6

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

6

А до «Ленд-лизовских» была «Таинственная страсть»[279] – еще одно посмертное издание Аксенова – «Роман о шестидесятниках»[280].

Вообще-то, почти все его книги о «шестидесятниках». Но здесь он говорил не о поколении. А о его квинтэссенции. О звездах. О своих друзьях. Некогда его давний литературный наставник Валентин Катаев в своем «Алмазном венце», преодолев рамки мемуаристики, превратил своих героев в образы, почти свободные от связи с прототипами. Щелкунчик ведь только отчасти Мандельштам. Командор – не вполне Маяковский. А Королевич – не в точности Есенин. Это избавило автора от ряда обязательств, хотя и под псевдонимами его персонажи вполне узнаваемы. Помню, как в институте мы соревновались, угадывая, кто там есть кто у Катаева.

То же любопытно проделать с Нэллой Аххо, Антоном Андреотисом, Бандьерой Бригадской, Владом Вертикаловым, Дельфом и неким НиДельфой, Яном Тушинским, Робертом Эром, Кукушем Октавой, Яшей Процким… Все они легко узнаваемы: Ахмадулина, Вознесенский, Высоцкий, Гладилин, Евтушенко, Красаускас, жены Аксенова Кира и Майя, Окуджава и многие другие – те самые шестидесятники без кавычек, о которых роман. Но мало у кого поднимется рука написать: Аххо – это Ахмадулина, а Подгурский – Гладилин. И, видимо, у Ралиссы Кочевой немало черт тогдашней Майи Кармен. Но помилуйте, у нее – может быть – но не у ее мужа. Большевистский бюрократ, а затем сбрендивший дипломат – не Роман Кармен. И так далее. А кто такая Милка Колокольцева? Уж точно не какая-нибудь всем известная поочередная любовница героев тех времен. И даже не, как принято говорить, собирательный персонаж. Она мечта. Неуловимое желание, тайна, тяга, неутолимая жажда и неизбывная беда. Из-за такой и всю жизнь поменять, и с балкона отеля в Дели сыграть не так уж и сложно.

Кстати, в первом издании книги, вышедшем одним томом в издательстве «Семь дней» в 2009 году, глава об этой печальной проказе Роберта Эра отсутствует. А во втором – опять же «Семь дней», 2011 год – она есть. Это, как говорят, связано с не вполне верным пониманием издателей подхода автора. Конечно же, они зря увидели в Эре однозначного Рождественского. Стихи – да, совпадают. Но однозначности нет.

Любопытна коллизия с персонажами, именуемыми Дельф и НиДельфа. Читая «Страсть», догадываешься, что прообраз Дельфа – это сын главного героя, прозаика Ваксона Аксена Савельевича. Тут же вспоминается рассказ «Маленький Кит, лакировщик действительности». Там сына героя зовут Кит. Прибавим к Киту в начало «Ни», а в конец «а», и, получив Никиту, поймем, откуда у лысого вождя столь забавное имя.

Но, похоже, побуждение читателя к разгадке псевдонимов – это маневр автора, временно отвлекающий от понимания его более глубокого замысла. Дескать, читатель уж совсем было думает, что вот – подобрал «ключик» к роману, ан выясняется, что не обязательно и одним ключиком тут никак не обойтись.

Где же другие? Один и, возможно, главный, что называется, лежит на поверхности. То есть на обложке. Но именно он для многих невидим до поры, пока они не доберутся до указующего знака. Эта роль отведена двум строчкам стиха Беллы Ахмадулиной. Они-то и объясняют, о какой таинственной страсти ведет речь автор, называя роман именно так.

Сперва-то кажется, что толкует он о страсти к славе, к творчеству, к женщине, к деньгам, к вину, признанию потомков… Но нет. Автор о другом. «К предательству таинственная страсть, друзья мои, туманит ваши очи…» – сообщает шестидесятникам (и в кавычках, и без) героиня книги поэтесса Нэлла Аххо. Вот, оказывается, что жжет, терзает, обуревает его героев.

Конечно, были им присущи и тщеславие, и алчность, и злость, и зависть, и похоть, и прочие грехи и пороки – как оборотные стороны скромности, щедрости, добродушия, благородства и любви. Но Аксенов выносит в заголовок именно эти строки Ахмадулиной и как бы невзначай, не особенно акцентируя, приводит их в тексте. Значит ли это, что книга – про предательство? Да. Это так. В той же мере, в какой и книга про удивительные порядочность и великодушие. И на это нам указывают всё тот же заголовок и цитата: зовут читать стих дальше. А там:

Так призови меня и награди!

Твой баловень, обласканный тобою,

утешусь, прислонясь к твоей груди…

Не все обратили некогда внимание, что в песне из фильма «С легким паром», написанной на эти стихи, четверостишье о таинственной страсти незаметно выпало…

* * *

Не станем останавливаться на причудах сюжета и вольностях, которые писатель позволяет себе в отношениях со временем. Он в своем праве. Тем более что читателя ведут по книге названия глав, снабженные цифрами лет – 2006, ряд 63-х и 68-х, 1974, 78-й, 79-й, – и именами городов: Москва и Новый Йорк, Коктебель и Лондон, Дубна и Красная Вохра… Не проплывает мимо повествования и пароход «Ян Собесский», ведомый капитаном Андреем Каракулем (вспомним Толю Гарагулю – капитана «Грузии»).

Великолепная компания героев следует из главы в главу под рокот струн и волн, под любовные вздохи и крики вождей, песни, признания и драки им строить и жить помогают. А главное – побеждать ужас. Пусть временно, но и то хорошо. Ибо он едва оборим. Он царит и торжествует в мире, где они живут. Этот ужас несвободы. Слегка потеснить его могут только иллюзии. И это неизбежно порождает компромиссы и сделки с источником этого ужаса – властью и с его носителем – собой.

На них идут все. Включая главного героя Ваксона. Это их общая доля и беда. Ибо при разнице в биографиях судьба у всех одна. О чем особенно глубоко автор размышляет в главах, посвященных творчеству и уходу прекрасного поэта Роберта Эра… Дар слова – редчайший дар, и это о нем сказано в Писании: «За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день Суда»[281]. И об этом помнит Аксенов, сочиняя «Страсть». Отсюда и пронизывающая книгу тревога. Не за прошлые прекрасные дела и грехи, а за будущее.

Когда внесем конечную правку, поставим крайнюю точку, выпьем последний бокал и придет пора разговора с самым главным редактором.

Не о том ли толкует и Роберт Эр?..

Тихо летят паутинные нити.

Солнце горит на оконном стекле…

Что-то я делал не так;

Извините:

Жил я впервые на этой земле.

Я ее только теперь ощущаю.

К ней припадаю

И ею клянусь.

И по-другому прожить обещаю,

Если вернусь…

* * *

Читая суждения журналистов о книге, обнаруживаешь, что многие избегают высказывать свое мнение. Чего-то им не хватает. И они обращаются к еще доступным прототипам героев романа с просьбой: оцените. В ответ первая жена Аксенова Кира говорит: «Роман очень достойный. Совершенно узнаваема та жизнь, те люди… Очень точно всё описано. И очень по-своему, по-аксеновски… Если бы сейчас Аксенов был жив, он, наверное бы с кем-то рассорился… Но его нет, и теперь, конечно, никто плохого не скажет…»

Да, Аксенова нет. Но это не значит, что никому не придет в голову с ним ссориться. К счастью, его друзья этого избегают. К несчастью, не так много осталось тех, кого можно спросить. Один из них, Анатолий Гладилин, – прототип Гладиолуса Подгурского, считает, что «Вася, как всегда, добавил в книгу много личного. Много своих переживаний. Много боли. И очень много любви. Но… На нашей тогдашней любви и доброй дружбе всегда лежала какая-то тень – видимо, тень эпохи, в которой мы жили. Думаю, это одна из причин, почему первое издание романа вышло с сокращениями».

Евгению Попову при чтении показалось, что «писатель еще не нашел окончательно все слова… У меня были рукописи его перевода Апдайка, которые он делал для альманаха "МетрОполь"… Сначала Аксенов сделал подстрочник. Потом поменял слова на более точные и по-настоящему русские. И последний вариант – это уже было вбито, как патрон. Вот здесь, мне показалось, текст не до конца проработан. А оценивать книгу на предмет адекватности и точности описания мне крайне сложно. Я младше Аксенова и, как говорила Ахматова, "меня при этом не стояло". Но если Аксенов уже в зрелом возрасте, пережив всё, что он пережил, пишет так – у меня нет оснований ему не верить».

А Виктор Ерофеев считает, что «эта книга, написанная с иронией и даже сатирой, дает более или менее адекватное представление о "шестидесятничестве"… В книге всё время ощущение такое, что в жизни очень много подлости… А та жизнь, несмотря даже на идеологическую подлость, другая была…»

И такой больше не будет.

Что ж, остается иметь дело с распростертым перед нами текстом и комментариями, доступными здесь и сейчас. Возможно, будущие исследователи, глядя, что называется, с большего расстояния, сделают немало открытий и поделятся ими с нами здешними и теперешними.

А сейчас… Сейчас, когда читаешь его посмертно изданные книги, не покидает ощущение, что писатель подводит итог. Всё подводит, подводит, подводит… И не может подвести. Ибо чувствует, что он еще многое хочет и способен сказать. И если каждый рассказ, повесть, стих, роман – ступень лестницы, по которой он восходил всю жизнь, то ясно: каждая из них давалась трудом, каждая требовала: подводи итог! Думаю и даже надеюсь: то, что «Ленд-лизовские» и «Таинственная страсть» мы считаем последними, не значит, что так оно и есть. Не хранят ли архивы и компьютерная память еще неизвестные нам тексты Аскенова?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.