Ева Браун. Мой фюрер

Ева Браун. Мой фюрер

Утро началось как всегда — с чашки кофе и беседы с Генрихом Гофманом о новых тенденциях и именах в искусстве фотографии. Потом пришла пора выдачи заказов клиентам — это время Ева любила больше всего. Пошутить и посмеяться с самыми разными людьми — что может быть лучше? К тому же в ее работе есть неоспоримый плюс: можно завести бесчисленное множество знакомств, и не только с нужными и важными людьми, но и с молодыми неженатыми красавцами. Ей уже семнадцать — пора, пора подумать о семье…

Ближе к обеденному часу Ева стояла на стремянке, разбирая фотографии. Высокая и спортивная, она легко дотягивалась до самых верхних полок. Случайно взглянув вниз, она вдруг заметила, что незнакомец со смешными усиками и большой фетровой шляпой в руках, беседовавший с Гофманом на диване в углу, не отрывает взгляда от ее ног. Ева хмыкнула про себя — своими ногами она гордилась! — клиент есть клиент, разве откажешь ему в невинном удовольствии.

— Познакомься с господином Вольфом, Ева, — обратился к ней Гофман, когда она спустилась вниз. — А это наша очаровательная фройлейн Браун, моя ассистентка и по совместительству фотомодель. Будь любезна, Ева, сходи за пивом и паштетом.

— Конечно, господин Гофман.

Девушка кивнула гостю и улыбнулась. Она ждала, что господин Вольф сейчас скажет что-то вроде «у вас очень привлекательная ассистентка», но он ничего такого не сказал и даже руку ей пожал с самым равнодушным видом.

Еву пригласили присоединиться к застолью. Она съела бутерброд, из вежливости немного выпила. Вольф не сводил с девушки глаз, засыпал комплиментами и захватывающе, остроумно рассказывал о последнем спектакле.

— Кто этот человек? — спросила она вечером хозяина ателье.

Тот изумленно воззрился на нее. Лицо его выражало полнейшее недоумение.

— Что значит — кто, малышка? Я думал, ты узнала его и знакомство тебе польстит!

Ева ничего не понимала.

— Это же Адольф Гитлер, глупенькая! Он мой старый товарищ и клиент, Вольф — его партийный псевдоним. Не знал, что ты так далека от общественной жизни… Все газеты только о нем и кричат!

Ева немного обиделась, но промолчала. Конечно, она слышала об этом скандальном политике и даже пару раз слышала его речи. Но чтобы вот так просто… здесь, на работе… познакомиться с ним! Об этом нельзя было даже помыслить! Неудивительно, что она его не узнала!

— Я покажу тебе альбомы, — сказал Гофман. — Думаю, тебе будет интересно.

Еще бы! Конечно, ей было интересно! На следующий день — к счастью, было мало клиентов — она несколько часов провела, листая эти альбомы и внимательно рассматривая каждую фотографию: «Гитлер в партийной униформе», «Гитлер в окружении штурмовиков», «Гитлер посреди ликующей толпы», «Гитлер на фоне знамен со свастикой»… Какая интересная жизнь, какие занятные люди вокруг него!

К концу дня она уже была влюблена по уши.

* * *

История имела романтическое продолжение.

Они встречались очень часто, ходили в кино, на прогулки в парк. Адольф дарил Еве вестерны своего любимого Карла Мая, и она жадно прочитывала их и тоже их полюбила — потому что их обожал он.

Адольф вел себя более чем по-джентльменски, в галантности ему не было равных. Он не позволял себе пошлостей и двусмысленностей, целовал ей руки и предугадывал любое ее желание. Очарованная Ева изнывала от желания стать ближе к нему, ощутить вкус его поцелуя, но ни о какой физической близости речи не шло, и она терзалась сомнениями: так ли уж нравится она ему?

— Женщина способна любить глубже, чем мужчина, — говорил он ей, и Ева, замирая от восторга — он признавал глубину чувств женщины, — могла полночи проплакать, уверенная, что так он намекает на свою нелюбовь к ней.

Но на следующей прогулке он говорил, что браки, берущие свое начало от плотских ощущений, обычно неустойчивы и в ней загоралась надежда: он хочет, чтобы она стала его женой и потому не торопится!

Ева очень хотела любить — и вот наконец нашелся тот, кого она могла не просто любить, а обожать. Боготворить. Она мечтала отдать ему всю себя, без остатка. Потрясенная и польщенная тем, что на нее обратил внимание такой известный человек, она не замечала ни его нервных срывов, ни экстравагантных поступков, которые в другом человеке могли бы ее напугать. Ее не отталкивали даже его заявления о том, что умный мужчина всегда должен выбирать примитивную и глупую женщину, она все равно слушала его открыв в восхищении рот, а уж на внешность возлюбленного она тем более внимания не обращала. А он был весьма и весьма далек от совершенства: мускулист, но склонен к полноте, имел впалую грудь, сутулился, был кособок и имел большие, не соразмерные с ростом ступни. Лицо его, которое могло показаться даже отталкивающим, для влюбленной девушки было самым прекрасным в мире: неприятные маленькие глаза, крупный нос, квадратные усики и желто-коричневые зубы.

— Он обладает просто-таки животным магнетизмом! — захлебываясь словами, делилась Ева с Ильзе, старшей сестрой. — От него невозможно отвести взгляда! Он так говорит! Он гений! Честное слово, гений! Он настоящий вождь нации…

Ильзе насмешливо крутила пальцем у виска, мол, что поделаешь, младшая сестренка влюбилась, куда деваться…

Ева всегда хорошо одевалась, а теперь стала уделять своей внешности особое внимание: надевала только облегающие платья и свитеры или короткие, до колен, юбки и легкие блузки — и обязательно самые модные. Она часами крутилась у зеркала, поворачиваясь то так, то этак и вызывая неодобрение сестры.

— Он лидер нацистов, Ева, — говорила Ильзе, которой эта странная связь нравилась все меньше и меньше. — А еще он почему-то твердо убежден, что знает все на свете и несет людям абсолютную истину. Ни папа, ни мама не одобрят твой выбор.

— Подумаешь, — отмахивалась Ева, придирчиво выбиравшая помаду или заколку. — Главное, что я люблю его и нам хорошо вместе.

— А замужество? Тебе ведь нужно будет выйти замуж. Родители ни за что не позволят тебе венчаться с Адольфом.

— Это все равно, — раздраженно огрызалась младшая сестра. — Им придется позволить мне это!

— Да и он, по-моему, вовсе не горит желанием жениться на тебе… — все-таки добавляла колко старшая.

* * *

Первым цветком, который он ей подарил, была желтая орхидея. Ева засушила ее и долго хранила. Она часто любовалась им, порой упрекая себя в излишней сентиментальности, — но с другой стороны, что тут такого? Первый цветок, первое проявление нежности от любимого человека…

— Моя маленькая нимфа, — называл он ее, и Ева могла многократно повторять про себя эти его слова. — Моя маленькая нимфа, из-за тебя мне стали нравиться молодые, смазливые и невинные!

Она привыкла к операм, кинотеатрам, ресторанам, к разговорам об искусстве и полете на Луну, к игре на рояле, к тому, что он иногда нежно поглаживает ее руку. Она читала книги, которые он ей давал, она научилась любить то, что любил он, она даже постаралась освоить программу национал-социализма — только чтобы нравиться ему, чтобы он всегда был с ней рядом.

Единственное, что омрачало ее безмятежную жизнь, была Гели Раубаль.

— Он все-таки не любит меня! — вся в слезах, жаловалась Ева сестре. — Да, я нравлюсь ему, он любуется мной, но пока есть она, другие женщины его не интересуют! Все называют ее пустоголовой маленькой шлюхой, но он без ума от нее! По вечерам он только у нее, он специально снял ей дом! Я с ума схожу, когда думаю, что вот сейчас, в эту минуту, они могут быть вместе! И, кажется, он делает все возможное, чтобы она не узнала обо мне.

— Ну, это естественно, а при его возможностях еще и легко. — Ильзе нежно поглаживала Еву по плечу. — Не подавай виду, что тебя это задевает. Следи за собой, будь красива, приятна, весела, и когда-нибудь он это оценит и не сможет с тобой расстаться, уверяю тебя. И прошу, только не устраивай ему сцен ревности.

— Конечно, Ильзе, я же не такая глупая! Если я когда-нибудь это сделаю, этот день будет последним в наших отношениях…

Пройдет целых три года до того момента, как Гели при трагических обстоятельствах исчезнет из жизни Евы — но не из памяти Гитлера. В один из солнечных сентябрьских дней, когда Гитлер отправится в предвыборное турне, она застрелится, и ее смерть станет настоящей трагедией для избранника Евы Браун. «В моей жизни одна только Гели внушала мне подлинную страсть, это единственная женщина, с которой я мог бы связать свою жизнь супружескими узами», — так он скажет, и Еве придется с этим смириться.

В течение еще семи лет каждое Рождество Гитлер будет приезжать в Мюнхен, запираться в комнате погибшей подруги и в одиночестве горевать о ней. Он закажет большой портрет Гели, и возле него постоянно будут стоять букеты свежих цветов… А лучший скульптор Германии вылепит ее бюст, который установят в рейхсканцелярии… А Еве придется, чтобы вернуть к себе внимание фюрера, начать ненавязчиво подражать Гели: носить такую же прическу, ходить и даже говорить, как она…

* * *

Что несколько огорчало Еву, так это то, что родители были совсем не в восторге от происходящего.

В один прекрасный солнечный они поехали прогуляться к австрийской границе и были весьма удивлены, встретив там Еву вместе с множеством каких-то совершенно незнакомых людей.

— Папа, мама, какой сюрприз! Я тут от нашего фотоателье на съемках фюрера. Позвольте представить его вам! — радостно защебетала Ева и подвела Адольфа к родителям.

— Здравствуйте, фрау и господин Браун, — галантно поклонился Гитлер и поцеловал руку матери Евы. — Прекрасная сегодня погода. У вас замечательная дочь, — добавил он с улыбкой.

Родители были совершенно очарованы фюрером — но случайно проговорилась Ильзе. Когда Ева в очередной раз приехала в дом родителей, они встретили ее отстраненно и холодно.

— Папа, мама, что с вами? — воскликнула расстроенная Ева.

— Он тебе в отцы годится, — бросила мать, не глядя на нее. — На кого ты тратишь свою молодость?

— Но, мама…

— Помолчи! Твоя сестра нам обо всем рассказала! Он обращается с тобой, как со шлюхой, да?

— Как ты можешь, мама? — пробормотала потрясенная до глубины души Ева, но тут отец протянул ей какой-то конверт.

— Передай это своему так называемому возлюбленному, — и больше он не сказал ей ни слова.

Вернувшись домой, Ева сразу же вскрыла письмо. То, что она прочитала, шокировало. Отец осмелился мешать ее счастью!

«Глубокоуважаемый господин рейхсканцлер! Я придерживаюсь, наверно, уже несколько старомодного морального принципа: дети должны уходить из-под опеки родителей только после вступления в брак. Я был бы Вам в высшей степени признателен, если бы Вы не поощряли склонность моей, пусть даже совершеннолетней, дочери к самостоятельной жизни, а побудили бы ее вернуться в лоно семьи».

Некоторое время Ева раздумывала, держа письмо в руке.

«А ведь он страшно боится, — вдруг пришло ей в голову. — Ну конечно же, он боится, несмотря на этот холодный, возмущенный и самоуверенный тон! Иначе он не отдал бы письмо мне, а передал в рейхсканцелярию или отправил лично Адольфу!»

Возмущенная до глубины души Ева порвала письмо на мелкие кусочки.

* * *

«Почему я должна все это выносить? Лучше бы мне никогда его не видеть! Он по-прежнему относится ко мне странно: может благосклонно отвечать на ласки, а может быть отстраненно холодным. Может несколько вечеров подряд проводить со мной, а может не приезжать месяцами. Погода такая чудесная, а я, любовница самого великого человека в Германии и на Земле, сижу и могу только смотреть на солнце через окно.

Можешь себе представить, милая Ильзе, он открыто рассуждает о невозможности нашего брака. А эта актрисулька, Юнити Митфорд… Она известна как Валькирия и выглядит соответствующе, особенно ее ноги. Он называет ее английской розой и идеальным образцом арийской женщины. Я вынуждена мириться с тем, что все надо мной смеются!

Фюрер производит просто сумасшедшее впечатление на женщин — вероятно, ты и сама заметила это, но мне несколько неприятно, когда пятнадцати-шестнадцатилетние девушки бросаются под колеса его автомобиля — причем действительно рискуют жизнью, — для того чтобы только прикоснуться к нему. Ежедневно он получает тысячи писем от женщин, которые хотят иметь от него ребенка… Как я все это терплю? Хотя, конечно, чего еще ждать? Он поистине великий, гениальный человек, и естественно, что его обожает вся нация…

Фюрер назначил меня своим личным секретарем, и я теперь могу присутствовать на официальных приемах. Но на людях он очень холоден со мной, и я часто из-за этого плачу.

Я очень одинока. Ему не нравилось, что я катаюсь на лыжах и занимаюсь спортом, и я перестала это делать. Немного скучно. Но у меня теперь есть дом, и я обставила его по своему вкусу: жду не дождусь, когда ты приедешь в гости и посмотришь на мое гнездышко.

А еще, ты не поверишь, от нечего делать я описываю свои наряды! Может быть, тебе это покажется глупым и несерьезным, но, с другой стороны, мой фюрер уже надарил мне столько всего, что в моей гардеробной собралась целая коллекция лучших образцов моды. Да-да, я составляю настоящий каталог: где была куплена вещь, за сколько, когда и при каких обстоятельствах. Кто знает, для чего это может потом пригодиться… Да и к тому же эти вещи мне дороги: они куплены Адольфом и напоминают о нем.

А еще, когда ты приедешь, Ильзе, я покажу тебе фильмы с собой в главной роли и фотографии — все это я снимаю сама. Ты знаешь, я так увлеклась и снимаю совершенно все подряд, всю нашу жизнь, всех гостей, которые приезжают к Адольфу. Это кажется мне очень интересным, а кроме того, забавным и полезным занятием.

Приезжай, дорогая Ильзе, я очень по тебе скучаю. Мы попросим, чтобы нас отвезли на реку, купаться. Правда, мне нужно быть осторожной, так как мой фюрер запрещает загорать — ему нравится белоснежная кожа, это по-настоящему аристократично.

Я постоянно боюсь его потерять. Я так несчастна. Пойду куплю еще снотворного и погружусь в полудрему».

Она сходила с ума от ревности — как к реальным, так и возможным привлекательным спутницам Адольфа, которые, по ее мнению, обязательно должны были существовать. И вот однажды, распалившись и накрутив себя до состояния полного помешательства, она, не помня себя, написала прощальное письмо и выстрелила из отцовского пистолета себе в шею. Может быть, хоть так, была последняя ее мысль, перед тем как спустить курок, ей удастся сравняться с Гели Раубаль — ведь она тоже застрелилась, она тоже не побоялась отдать жизнь из любви…

Страшная боль отрезвила ее. Кровь хлынула потоком из раненого горла. Ева, пытаясь кричать, едва не падая и хватаясь за кресла, буквально подползла к телефону. Вместо слов из ее горла вырывались только хриплые стоны.

— Я здесь… Я умираю… Здесь все в крови… — едва смогла она сказать шурину Гофмана, врачу Плате.

Как же она была счастлива, когда Гитлер примчался к ней в больницу с огромным букетом цветов — в полном восхищении и преклонении перед ней!

Много позже она узнала, что до того, как отправиться к ней, он подробнейшим образом расспросил врачей о том, как все было.

— Мы действительно едва успели спасти ее! — был ответ. — Еще несколько минут, и было бы поздно!

— Значит, и в самом деле она вела себя как настоящая валькирия! — восторженно сказал абсолютно счастливый Гитлер Гофману. — Ева сделала это из любви!

«Телеграмма и множество цветов от него. Моя комната похожа на цветочную лавку и пахнет так, будто ее освятили. Главное — не терять надежды, а уж терпению я научусь. Вчера он приехал неожиданно, и был совершенно восхитительный вечер. Он хочет подарить мне домик. Боюсь загадывать. Господи, сделай так!»

Теперь он нежно называл ее Патшерль — киска, ежедневно звонил и даже купил дом и подарил двух черных шотландских терьеров — Штази и Негуса. А однажды он даже взял ее с собой на прием у герцогини Виндзорской.

Высокие гости пребывали в некотором недоумении: абсолютно счастливая Ева, не умолкая, говорила о бывшем короле Англии Эдуарде, который ради любимой женщины отрекся от короны.

— Эта простушка пытается дать Гитлеру понять, что у них с бывшей миссис Симпсон, а ныне герцогиней Виндзорской очень много общего и он мог бы уже, как наследный принц, жениться на ней, а не думать постоянно о своем партийно авторитете, — насмешливо перешептывались дамы. — Однако как она навязчива и как прозрачны и наивны ее намеки…

— Говорят, если они едут купаться или на прогулку, целый взвод эсесовцев перекрывает все дороги! А еще он приставил к ней двух охранников, говорят, они ходят за ней по пятам! Наверное, он по-своему к ней привязан, раз так заботится о ней…

— Да-да, он окружил ее королевской роскошью! Говорят, она переодевается до семи раз в день и к гостям выходит только с полным набором украшений: ожерелье, брошь, браслет, часы с бриллиантами… И это днем! И не в честь приема!

— У нее столько драгоценностей? Как же, понятно, ведь в ее документах написано — секретарша, она получает целых четыреста пятьдесят марок жалованья!

— На эти деньги она себе покупает «мерседесы» и «фольксвагены»? Хорошо же живут секретарши!

— Тише, тише, она смотрит в нашу сторону! Если он узнает, что мы о ней говорили, он может даже закрыть перед нами двери своего дома! Он уже поступил так с фрау Гогенц!

* * *

В конце 1944 года Ева составила завещание, разделив имущество между родственниками и подругами. А в феврале 1945 года она переехала в бункер Гитлера — чтобы до конца остаться его опорой и единственной спутницей.

— Я всегда буду с тобой, любимый, — говорила она. — Я не покину бункер даже ради прогулки, будь уверен. Я счастлива, что наконец-то могу быть так близко к тебе.

* * *

— Война проиграна. Я убью себя, — сказал Гитлер утром 22 апреля.

— Ты знаешь, что я уйду вместе с тобой, — ответила Ева, обнимая его. — Помнишь, я говорила: если с тобой что-то случится, я умру. С нашей первой встречи я поклялась себе повсюду следовать за тобою, так же и в смерти. Ты знаешь, что я живу для твоей любви.

Советские войска были уже на подступах к Берлину.

— Офицеры бегут как крысы с корабля, — сказала Ева. — Еще и прихватывают с собой кто сколько может. Бедный Адольф…

Ильзе пожала плечами.

— Ты знаешь, — продолжала младшая сестра, — он хочет покончить с собой. Он сам сказал мне об этом. Но у него не хватает духу… Он несколько раз прощался со всеми — очень торжественно, запирался в своей комнате… и выходил обратно, так и не сумев выстрелить в себя… Я сегодня пообещала, что уйду вместе с ним…

— А я сегодня видела сон, — тихо промолвила Ильзе, так, будто слова давались ей с трудом. — Ты стоишь, охваченная пламенем, а вокруг тебя — полчища крыс…

— Я до последнего времени думала, что все закончится подписанием мирного соглашения и веселыми песнями… — задумчиво произнесла Ева. — А оказалось вот так… Помнишь, когда на него было покушение? Тогда Бог спас его. А я ведь на грани нервного срыва была, когда его увидела… Волосы седые, руки дрожат… Он почти не видел и не слышал, врачи сказали, что это все от потрясения, и голова у него так болела… А теперь? Что будет с ним теперь? Что будет со всеми нами?

— Помнишь, когда вы познакомились, я ведь предупреждала тебя… И родители были так расстроены… Если бы ты тогда послушала нас…

— Я не могла, — медленно, словно про себя, ответила Ева. — Не могла я никого послушать…

В бункере, на шестнадцатиметровой глубине под землей, время словно остановилось. Наверху шли бои, в Берлине бушевали пожары, земля содрогалась от взрывов бомб и снарядов, а стенографистки, как и все сотрудники рейхсканцелярии, были, как всегда, подтянуты, безукоризненно одеты и причесаны. Многолетняя выучка давала себя знать.

— Немецкий народ, — диктовал Гитлер, — оказался недостойным возглавляемого мною движения. Сейчас, когда мое земное бытие подходит к концу, я решил взять в жены девушку, которая доказала мне свою многолетнюю верную дружбу и прибыла в осажденный город, чтобы разделить мою судьбу. Мы оба предпочитаем смерть позору бегства или капитуляции.

* * *

29 апреля в три часа тридцать минут ночи Ева Анна Паула Браун стала фрау Гитлер.

В бункере Гитлера не было слышно взрывов и выстрелов. Здесь, глубоко под землей, все было, как раньше, когда весь мир, казалось, был у ее ног. Только церемония бракосочетания, хоть и проведенная в строгом соответствии с ритуалом, была, на взгляд Евы, слишком уж короткой и сдержанной.

Молодая женщина светилась от счастья. Она была очень красива в этот день — стройная, с белоснежной кожей, в черном обтягивающем платье…

— Сегодня особенный день, он должен запомниться нам навсегда, — шепнула она на ухо совершенно разбитому и подавленному Адольфу. — Я специально надела твое любимое платье. Я люблю тебя, мой фюрер…

Правой рукой Гитлер судорожно сжимал руку Евы, левая его рука подергивалась. Со всех сторон звучали поздравления, звенели бокалы с шампанским, но, казалось, ничто не могло вывести вождя нации из жуткого оцепенения.

«Поистине пир во время чумы, — думал Мартин Борман. — Что за комедия? Впрочем, этот спектакль — перед лицом поражения сочетаться браком со своей валькирией — вполне в духе фюрера. Эффектно, пафосно и с претензией на вечность. Видимо, теперь стоит ждать жертвоприношения и всепожирающего огня, как в скандинавских сагах, которые он обожает. Если бы это не было так трагично, я бы, пожалуй, от души посмеялся».

— Поздравляю, фройлейн! — поднял он бокал, чуть склонив голову и пристально глядя на новобрачную.

Ева лучезарно улыбнулась.

— Зовите меня теперь просто фрау Гитлер! — сказала она и отпила глоток шампанского.

«Ева Гитлер, урожденная Браун» — вывела она красивым ровным почерком на официальном бланке.

* * *

30 апреля Ева раздала свои вещи прислуге и секретаршам. Затем в сопровождении Мартина Бормана она быстро прошла из бункера к подземному гаражу на улице Геринга. Там ее ждал закрытый «мерседес».

* * *

Через несколько дней в кабинет Адольфа Гитлера войдет актер Густав Веллер. Спустя немного времени эсесовцы внесут туда же на простынях стройную красивую женщину — без сознания, в одном нижнем белье, и закроют за собой дверь. Раздастся выстрел. Охрана вбежит в кабинет. Мертвый фюрер будет сидеть за столом. Рядом на софе будет лежать мертвая Ева, возле нее — подаренный когда-то Гитлером пистолет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.