Следственное дело: Мартынов

Следственное дело: Мартынов

Если Глебов и Васильчиков считались соучастниками преступления, то главным обвиняемым в этом деле был Мартынов. По военному законодательству Российской империи, по статье 376 – «умышленный смертоубийца подлежит лишению всех прав состояния, наказанию шпицрутенами и ссылке в каторжную работу», по статье 395 – «кто, вызвав другого на поединок, учинит рану, увечье или убийство: тот наказывается как о ранах, увечье и убийстве умышленном поставлено», по статье 397 – «примиритель и посредники или секунданты, не успевшие в примирении и допустившие до поединка, не объявив о том в надлежащем месте, судятся как участники поединка и наказываются по мере учиненного вреда, то есть, если учинится убийство, как сообщники и участники убийства; если раны или увечья, как участники и сообщники в нанесении ран или увечья; если же убийства, ран или увечья не учинено, как участники самовольного суда и беззаконного мщения в нарушении мира, тишины, любви и согласия».

Законы к дуэлянтам были строги. Мартынов, уволенный из армии, боялся, что его будут судить гражданским судом, и он отлично знал, что гражданский суд будет к нему не так снисходителен, как военный. Он просил командующего Граббе передать его под военный суд, поскольку не желает отправиться в Сибирь, лучше пусть его разжалуют в рядовые с возможностью выслуги и оставят на Кавказе: он заслужит прощение беспорочной службой отечеству.

Н. С. Мартынов

Т. Райт

Мартынову были заданы те же вопросы, что и секундантам:

1. На этой дуэли действительно ли находились за секундантов лейб-гвардии Конного полка корнет Глебов и служащий в 11-м отделении собственной его императорского величества канцелярии титулярный советник князь Васильчиков?

Ответ: Действительно находились за секундантов: у меня корнет Глебов, а у поручика Лермонтова титулярный советник князь Васильчиков.

2. На эту дуэль из чьей квартиры или из какого места и в какое время выехали? – Кроме вас двух дуэлистов и двух секундантов, Глебова и князя Васильчикова, не выезжал ли еще кто из посторонних особ для зрелища или, по крайней мере, не был ли кто извещен об этой произойти могущей дуэли?

Ответ: Условлено было между нами сойтись на место к 6¹/₂ часам пополудни. Я выехал немного ранее из своей квартиры верхом; беговые дрожки свои дал Глебову. Он, Васильчиков и Лермонтов догнали меня уже на дороге. Последние два были также верхом. Кроме секундантов и нас двоих, никого не было на месте дуэли и никто решительно не знал о ней.

3. Вы и поручик Лермонтов (ныне убитый), в каком именно месте подле горы Машухи, в каком часу, на каком расстоянии между собою стрелялись? Какое было между вами условие – т. е.: обоим ли вместе, по данному знаку стрелять – или один после другого? – Поручик Лермонтов выстрелил ли из своего пистолета или нет и по какой причине?

Ответ: Мы стрелялись по левой стороне горы, на дороге, ведущей в какую-то Колонку, вблизи частого кустарника. Был отмерен барьер в 15 шагов и от него в каждую сторону еще по десяти. Мы стали на крайних точках. По условию дуэли, каждый из нас имел право стрелять когда ему вздумается, стоя на месте или подходя к барьеру. Я первый пришел на барьер; ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок.

4. К месту происшедшей дуэли на чем все вы поехали? – На дрожках ли или на верховых лошадях? – Кто были при первых кучера или при последних проводники для держания лошадей?

Ответ: Лермонтов и Васильчиков ехали верхом; Глебов на беговых дрожках. Проводников у нас не было. Лошадей мы сами привязали к кустарникам, а дрожки поставили в высокую траву, по правой стороне дороги.

5. Какие именно люди находятся у вас для прислуги?

Ответ: Для прислуги у меня находятся: камердинер мой Илья, повар Иван и казачок Ермошка (все трое мои крепостные).

6. Какая причина была поводом к этой дуэли? Не происходило ли между вами и покойным Лермонтовым ссоры или вражды? – С какого времени оная возникла?

Ответ: С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет, одним словом, все, чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести. Я показывал ему, как умел, что не намерен служить мишенью для его ума, но он делал, как будто не замечает, как я принимаю его шутки. Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом взялся опять за прежнее. На вечере в одном частном доме, за два дня до дуэли, он вызвал меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец. При выходе из этого дома я удержал его за руку, чтобы он шел рядом со мной; остальные все уже были впереди. Тут я сказал ему, что я прежде просил его прекратить эти несносные для меня шутки, но что теперь предупреждаю, что если он еще раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты, то я заставлю его перестать. Он не давал мне кончить и повторял раз сряду: что ему тон моей проповеди не нравится; что я не могу запретить ему говорить про меня то, что он хочет, и в довершенье сказал мне: «Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я от дуэлей никогда не отказываюсь, следовательно, ты никого этим не испугаешь». В это время мы подошли к его дому. Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего секунданта, – и возвратился к себе. Раздеваясь, я велел человеку попросить ко мне Глебова, когда он придет домой. Через четверть часа вошел ко мне в комнату Глебов, я объяснил ему, в чем дело; просил его быть моим секундантом и, по получении от него согласия, сказал ему, чтобы он на другой же день с рассветом отправился к Лермонтову. Глебов попробовал было меня уговаривать, но я решительно объявил ему, что он из слов самого же Лермонтова увидит, что, в сущности, не я вызываю, но меня вызывают, – и что потому мне невозможно сделать первому шаг к примирению.

7. Тело убитого поручика Лермонтова по чьему приказанию и в какое время после происшествия привезено с места случившейся дуэли на его квартиру? – Кто именно из людей ездил за телом?

Ответ: Мне неизвестно, в какое время взято тело убитого поручика Лермонтова. Простившись с ним, я тотчас же возвратился домой; послал человека за своей черкеской, которая осталась на месте происшествия, – чтобы явиться в ней к коменданту. Об остальном же и до сих пор ничего не знаю.

8. Кто из вас прежде сделал вызов на дуэль? Секунданты Глебов и князь Васильчиков употребляли ли средства к примирению вас ссорющихся и кто из вас не склонился на миролюбие?

Ответ: Вследствие этих слов Лермонтова: «Вместо пустых угроз и проч. – которые уже были, некоторым образом, – вызов, – я на другой день, требовал от него формального удовлетворения. Васильчиков и Глебов старались всеми силами помирить меня с ним; но, так как они не могли сказать мне ничего от его имени, а только хотели уговорить меня взять назад вызов, я не мог на это согласиться. Я отвечал им: что я уже сделал шаг к сохранению мира, за три недели перед тем; прося его оставить свои шутки; что он пренебрег этим, и что, сверх того, теперь уже было поздно, когда он сам надоумил меня в том, что мне нужно было делать. В особенности я сильно упирался на совет, который он мне дал накануне, и доказывал им, что этот совет был не что иное, как вызов. После еще нескольких попыток с их стороны – они убедились, что уговорить меня взять назад вызов – есть дело невозможное.

Сохранилось два варианта черновых ответов Мартынова. Между ним и арестованными секундантами постоянно велась переписка, Мартынов, судя по всему, полностью следовал их советам. Некоторые вопросы заставляли Мартынова несколько раз переписывать ответы и подыскивать нужные слова. Эти вопросы я и приведу по черновым записям. Сначала первый вариант ответа, затем – второй, согласованный с секундантами, – соответственно ответ а) и ответ б).

В ответе на первый вопрос разночтений не было. Но с ответа на второй вопрос разночтения уже появляются.

На вопрос № 2:

а) Условлено было между нами сойтись на место к 6¹/₂ часам. – Я выехал немного ранее из своей квартиры верхом – свои беговые дрожки дал Глебову. Он, Васильчиков и Лермонтов догнали меня уже по дороге. – Лермонтов был также верхом. – Кроме секундантов и нас двоих, никого не было на месте дуэли и никто решительно не знал об ней.

б) Условлено было между нами сойтись на место к 6¹/₂ часам пополудни. – Я выехал немного ранее из своей квартиры верхом; – беговые дрожки свои дал Глебову. – Он, Васильчиков и Лермонтов догнали меня уже на дороге. [……] последние два были также верхом. – Кроме секундантов и нас двоих, никого не было на месте дуэли и никто решительно не знал об ней.

(Заметьте: Мартынову посоветовали быть осторожнее с указанием, как они ехали на поединок. Сначала он сажает в дрожки (как и было, наверное, на самом деле) Глебова с Васильчиковым. Но по дуэльным правилам секунданты противников не могут ехать на одних дрожках, это расценивается как сговор.)

На вопрос № 3:

а) Мы стрелялись по левой стороне горы на дороге, ведущей в какую-то Колонку, вблизи частого кустарника. – Был отмерен барьер в 15 шагов и от него в каждую сторону еще по десяти. Мы стали по крайним точкам. – Условия дуэли были: 1-е. Каждый имеет право стрелять когда ему угодно, стоя на месте или подходя к барьеру. – 2-е. Осечки должны были считаться за выстрелы. 3-е. После первого промаха [……….] противник имел право вызвать выстрелившего на барьер. – 4-е. Более трех выстрелов с каждой стороны не было допущено по условию. – Я сделал первый выстрел с барьера.

б) Мы стрелялись по левой стороне горы – на дороге ведущей в какую-то Колонку, вблизи частого кустарника. Был отмерен барьер в 15-ть шагов и от него в каждую сторону еще по десяти. – Мы стали на крайних точках. – По условию дуэли, каждый из нас имел право стрелять когда ему вздумается – стоя на месте или подходя к барьеру. – Я первый [выстрелил с барьера] пришел на барьер. —

дополнение: ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок.

(Заметьте: Мартынов не видит ничего опасного в том, чтобы озвучить условия дуэли, но товарищи тут же его поправляют – ни в коем случае не говорить об условии трех выстрелов (условие было смертоносным – стрельбы шли по три попытки кряду, пока не «увенчаются успехом»). Еще он поправляет свое «сделал первый выстрел с барьера» на «первым пришел на барьер» и ждал и т. д.)

На вопрос № 4:

а) Я и Лермонтов ехали верхом на назначенное место. – Васильчиков и Глебов на беговых дрожках. – Проводников у нас не было: лошадей мы сами привязали к кустарникам, а дрожки поставили в высокую траву по правой стороне дороги.

б) Как уже было сказано выше: Я [и] Лермонтов и Васильчиков ехали верхом на назначенное место; – [Васильчиков и] Глебов на беговых дрожках. – Проводников у нас не было. – Лошадей мы сами привязали к кустарникам, а [беговые] дрожки поставили в высокую траву по правой стороне дороги.

(Заметьте, здесь он поправляет ту же погрешность: Глебов и Васильчиков не могут сидеть в одних дрожках. Интересно и другое: если дрожки имелись, почему они не могли вывезти тело Лермонтова сразу, а секунданты ездили искать телегу в городе?)

На вопрос № 5:

Для прислуги у меня находятся: камердинер мой Илья, повар Иван и казачок Ермошка (все трое крепостные).

На вопрос № 6:

а) С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, чтобы не сказать мне чего-нибудь неприятного. – Остроты, колкости, насмешки на мой счет, одним словом все, чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести. – Я показывал ему [сколько] [как] как мог, что не намерен [служить ему] [быть для него] мишенью для его ума, но он делал, как будто не замечает. – Во время его болезни, недели три тому назад, я говорил с ним об этом откровенно, просил его перестать […….] и продолжал свои шутки [как я принимал его шутки] и хоть он не обещал мне ничего, отшучиваясь и в свою очередь предлагая мне [в свою очередь] смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. – Потом опять взялся за прежнее. – На вечере у Верзилиных за два дня до дуэли он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая, явно желая мне досадить. – Я решился положить этому конец. – При выходе от Верзилиных я удержал его за руку, чтобы он шел рядом со мной, остальные все были уже впереди. – Тут я сказал ему, что я прежде просил его [перестать] прекратить эти несносные для меня шутки, но что теперь я предупреждаю его, что если он еще раз вздумает [еще раз] избирать меня [пищей] предметом для свое[го] й [ума] остроты, – то я заставлю его перестать. – Он не давал мне кончить и [отвечал] повторял несколько раз сряду. – [Вместо угроз я лучше советовал бы тебе приступить к делу. – Ты [не] знаешь, что я никогда не отказываюсь от дуэлей. – А тон твоей проповеди мне что [бы] я не говорил ему этим тоном,] ему тон моей проповеди не нравится, что я не могу запретить ему говорить про меня то, что он хочет, и в довершенье сказал мне: [……]. Вместо пустых угроз ты гораздо лучше бы сделал, если бы действовал. – Ты знаешь, что я никогда не отказыва[лся]юсь от дуэли, [и теперь я к твоим услугам] так ты никого этим не испугаешь. – В это время мы подошли к его дому, я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего секунданта, и возвратился к себе. – Раздеваясь, я сказал человеку, чтобы он попросил ко мне Глебова, когда он придет домой. Через четверть часа вошел ко мне в комнату Глебов. Я объяснил ему, в чем дело, просил его быть моим секундантом и по получении от него согласия сказал ему, чтобы он на другой же день [пораньше] с рассветом отправился [с вызовом] к Лермонтову. – Глебов попробовал было меня уговаривать, но я решительно объявил ему, что он из слов самого же Лермонтова увидит, что в сущности не я вызываю, но меня вызывают, и что потому с моей стороны не может быть сделано ни одного шагу к примирению.

б) С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, [чтобы не] где бы мог он сказать мне [чего] что-нибудь [неприятного] неприятное. – Остроты, колкости, насмешки на мой счет, одним словом, все чем только можно досадить человеку; не касаясь до его чести. – Я показывал ему, как [мог] умел, что не намерен служить мишенью для его ума, – но он делал как будто не замечает, – как я принимаю его шутки. – Недели три тому назад, – во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, – отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, – но действительно перестал на несколько дней. – Потом, – взялся опять за прежнее. – На вечере [у Верзилиных] в одном частном доме, за два дня до дуэли, – он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, – на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. – Я решился положить этому конец. – При выходе [от Верзилиных] из этого дома я удержал его за руку, чтобы он шел рядом со мной; – остальные все уже были впереди. – Тут я сказал ему, что [я] прежде я просил его прекратить эти несносные для меня шутки, – но что теперь предупреждаю [его] – что если он еще раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты, – то я заставлю его перестать. – Он не давал мне кончить и повторял несколько раз сряду: что ему тон моей проповеди не нравится; что я не могу запретить ему говорить про меня то, что он хочет, – и в довершение [сказал мне] прибавил: «Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я никогда не отказываюсь от дуэлей; – следовательно, ты никого этим не испугаешь». – В это время мы подошли к его дому. – Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего секунданта, – и возвратился к себе. – Раздеваясь, я [сказал] велел человеку [чтобы он] [попросил] попросить ко мне Глебова, когда он придет домой. – Через четверть часа вошел ко мне в комнату Глебов. – Я объяснил ему, в чем дело; просил его быть моим секундантом и по получении от него согласия сказал ему, чтобы он на другой же день с рассветом отправился к Лермонтову. – Глебов попробовал было меня уговаривать, – но я решительно объявил ему, – что он из слов самого же Лермонтова увидит, – что в сущности – не я вызываю, – но меня вызывают, и что [поэтому] потому мне невозможно сделать [ни одного] шагу первому шаг к примирению.

На вопрос № 7:

а) [Тело убитого поручика Лермонтова неизвестно мне, в каком часу взято с места, – потому что [я уехал домой] простившись с ним, тотчас уехал домой и уже несколько времени спустя послал своего человека Илью в помощь другим и велел ему также привезти мою черкеску когда]

Мне неизвестно, в какое время [взято с места] [повезено] [увезено] [поднято] взято тело убитого поручика Лермонтова. – Простившись с ним, я тотчас же возвратился домой. Послал человека за своей черкеской, которая осталась на месте, чтобы явиться к коменданту, – об остальном же и до сих пор ничего не знаю.

б) Мне неизвестно, в какое время взято тело убитого поручика Лермонтова. – Простившись с ним, я тотчас же возвратился домой и послал человека за своей черкеской, которая осталась на месте происшествия, – чтобы явиться в ней к коменданту. – Об остальном же и до сих пор ничего не знаю.

(Заметьте: он с огромным трудом подбирает нужные слова и строит предложения: особенно мучается с объяснением, почему послал слугу за черкеской, хочет написать, что послал Илью помочь другим и заодно захватить черкеску, но тогда получится, что он не спешит доложить об исходе дуэли коменданту.)

На вопрос № 8:

а) Я первый вызвал его. – На другой день описанного мною происшествия Глебов и Васильчиков пришли ко мне и всеми силами старались меня уговорить, чтобы я взял назад свой вызов. – Уверившись, что они все это говорят от себя, но что со стороны Лермонтова нет даже [признака] и тени сожаления о случившемся, – я сказал им, что не могу этого сделать, – что [после этого] мне на другой же день [может быть] пришлось бы с ним [через платок стреляться] пойти на ножи.

Они настаивали; – напоминали мне прежние мои [мои] [наши] отношения [к нему] [с ним], говорили о веселой жизни, которая [всех нас еще] с ним ожидает [нас] в Кисловодске, и что все это будет [уничтожено] [нарушено] расстроено моей глупой историей. —

Чтобы выйти из неприятного положения человека, который мешает веселиться другим, – я сказал им, чтоб они сделали воззвание к самим себе: поступили ли бы они иначе на моем месте. После этого меня уже никто больше [не уговаривали] [никто] не уговаривал.

б) Вследствие [этих] слов Лермонтова: Вместо пустых угроз [ты гораздо бы лучше] и проч.: которые уже были некоторым образом вызов, я на другой день требовал от него формально удовлетворения. – Васильчиков и Глебов старались всеми силами помирить меня с ним; – но так как они не [имели] [имели никакого полномочия] (добавление: а только хотели уговорить меня взять назад вызов)

могли сказать мне ничего от его имени от [Лермонтова] и [а просто] [и только] [а только] [уговаривать только] хотели меня [отказаться от вызова] взять [назад] [моего] мой назад: – я не мог на это согласиться. – Я отвечал им: что я уже сделал шаг к сохранению мира [за три недели перед тем]

[тому назад], прося его оставить свои шутки [и быть со мной при всех так как он бывал], что он пренебрег этим, и что сверх того теперь уже было поздно, когда сам он надоумил меня [что] в том, что мне нужно было делать. – В особенности я сильно упирался на [этот] совет, который он мне дал накануне, и показывал им, что [он] что этот совет [он] был не что иное, как вызов. – После еще [с их стороны] нескольких [неудачных] попыток с их стороны они убедились, что [меня] уговорить меня взять назад вызов есть дело невозможное.

(Заметьте: чем точнее приходится ему провести мысль, что в дуэли виноват Лермонтов, который его изводил, тем сложнее ему собрать слова в предложения. Слова рассыпаются. Взгромоздить вину на мертвого человека – дело тяжкое. Мартынов знает, что не говорит полной правды, стыдится этого, но исполняет данный совет – отвести вину от секундантов и ни в коем случае не упоминать о такой приятной веселой жизни.

Эти черновые показания дают на самом деле гораздо больше информации, чем можно было бы ожидать. Во всяком случае ясно, что причиной дуэли была действительно обида, и Мартынов, дающий на большинство вопросов вполне вменяемые ответы, начинает путаться, задыхаться, искать слова только в двух случаях – когда отвечает на шестой и восьмой вопросы. И не потому он путается, что так уж желает что-то скрыть, а потому, что даже после дуэли обида никуда не делась, только теперь обидчик мертв, и ничего исправить и выяснить нельзя. Кажется, он сам не понимает, почему Лермонтов стал с ним так жесток: он проговаривается, что хотел одного – чтобы Лермонтов был с ним таким, каким был прежде. И, вероятно, примирители на самом деле приводили в качестве аргумента прежние добрые отношения и особенно упирали на то, что эта дуэль разрушит всю веселую атмосферу отдыха на водах, и совершенно не думали, что исход поединка может быть кровавым. Вряд ли думал об этом и Мартынов. Между прочим, Алла Марченко предположила, что Лермонтов мог предложить Мартынову совершенно неприемлемый вариант примирения: вместо «монтаньяра с большим пуаньяром» называть его «маркизом де шулерхофом» (намекая на неправедно нажитый капитал дядюшки Саввы) или просто «майором де шулерхофом» (намекая на собственное карточное плутовство, что, возможно, и послужило причиной такой быстрой и несвоевременной отставки, как ходили слухи).

Следствие не было удовлетворено ответами Мартынова. От него потребовали дополнительных разъяснений. Вот подлинный текст черновика: там, где точки или прочерки – нечитаемые слова или зачеркивание.

– С которого времени вы имели с Лермонтовым знакомство и в каком отношении, дружеском ли или политичном, и какой был дан вами повод Лермонтову делать вам колкости и остроты (как без того не могло бы это от него произойти), в чем заключались наносимые вам Лермонтовым таковые обиды, не относились ли его слова более к дружеской шутке или же к оскорблению чести вашей, и какие были принимаемы с вашей стороны меры к отклонению неприятностей до прежде сего происшествия и при ком.

а) Я был знаком с Лермонтовым [с 17-ти летнего возраста] [самого дня] с самого вступления моего в Юнкерскую школу [………] отношения наши были довольно близкие. – Поводом же к его остротам на мой счет [было], вероятно, было не что другое иное, как желание поострить; – [другого по крайней мере] по крайней мере я других не знаю причин], но как в подобном расположении духа человек легко увлекается и незаметно переходит от невинной шутки к едкой насмешке – я несколько раз принужден был останавливать его и напоминать, что всему есть мера.

Я уже имел честь объяснить господам следователям, что оскорбления мне никакого нанесено не было, равно[мерно]мерно и то, каким образом я хотел отвратить дальнейшие неприятности. – Что же касается до сущности этих насмешек [и колкостей] и колкостей, то в них помнишь не слово, а намерение, [а] [это] намерение было (вывести) дурное и потому, если их и можно [бы было] назвать шутками, то уже во всяком случае не дружескими.

б) Я был знаком с Лермонтовым с самого вступления моего в Юнкерскую школу. – Отношения наши были довольно короткие. – Поводом же к его остротам на мой счет, вероятно, было не что иное, как желание поострить; – по крайней мере я других причин не знаю. – Но как в подобном расположении духа человек легко увлекается и незаметно переходит от неуместной шутки к язвительной насмешке и так далее, – то я был принужден несколько раз останавливать его и напоминать, что всему есть мера.

Хотя подобные шутки нельзя назвать дружескими, потому что они всегда обидны [для самолюбия,] – но я [подт] подтверждаю еще раз то, что выражено мною в ответе на 6-й пункт следственного дела; – а именно: что честь моя была затронута не насмешками его, но решительным отказом прекратить их и советом прибегнуть к увещаниям другого рода; – что, вступая с ним в объяснение, я и в виду не имел вызывать его на дуэль, но что после подобной выходки с его стороны, – [я почел бы себя обесчещенным, если бы не [истребовал] [у] принял его совета [от] и [не] него [……..] [удовлетворения. – ] по понятиям, с которыми мы как будто сроднились, мне уже не оставалось другого средства окончить с честью это дело.

В [этом] том же пункте объясняется мной, каким образом еще в начале, – я хотел отвратить дальнейшие неприятности, что и было известно г-м секундантам.

– Не доносили ли вы на Лермонтова за оскорбление вас колкостями местному начальству жалоб – кому именно и какие были оным приняты [меры] к удержанию его, Лермонтова, средства; если же не обнаруживали поступка Лермонтова, то что вам в том служило препятствием или имели намерение до прежде сего случая вызвать его на поединок, и не было ли к тому других кроме остроты и колкости побудительных причин.

а) На сей пункт не имею [ничего] [чего] сказать, [ничего] ничего [могущего служить к моему к своему оправданию] в свое оправдание. Доказательством же случайности поединка может служить то, что вызов мой был сделан после объяснения, – [тогда] [только тогда] и именно тогда, как уже мне не оставалось [уже] [уже] другого средства окончить с честью это дело.

б) На сей пункт [не имею] [имею] [имею] [не] имею сказать [……]) [одно] [ничего] одно в свое оправдание; [именно то] кроме – что поединок этот был совершенно случайный, [доказательством чего] [от] злобы к нему я никогда не питал, следовательно [и не имел нужды], мне незачем было иметь предлог с ним поссориться, и в доказательство привожу неоднократный отзыв мой г-м секундантам, в чем именно почитаю себя обиженным и по каким причинам [сам] не могу сам сделать первого шага к примирению.

– Когда вы посылали от себя приглашенного вами секундантом корнета Глебова к Лермонтову с вызовом его на дуэль, то каков получился ответ Лермонтова и не говорили ли чего относящегося к миролюбию или продолжал те колкости, кои вас оскорбляли с согласием на ваш вызов и в чем заключались меры секундантов Васильчикова и Глебова к примирению вас с Лермонтовым.

а) Не знаю, продолжал ли он свои колкости во время вызова, только мне Глебов ничего об них не говорил [В] Переданный мне ответ [был] состоял, что он готов исполнить мою волю. – Миролюбивых предложений [никаких не было сделано] он мне не делал. – Васильчиков и Глебов напоминали мне взаимные наши отношения и тесную связь, которая до сего времени существовала между нами, желая через то убедить меня взять назад вызов.

б) Не знаю, продолжал ли он свои колкости во время вызова, только мне Глебов ничего об них не говорил. – Переданный мне ответ состоял в простом согласии [исполнить мое желание,] без всяких миролюбивых предложений [его с своей стороны]. – Васильчиков и Глебов напоминали мне [взаимные] [наши] прежние мои отношения с ним и тесную связь, которая до сего времени существовала между нами, [желая через то убедить меня взять назад вызов] желая кончить [миролюбиво] [дружелюбно] это дело дружелюбно.

– Когда назначено вами было время дуэли с Лермонтовым: и, прибывши на место расстоянием от города Пятигорска в 4-х верстах, вами ли был размерен барьер или же секундантами и по вашему ли обоих с Лермонтовым согласию было назначено это расстояние для выстрела. Чьи были пистолеты и заряды, и сами ли вы заряжали оные или кто другой. Не заметили ли вы у Лермонтова пистолета осечки или он выжидал вами произведенного выстрела, и не было ли употреблено с вашей стороны или секундантов намерения к лишению жизни Лермонтова противных общей вашей цели мер.

а) Как уже было мной сказано в ответе на 5-й пункт следственного дела (далее следует вымаранная строка: Мартынову никак не удавалось сформулировать мысли правильно).

Как я уже объяснил в ответе на пункт следственного дела, моя честь была затронута не насмешками его, а решительным отказом прекратить их и предложением разделаться иначе. —

В этом же пункте объясняется мной, каким образом я хотел отвратить дальнейшие [про] неприятности, что и было известно г-дам секундантам.

Я был знаком с Лермонтовым с самого вступления моего в Юнкерскую школу. – Отношения наши были довольно близкие; – Поводом же к его остротам на мой счет было вероятно не что иное, как желание поострить, по крайней мере я других причин не знаю – Но как в подобном расположении духа человек легко увлекается и незаметно переходит от неуместной шутки, к [едкой] язвительной насмешке, – [я был принужден останавливать его несколько раз] и так далее, то несколько раз был принужден останавливать его и напоминать, что всему есть мера.

Хотя подобные шутки нельзя назвать дружескими, потому что они всегда обидны для самолюбия, – но я подтверждаю еще раз то, что [сказал в] [видно из] [выражает] выражено в моем ответ [на] [мой] на 6-й пункт следственного дела, а именно: что честь моя была затронута не насмешками, а решительным отказом прекратить их и советом прибегнуть к увещаниям другого рода. —

Вступая с ним в объяснение, я и в виду не имел вызывать его на дуэль, но после подобной выходки с его стороны, – по понятиям, с которыми я сроднился, – я почел бы себя обесчещенным, если бы не истребовал [у него] [от него] [у него] от него удовлетворения.

б) По нашему обоюдному согласию был назначен барьер в 15-ть шагов. – Хотя и было положено между нами считать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было. – Остальное же все было предоставлено нами секундантам и как их прямая обязанность состояла в наблюдении за ходом дела [и потому и прошу г-д следователей отнестись к ним для узнания], то они и могут объяснить, не было ли нами отступлено от принятых правил. [Накануне дуэли Глебов мне сказал, что пистолеты будут, но кому они принадлежали, не знаю. —]

– По причинении вами выстрелом Лермонтову раны оставался ли он на месте при отъезде вашем в город жив, говорил ли при прощании вам что-либо или был в то же время лишен жизни, и в чем прощание ваше с ним заключалось.

б) От сделанного мною выстрела он упал, – и хотя признаки жизни еще были видны в нем, – но уже он [ни слова] не говорил. – Я поцеловал его и тотчас же отправился домой, полагая, что помощь может еще подоспеть к нему вовремя.

Как вам совершенно запутавшийся майор Мартынов, который в воображении уже примеряет колодки и спускается в нерчинский рудник? А тут еще в его городской тюрьме, в общей с ним камере, сидит какой-то грабитель и совершенно сумасшедший душегуб, который лезет к нему с чтением Псалтыри?!

О том, как происходила дуэль, Мартынов не врет, но очень многое недоговаривает. Причину дуэли Мартынов называет смехотворную, следствие этим, само собой, удовлетвориться не может. Ему не верят. Вот тогда-то, наверно, и появляется один добрый самаритянин, жандармский офицер, который советует Мартынову признаться, будто причина была в том, четырехлетней давности, пакете с письмами. Защита чести сестер – причина более убедительная, чем дуэль из-за «монтаньяра с большим пуаньяром». Во всяком случае есть одно подтверждение, что перепуганного грядущей каторгой майора убедили назвать эту причину, хотя в дело это признание и не внесли. Рассказал об этом один из первых биографов Лермонтова Мартьянов:

«От одного из отставных офицеров, не пожелавших, впрочем, предавать имени своего гласности, я узнал, что бывший московский полицмейстер, генерал-майор Николай Ильич Огарев, под начальством которого он служил когда-то, со слов Н. С. Мартынова, рассказывал ему, что натолкнул Мартынова на мысль о дуэли из-за сестер один из жандармских офицеров, находившихся в Пятигорске в 1841 году, во время производства следствия по делу о его дуэли с Лермонтовым, который в таком смысле донес тогда о причине дуэли генералу Дубельту. На суде этого Мартынов не показывал, но кому-то под хмельком проговорился. В последнее же время своей жизни он сожалел, что подобный слух проник в московское общество и циркулирует в нем. Относительно получения от Лермонтова 300 рублей он говорил Огареву, что денег ему Лермонтов не навязывал, а только заявил о пропаже пакета. Когда же он сказал ему, основываясь на письме сестры, что в пакете были деньги 300 рублей, Лермонтов переспросил его: сколько?.. 300 рублей?.. И на утвердительный кивок головою тотчас заплатил с извинениями о случившемся».

Надеюсь, мы избавились от копившейся четыре года ярости Мартынова? Причина дуэли яснее не стала, но хотя бы можно снять подозрение в «нечистоплотности» Лермонтова, которое тяготеет над ним уже два века…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.