ВОРОНКИ НА ЛЕТНОМ ПОЛЕ

ВОРОНКИ НА ЛЕТНОМ ПОЛЕ

Моросит мелкий, точно пропущенный сквозь сито, нудный дождь, С залива дует холодный, порывистый ветер. Он зло срывает с кустов последние листья, и они летят над аэродромом, устилают влажную землю. Еще вчера так ярко светило солнце и было так тепло! А сегодня уже настоящая осень.

Грицаенко и Алферов открыли капот, тщательно осматривают самолет. Идет подготовка к выполнению очередного боевого задания. Я выхожу из кабины, разминаю уставшие в полете ноги.

А дождь все идет и идет.

В такую погоду посидеть бы дома возле теплой печки да почитать интересную книгу. Но где он теперь, твой дом? Может, и в нем уже поселились захватчики. Новенький пятистенок — еще и трех лет нет, как срублен. А сад? Сохранился ли сад? И где вы, мои родные, жена с дочуркой? Живы ли? Удалось ли вам эвакуироваться? Ну а если нет? Что вас ждет впереди?

Я прихожу в землянку. Ребята уже спят на нарах. Пристраиваюсь в ногах у Костылева и устало закрываю глаза. Но мысли снова возвращают меня в Новгород. Наши войска оставили его еще 15 августа, а сегодня 13 сентября! И с тех пор ни одной весточки от близких. Письма вообще идут плохо. Говорят, что теперь их доставляют с Большой земли пароходами по Ладожскому озеру. «Большая земля»! Как странно это звучит! А мы, выходит, на «малой». Как быстро все изменилось! Еще недавно мы переживали, что нам не приходится участвовать в воздушных боях. А теперь…

Сегодня, например, многие из нас уже сделали по пять боевых вылетов. И каждый раз одна и та же задача — прикрытие войск в районе Пушкина и Пулкова. Говорят, там, на земле, идет ожесточенное сражение.

Летчикам-истребителям в эти дни редко приходится действовать на малых высотах, И нам далеко не ясно, что делается внизу. Но по частым вспышкам артиллерийских выстрелов то с одной, то с другой стороны, по пыли, поднимаемой танками, по многочисленным пожарищам мы почти точно определяем, где проходит линия фронта. Представляю себе, как тяжело приходится нашим товарищам — бойцам и командирам наземных войск — там, на этой огненной черте… Тревожные мысли не дают уснуть.

— Ты что примостился в ногах? — постылев смотрит на меня заспанными глазами. — Иди, ложись к нам. Места всем хватит.

— Спасибо, Егор. Я лучше пройдусь…

Выхожу осторожно, чтобы не разбудить ребят, прикрываю дверь землянки, и в этот момент оглушительный, громоподобный звук прокатывается по аэродрому. Столб огня и земли высотой до крыши поднимается возле ангара. Не прошло и десяти секунд, как последовал новый взрыв. Скорей к самолету! Вместе с техником и мотористом смотрю на фонтаны земли, взлетающие то там, то тут. Смотрю и не понимаю, что происходит.

—Уходите в укрытия! — кричит кто-то, — Обстрел!..

— Какой обстрел, откуда? — спрашивает Грицаенко.

— Из Ропши, должно быть, — соображаю я. — От сюда до переднего края шесть километров… Вы вот что — быстро по щелям… Мне надо в землянку…

Но не успел я добежать до нее, как пронзительный свист над самой головой вынудил меня броситься на землю. Снаряд разорвался в кустах за стоянкой. Я встал. Мои руки, одежда — все было в липкой глине. Но не успел я после .стремительного рывка нырнуть в землянку, как новый снаряд оглушительно разорвался метрах в пяти от нее. Опять пришлось плюхнуться в грязь…

Наконец я в землянке. Еще от дверей слышу голос адъютанта. Он объявляет приказ командира полка:

— Всему летному составу через двадцать минут по кинуть аэродром. Посадка на запасном аэродроме. Взлет по готовности самостоятельно.

Что же это, Андреич? — говорю я стоящему рядом Ефимову. — Выходит, мы Низино отдаем…

Ефимов два дня назад прилетел к нам с Эзеля. Прилетел как пассажир (у него еще нет своего самолета). Он глядит на меня, что-то обдумывая, потом говорит вполголоса:

— Звонили из штаба… Тебе получать партбилет… Представитель политотдела ждет в «доте»… Идем быстрей…

Я беру свою трехрядку, накидываю на себя плащ, и мы с Ефимовым покидаем землянку. «Дотом» у нас почему-то стали называть небольшое укрытие, врытое в берег речки. До него рукой подать — всего каких-то полсотни метров. Но пробежать эти метры не так-то просто. Новый взрыв сотрясает землю. Снаряд разрывается справа от нас, не причинив никому вреда. Мы падаем, встаем, а над головой опять раздается свист. И снова приходится кланяться этому летающему идолу.

Вымокшие, перепачканные глиной, мы добираемся наконец до «дота». Полковой комиссар Кожемяко встречает нас у дверей.

— Нет ли спичек? Мы тоже пострадали немножко, — шутливо говорит он. — Коптилка вот потухла.

Ефимов достает спички. Вскоре тусклое, колеблющееся пламя коптилки высвечивает цементные стены. Под ногами хрустит стекло, выпавшее из выбитого окошечка. Дверь сорвана с верхней петли и косо держится на нижней,

Это последний снаряд так поддал, — видя, что мы смотрим на дверь, говорит комиссар и наклоняется возле стола, чтобы поднять сметенные на пол взрывной волной документы. Мы помогаем ему.

Вот видите, и так бывает, — говорит Кожемяко, протирая стол обрывком газеты и сдувая пыль с документов.

Потом он становится строже. Мы умолкаем.

В руках у комиссара мой партийный билет. Подавая его мне, Кожемяко с некоторой торжественностью говорит:

— Помните, товарищ Каберов, каким непримиримым к врагам революции был Ленин. Вам выпала честь сражаться с врагами Родины под знаменем его партии. Будьте достойны этой высокой чести!

Вручив мне билет, он тепло, по-товарищески поздравляет и напутствует меня:

— Дерись, понимаешь, как дерутся большевики!..

Самолеты под обстрелом покидают низинский аэродром. Фашисты ведут огонь с интервалами, неодинаковыми по времени. Воспользовавшись паузой, я выруливаю из укрытия. Надо успеть взлететь до очередного выстрела. На учете доли секунды, но я прикасаюсь ладонью к груди. Здесь, над самым сердцем, лежит в кармане кителя только что полученный мной партбилет. И гордое сознание того, что я теперь коммунист, и щемящее чувство потери (ведь мы покидаем Низино) сливаются воедино.

Даю полный газ. Истребитель прямо со стоянки, поперек аэродрома, идет на взлет. Впереди видны комья вывороченной земли. Пытаюсь обойти воронку, но уже поздно. Тяну ручку управления на себя. Самолет взмывает, и я, с трудом удерживая его в воздухе, перескакиваю через воронку. Сильный мотор уводит машину от земли. Но впереди новое препятствие — самолеты соседней эскадрильи. Нажимаю на кнопку уборки шасси, и истребитель, подобрав под себя колеса, благополучно проносится над стоянкой.

Слева занятая противником Ропша. «Прижимаю» машину к лесу и, набрав скорость, разворачиваюсь на обратный курс. Три зенитных разрыва неожиданно впечатываются в воздух перед самым носом истребителя. Выходит, вражеские наблюдатели уже заметили меня. Почти над самыми макушками деревьев ухожу к заливу.

Город на Неве одет густой дымкой. Его почти не видно. До свидания, Низино! Прости нас, Ленинград! Мы, твои солдаты, только временно оставляем боевой рубеж.

Мы уходим из Низина, но мы с тобой, И мы до последнего дыхания будем защищать тебя, наш героический город!..

Наш новый аэродром лежит среди лесов.

Он лежит большой и ровный, как стол.

Для каждого самолета здесь построен отдельный капонир, надежно укрывающий машину от бомб и артиллерийских снарядов.

Мы с Костылевым осматриваем бревенчатые, глубоко врытые в землю стены и трехслойный накат. Засыпанное сверху и с боков землей и покрытое дерном сооружение — это настоящая крепость. В сознании не укладывается, что построили ее женщины. Но вот и они, скромные ленинградские труженицы, — стоят и застенчиво улыбаются, слушая наши похвалы. Среди них много совсем еще юных девушек.

Егор поднимается на крышу капонира, восхищается посаженными там елочками, подпрыгивает, проверяя надежность перекрытий.

Неужели вы сами это построили?

А кто же еще? — Молодая, одетая в телогрейку женщина поднимает свои огрубевшие на работе руки:

— Что они у нас — не такие, как у мужиков?

Слышится звонкий девичий смех.

Я вспоминаю, что в самолете лежат мои вещи, и вытаскиваю из фюзеляжа чехол с завернутым в него чемоданом и кирилловской трехрядкой. Все называют ее баяном. Да она и похожа на баян. Правда, в эти минуты выглядит гармонь невзрачно. Во время обстрела она была испачкана в глине.

— Слушай, баянист! — обращается ко мне женщина. — Сыграл бы, что ли, по такому случаю.

Она быстро счищает с гармошки грязь, тщательно протирает ее рукавом телогрейки.

— Ну-ка, повеселей что — нибудь, товарищ летчик! — А сама лопату в сторону, по — цыгански тряхнула плечом, притопнула ногой и замерла в позе ожидания.

Зазвучали голоса и басы трехрядки, и озарились улыбками лица ленинградок.

— Э-эх, к черту горе!.. Наши соколы прилетели… Пляши, девчата! — Молодуха вышла на круг, и комкигрязи с ее растоптанных ботинок полетели по сторонам,

К нашему капониру отовсюду тянутся люди. Какая-то девчушка увлекла в круг Костылева, и они завертелись в пляске. Высокий, смеющийся Егор выделывает такие коленца, что, глядя на него, можно забыть обо всем на свете.

Пляску и музыку обрывает команда: «Летный состав — к командиру!»

Мы идем в соседний капонир, куда техники закатили самолет Костылева.

Заместитель командира полка капитан Корешков с горечью сообщает нам, что при взлете с низинского аэродрома, попав в свежую воронку, разбил самолет и сам получил серьезные травмы старший лейтенант Киров. Пострадал также старший лейтенант Семенов. Он должен был перегнать на Карельский перешеек самолет УТ-1. Взрывная волна немецкого снаряда перевернула оторвавшийся от земли самолет. Он перелетел через ангар и упал. Извлеченный из — под обломков Борис Семенов в тяжелом состоянии отправлен в госпиталь.

Мы расходимся, подавленные случившимся. Ленинград в беде, а нас, защищающих его с воздуха, так мало остается.

Через два дня приходит известие, что Борис Иванович Семенов скончался, так и не придя в сознание. Война отняла у нас еще одного замечательного летчика, человека доброй души и большого мужества.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.