. Я не сторонник лобовых ударов, поэтому богушевское направление может оказаться решающим. И если таковым оно окажется, мы введем именно здесь, в полосе вашей армии, в прорыв пятую гвардейскую танковую армию, главную ударную силу фронта. Ставка, передавая нам пятую гвардейскую армию, рассчитывает на ее стремительные действия после выхода на оперативный простор. Стало быть, ваша армия может оказаться на острие удара. И последнее! К разработке документов привлекайте самый ограниченный круг лиц: начальника оперативного отдела армии, начальников родов войск, начальника тыла!

Черняховский сделал паузу.

— Теперь по расчетам... Все расчеты делать самим, никому не поручать и писать от руки! Черновики уничтожать лично! Сжигать! Никаких письменных документов от нас не ожидайте! Их не будет! Вести разговоры об операции по телефону категорически запрещаю! О перегруппировке войск. Ночи сейчас короткие, и все же передвижения совершать только в темноте! Из-за этого нам даны несколько лишних суток на подготовку операции. И еще! Без нужды в бои местного значения не ввязываться. Ныне не сорок первый год, в плен не сдаются, но пленных захватывают, под пытками могут кое-что и выведать. С сегодняшнего дня каждый пленный — это ЧП для фронта! До начала операции, при всей нагрузке по ее подготовке мы начинаем сложную большую игру по маскировке и дезинформации... Игра должна вестись на всех уровнях. Если потребуется переговорить со мной, что-либо уточнить, то приезжайте сюда в любое время. Или позовите — сам приеду!

Черняховский полистал блокнот на столе.

— Впрочем, можете а не звать. Намечено у меня вскорости у вас побывать!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.