9

9

Но десятилетие перевалило за середину, и пристальное внимание мира вновь оказалось приковано к той его части, что пряталась за «железным занавесом», – к СССР.

После смерти в 1984 году Юрия Андропова, а в 1985-м – его преемника Константина Черненко 14 марта 1986 года высокое кресло в главной крепости страны занял Михаил Горбачев.

Появление во главе шеренги портретов советских вождей нового лица вызвало толки среди местных политологов и эмигрантов. И хотя воцарение очередного «Кузьмича» обычно не вносило в их жизнь и судьбу особых перемен, их ждали. И, похоже, правильно делали.

8 апреля 1986 года Горбачев выступает на автозаводе в Тольятти. И впервые произносит: «перестройка». Но в чем суть и цель его реформ? Неясно. Ни в СССР, ни на Западе.

Но слово подхватывают журналисты и агитаторы. А вслед за перестройкой в пропагандистский обиход входят ускорение и гласность.

Но что такое ускорение? Что станем ускорять? И кто это будет делать? Внятного ответа так и не прозвучало. Но вот про гласность все поняли сразу. И почти всё.

«Московские новости», «Огонек» и ряд других изданий (с разрешения, конечно) начинают обсуждать запретные темы. Выходят доселе немыслимые статьи. Подписка растет. Люди спозаранку выстраиваются к ларькам «Союзпечати». Начинается осторожное раскрытие страшных тайн Советов. Система ВЧК-ГПУ-НКВД. Тройки. Тюрьмы и лагеря. Пытки и расстрелы. Палачи и жертвы. Документы и имена. И тут же – дискуссия о мере: дескать, неужто расскажем всё?

Эмиграция пристально следит за событиями в СССР.

И видит: снимается всё больше запретов. Всё чаще гости из Союза не пугаются встреч со знакомыми изгнанниками. Порой говорят такое, какого прежде ни в жисть не сказали б. Заводят разговоры о «новом мышлении» и «общем доме». Поднимают руку на священное – привилегии руководства, на «кремлевку» замахиваются! Слово «бюрократ» делают ругательством.

Но принципы организации общества неприкосновенны. Право КПСС на безраздельную власть и ее идеология не подвергаются ни малейшей критике. Экономическая система не обсуждается. Обсуждается тема кооперации, но во что это выльется, неизвестно. Горбачев украшает улицы и площади своим портретом без родимого пятна.

С чем это схоже? Не с памятной ли «оттепелью»? Не с ее ли «возвращением к ленинским нормам партийной и общественной жизни»? Не сияет ли за плешью Горби лысина Хруща?

Не зря и в Союзе, и на Западе обсуждают сценарии типа: это операция КГБ, цель – обмануть Запад, взять тайм-аут в борьбе миров, спасти хозяйство, прикупить технологии, обновить кадры, модернизировать систему и запустить битву по новой. А при этом запудрить мозги своим, выявить оставшихся крамольников и закрутить гайки так, что и не пикнут.

Популярен шутливый стишок:

Товарищ, верь: пройдет она —

и демократия, и гласность.

И вот тогда госбезопасность

Припомнит наши имена.

В Нью-Йорке ходит московский каламбур: начали перестройкой, кончат перестрелкой.

Короче: нет доверия.

Тем более что и в литературе творится непонятное. Горбачев зовет в ЦК группу писателей… О чем беседуют? О демократии! В самом деле? О том, что съезд кинематографистов сменил руководство союза по инициативе снизу. Хорошо! А что же писатели? Волнуются за свой союз, за свой Литфонд, за кооперативы и дома творчества.

– Ну, – говорит генсек, – будем искать подходы… Советоваться с Лениным никогда не поздно…

А Ленин при чем? Разве может быть демократия там, где советуются с Ильичом?

Вот что беспокоит Аксенова.

Есть и политические вопросы. Диссидент, академик, нобелевский лауреат Андрей Сахаров с 1980 года под надзором в Горьком. Инакомыслящие – сидят. О «рынке» говорят шепотом. Идет война в Афгане. И делит мир Берлинская стена.

Всё это не дает принять очерки западных журналистов и статьи в «Огоньке» за реальные знаки подлинных перемен. Уж больно хитроумна Степанида. Уж больно коварна старая карга.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.