Глава вторая ВОСПИТАНИЕ И УЧЁБА

Глава вторая

ВОСПИТАНИЕ И УЧЁБА

Король приказал…дать мне чисто мужское воспитание и научить меня всему тому, что молодой принц должен был бы знать для достойного управления страной… Он хотел, чтобы я во всём была похожа на молодого принца и приобрела все его добродетели и умения.

Кристина

Завещание Густава II Адольфа воспитать наследницу трона принцессу Кристину как «молодого принца», естественно, не предполагало делать из неё в полном смысле мужчину. Имелось в виду дать ей такое же нравственное воспитание и образование, которое было необходимо для мужского наследника трона. Именно так понимали это и опекуны принцессы. Менять женскую сущность Кристины воспитательными мерами никому в голову не приходило. Другое дело, что сама природа распорядилась так, что её мужские наклонности совпали с пожеланиями отца.

К воспитанию королей в описываемое время подходили со всей тщательностью и основательностью — особенно в Швеции, где это дело считалось не частным, а сугубо государственным. Существовала целая литература о том, какими идеальными качествами должен был обладать правитель страны и какими путями необходимо было их прививать. Центральное место в ней занимало учение о добродетелях, ибо всякий правитель должен быть добродетельным.

Добродетельный король обязан быть в первую очередь добрым христианином, воспитанным в вере своей страны. Он должен быть справедливым, мудрым, мужественным, вести высоконравственный образ жизни и во всём служить образцом для подражания своим подданным; он должен находиться в добрых отношениях со своим народом, уважать традиции и законы страны, проявлять постоянную заботу о процветании своего королевства и о благосостоянии подданных.

Согласно представлениям XVII века, женщина на роль правителя не годилась: это было не угодно Богу и противоречило разуму. Лишь в исключительных случаях «лучшие люди страны» могли позволить себе посадить на трон женщину-правительницу: когда, в силу объективных и непреодолимых обстоятельств, не оказывалось наследника мужского пола, когда это позволяли законы и когда женщина обладала разумом, знаниями и другими добродетелями и качествами для управления государством.

Швеция к описываемому моменту находилась в форс-мажорных обстоятельствах, и принцесса Кристина по всем параметрам безусловно могла считаться кандидатом на шведский трон. Оставалось только снабдить её необходимыми знаниями. (Заметим, что официальный титул шведского монарха, независимо от его пола — «король». Королевой могла быть лишь супруга короля.) Женщина-монарх в своих полномочиях ничем не ограничивалась, она исполняла их в полном объёме, установленном для короля-мужчины.

В феврале 1633 года Кристина была официально представлена собранию сословий Швеции. На заседании риксдага семилетняя принцесса сидела на огромном троне и спокойно смотрела в зал. Ларе Ларссон, представитель крестьянской секции в парламенте, дородный детина, встал с места и крикнул:

— Где эта дочь Густава Адольфа?! Мы не знаем её, и многие из нас никогда её не видели.

Лантмаршал[13] риксдага подошёл к Кристине, взял её на руки и показал Ларссону:

— Вот она — теперь видишь?

Крестьянин, впившись глазами в лицо принцессы, удивился важному виду и недетской серьёзности принцессы и громко сказал:

— Да, это она, у неё глаза, лоб и нос короля Густава, так что она будет нашим королём!

После этого риксдаг со всей серьёзностью и шведской основательностью принялся за обсуждение вопроса о воспитании принцессы. В поручении риксдага опекунскому совету от 1633 года говорилось, чтобы тот проявлял «величайшую заботу и ревность в том, чтобы Е. К. В. наставлялась и воспитывалась в духе нашей истинной религии, всех христианских королевских добродетелей, признанных шведских обычаев, а также в преданности собственной стране и подданным».

Роль инспектора, контролировавшего учебно-воспитательный процесс, выполнял, как мы уже упомянули выше, гувернёр Аксель Банер — по характеристике Кристины, «очень благородный и добрый человек… и очень слабый по части женщин и вина». В своё время он был верным спутником принца и короля Густава Адольфа в амурных похождениях и прочих развлечениях. У А. Банера никакого образования не было, но он хорошо знал двор, поэтому его влияние на принцессу выразилось в основном в передаче знаний о дворцовом церемониале и манерах поведения. У Банера был помощник Густав Хорн, в отличие от гувернёра, образованный и культурный человек. Он-то и дал Кристине первые уроки французского языка, но на этом его педагогическая деятельность закончилась.

Следующее постановление риксдага на эту же тему было принято 24 марта 1635 года, когда Кристине исполнилось восемь лет. Требования к воспитанию принцессы конкретизируются: риксдаг предлагает назначить ей наставника, гофмейстера и гофмейстершу, которые наблюдали бы за ней и во время учёбы, и при приёме пищи, а также при смене одежды, во время игр и прогулок и ограждали бы её от опасностей и нежелательного влияния со стороны окружающих. Принцессе полагалось несколько фрейлин и товарищей по учёбе, которые способствовали бы её развитию, усвоению хороших манер, делили бы с ней досуг и развлечения. В качестве товарищей по учёбе были рекомендованы её кузен пфальцграф Карл Густав и его сёстры пфальцграфини Элеонора Катарина и Мария Ефросинья.

Риксдаг обращал внимание на то, чтобы принцессе не попадались в руки еретические книги и чтобы на неё не оказывали зловредного влияния кальвинисты и католики. Королева должна была быть доброй лютеранкой. Ну и, конечно, принцессе надобно было уделить серьёзное внимание изучению истории Швеции, её обычаев и законов, а также иностранных языков (выбор — на усмотрение опекунов), а опекунам необходимо было определить круг «учёных людей», которые должны были учить Кристину, и список «хороших» книг для чтения. А в целом, полагал риксдаг, конкретные детали обучения должен определить опекунский совет, когда для этого наступит время. Не депутатское это дело — учить королей! Дж. Мэссон называет этот документ риксдага «ужасным», имея в виду, что он предназначался для восьмилетнего ребёнка, и без того по горло загруженного учёбой.

Впрочем, риксдаг несколько запоздал со своими советами: Юханнес Маттиэ уже два года учил принцессу Кристину элементарным основам школьных дисциплин, хотя официально, специальным королевским письмом, был определён в наставники лишь 27 августа (7 сентября) 1635 года. Одновременно Маттиэ назначался и дворцовым проповедником.

Именно в это время впервые было замечено, что маленькая принцесса склонна к меланхолии. Был вызван немецкий доктор, и тот дал совет читать принцессе «короткие, занимательные, поучительные и весёлые истории» или играть «короткие приятные музыкальные сочинения», а также показывать ей живописные картины с изображением «зверей, растений, цветов, рыб и пр.».

И в это же время у Государственного совета обострились отношения с королевой Марией Элеонорой. Список её прегрешений был велик: она проявляла «экономическую безответственность» при управлении имением[14], выделенным для её «прокормления» государством; она дурно влияла на свою дочь; и более того, эта «подлая лгунья» вступила в тайные сношения с врагом Швеции датским королём Кристианом IV, а также со своим братом курфюрстом Бранденбурга и информировала его о том, какие меры шведское правительство предпринимает в отношении курфюршества. Неслыханное предательство!

Габриэль Оксеншерна в 1635 году писал брату Акселю в Германию: «Вдовствующая королева совсем взбунтовалась, она чрезвычайно затрудняет воспитание нашей маленькой принцессы, склоняет её ко всякого рода отвратительным поступкам, а также к ненависти к нам лично и к народу в целом, она не позволяет наказывать дочь и даёт ей волю проказничать наравне с другими».

Августейшая вдова не осталась в долгу и, со своей стороны, через своего губернатора-управляющего, известного уже Акселя Банера, предъявила требования к правительству. Во-первых, пусть оно распорядится о назначении в её распоряжение двух государственных советников, которые бы вместе с ней принимали пищу; во-вторых, пусть оно информирует её обо всём, что происходит в королевстве, включая собственные решения; и, в-третьих, пусть оно увеличит суммы апанажа.

Реакция Акселя Оксеншерны, только что вернувшегося из Германии, на демарш вдовствующей королевы была молниеносной. Он не обратил внимания на требования Марии Элеоноры, потому что считал их вздорными. Для него важнее было дело воспитания принцессы Кристины. 27 июня (8 июля) 1636 года канцлер собрал Государственный совет и поставил на повестку дня один за другим вопросы: будет ли вдовствующей королеве и впредь позволено управлять выделенным ей государством имением, жить в королевском дворце и распоряжаться воспитанием своей дочери?

Свойственник Марии Элеоноры, адмирал Юлленъельм, попытался взять королеву под защиту, доложив присутствовавшим, что Мария Элеонора поклялась перед Богом в том, что никакого предательства по отношению к Швеции не совершала. Оксеншерна обрушился на него со словами: «Неправда, она делает это! Того, кто секретно переписывается с Польшей и Данией, следует считать врагом, а не другом нашего государства!»

Но главным вопросом, конечно, была судьба принцессы, которая до сих пор формально находилась на попечении придворной лекарши Лукреции Шлёцер. В самом начале заседания Пер Брахе[15] поставил под сомнение правомерность обсуждения упомянутых вопросов без соответствующего мнения риксдага. Все молчали. Ни у кого язык не поворачивался сказать, чтобы у матери отняли дочь. Но канцлер выложил сильный козырь: этого требуют воспитание и образование будущей королевы. Есть опасность, что молодая королева будет воспитана в духе презрения к своим подданным.

Вопрос перешёл в плоскость безопасности королевства!

Риксмаршал Якоб Делагарди привёл ещё один аргумент в поддержку мысли канцлера: вдовствующая королева вряд ли может дать правильное религиозное воспитание. И тут же брат канцлера Г. Г. Оксеншерна предложил поставить вопрос на голосование. Голосование предполагало не только «вотирование», но и возможность для члена правительства высказать своё развёрнутое мнение. Каждое высказывание протоколировалось на бумаге.

Аксель Банер согласился с тем, что королева-мать не способна дать дочери надлежащее воспитание, но при отделении дочери от матери, по его мнению, нужно соблюсти такт. Его поддержал Оке Даг-ок-Натт (День-и-Ночь). Финско-шведский аристократ Клаэс Флеминг сказал, что ему неприятна постановка вопроса, но «лучше перегородить ручей до того, как он превратится в реку». Риксадмирал К. К. Юлленъельм говорил, что даже хорошие матери, «как обезьяна своего детёныша», могут испортить своего ребёнка, но отделение дочери от матери нужно обставить очень деликатно. Риксмаршал Я. Делагарди заметил, что если принцесса и не воспитывается в пороке, то при существующем положении она вряд ли может стать богобоязненной и любящей своих подданных королевой. Самый сильный аргумент высказал риксдротс Г. Г. Оксеншерна: «Её Величество ничего хорошего в смысле уважения или любви к стране из уст госпожи матери не слышит, и Её Величество вряд ли сможет иметь о своих подданных благоприятное мнение, когда её мать дурно высказывается о нашей стране».

Оксеншерны давят со всех сторон. Но окончательное решение даётся трудно. Советники, по выражению канцлера, испытывая почтение к вдове и благоговение перед памятью короля Густава II Адольфа, снова пускаются в рассуждения. Канцлер бросает интересную реплику о том, что если в результате разлуки с матерью принцесса умрёт, то в случившемся будут винить его. Все молчат, но в душе соглашаются: ведь это он, Аксель Оксеншерна, «заварил» всю эту кашу, как только появился в Стокгольме. И снова, и снова они заходят в один и тот же тупик: существуют сотни аргументов «за» и «против», но государственные интересы требуют, чтобы… В конце концов, рассудили государственные мужи, принцесса Кристина будет разлучена с матерью не навечно и вдовствующей королеве можно позволить иногда навещать свою дочь. Гранитная твёрдость Оксеншерны и оппортунизм министров решили дело.

Совет постановил, что сначала следует попытаться договориться с матерью мирно, но если этого сделать не удастся, тогда нужно применить силу и увезти принцессу в Упсалу. Если же Мария Элеонора попытается поехать вслед за дочерью, то надо устроить так, чтобы ни для неё лично, ни для её двора в Упсале не нашлось резиденции. Струсивший К. К. Юлленъельм предложил не указывать в протоколе заседания слова о том, что Мария Элеонора дурно влияет на свою дочь, но ему резко возразил канцлер: нет, наоборот, потомки должны знать мотивы, которыми руководствовался совет при принятии такого важного и трудного решения. (Естественно, потомки должны были также узнать, что решение принимал не один только канцлер, а все члены Государственного совета.)

Что касается общего направления, в котором должна была воспитываться наследница трона, тут у членов Госсовета разногласий не возникло. На этот счёт уже высказывались и риксдаг, и члены совета, так что обсуждать было нечего. Детали учебно-воспитательной программы должны были определить наставники и гувернёры принцессы. Главное, подчеркнули Аксель Оксеншерна и прочие члены совета, чтобы будущая королева лояльно относилась к народу. (Естественно, под народом они подразумевали самих себя, ну, в крайнем случае, дворянское сословие.) Необходимо было, по крайней мере, не допустить со стороны принцессы абсолютистских наклонностей. Больше всего для Оксеншерны подошла бы monarchia mixta — правление, при котором власть в королевстве была бы поделена между монархом и аристократией. Ну, конечно, при формальном участии риксдага[16].

Ю. Маттиэ в период своего наставничества составил не один, а целых пять учебных планов для своей ученицы: два плана он успел сочинить до своего формального назначения на пост, а ещё три были написаны уже в процессе преподавания (последний был составлен в 1642 году). Сверх всякой меры скрытная и замкнутая Кристина прониклась к бывшему придворному капеллану доверием и любовью и стала делиться с ним своими сокровенными мыслями. «Оба они, — вспоминала Кристина много лет спустя о Маттиэ и Банере, — были прекрасными людьми, и испытывая к ним чувство дружбы и уважения, я была готова сделать для них всё… и я их во всём слушалась. Они знали, как со мной обращаться, и они завоевали мою дружбу и полное доверие… Но всё-таки, несмотря на их власть надо мной… я подвергала их ответы сомнению и пыталась разобраться во всём сама».

Маттиэ придерживался того мнения, что преподавание предметов детям знатных родителей должно быть сугубо целенаправленным и практичным. К примеру, ученикам незачем было тратить время на тонкости грамматики, фокусы логики или заучивание наизусть стихов — это всё, по его мнению, являлось схоластикой. Излишняя учёность была не нужна будущим представителям королевской администрации. И будущим королям тоже.

Основы вероучения, конечно, являлись основополагающим предметом, но и здесь не следовало перегружать учеников церковной догматикой, правильнее больше внимания уделять ежедневному усвоению молитв. На изучение теории лютеранства Маттиэ отводил лишь одно воскресенье. Этого, по его мнению, было достаточно для того, чтобы любой аристократ, равно как и королева в будущем могли выступать как защитники веры. Принцесса вместе с наставником внимательно штудировала и Библию, и катехизис Лютера, читала труды известных теологов того времени. И конечно же в лекциях Маттиэ о лютеранской вере она не могла не услышать экуменистский мотив о богоугодности прекращения среди христиан всех распрей и призыв к примирению и сближению всех ветвей христианства — католиков, кальвинистов и лютеран.

Много места занимало изучение латыни — языка дипломатии, науки и литературы. Владение латынью было основополагающим признаком учёности и культуры человека того времени. Изучение латыни, в соответствии с методикой, разработанной известным педагогом и мыслителем Яном Амосом Каменским, начиналось у принцессы с устных упражнений, с правильного произношения и заучивания целых фраз наизусть, а потом сменилось изучением грамматики. На первых порах Кристина должна была овладеть небольшим словарным запасом, достаточным для самых простых рассказов, но постепенно вокабуляр обогащался, грамматика усложнялась, пока ученица не достигла совершенства в передаче и понимании самых сложных текстов античных авторов (Тацит, Юстин, Ливий, Цицерон, Юлий Цезарь и др.). Для шлифования языка и стиля Маттиэ практиковал упражнения, сходные с тем, что мы сейчас называем изложением.

Кроме латыни Кристина учила греческий, а из современных языков — французский и итальянский (немецкий, так же как и шведский, был для неё родным языком). Д. Мэссон обращает внимание на унаследованную от отца способность Кристины обучаться языкам на слух. Герцог Гиз много лет спустя отметит, что французским языком королева владела в совершенстве и любой француз принял бы её за парижанку.

Важными предметами считались история (античная и шведская), государствоведение и философия. Практические и неформальные занятия по государствоведению с принцессой проводил канцлер Аксель Оксеншерна. Кроме того, Кристина по достижении пятнадцатилетнего возраста стала регулярно присутствовать на заседаниях Государственного совета.

Преподавались принцессе и основы математики (арифметика, геометрия), физики, астрономии, а также географии. Большое место в подготовке Кристины занимала риторика — искусство убеждать. Владение этим искусством считалось тогда необходимым для каждого потентата. Для Кристины был подготовлен курс так называемой практической риторики. Она училась логическому построению публичных выступлений, обсуждению противоречивых тем, анализу аргументов «за» и «против», подготовке контраргументов и парированию выступлений оппонента. Для этого Маттиэ устраивал дебаты «понарошку», а позже, по мере взросления, принцесса «проходила практику» на заседаниях Государственного совета.

Не менее важным и интересным был предмет под условным названием «искусство корреспонденции», на котором оттачивалось владение эпистолярным жанром. Здесь правила риторики и изящного стиля применялись для написания письма — делового, официального, дружеского и т. п. Особое значение в переписке, как известно, имело правильное обращение к адресату и употребление его титула, а также усвоение различных вариантов комплиментов, стиля, изъявления вежливости и пр.

Естественно, Кристину учили хорошим манерам, этикету и прочим светским и придворным условностям, в том числе танцам, которые она очень любила. А. Оксеншерна по возвращении из Германии в 1636 году для неё и детей шведской знати выписал из Франции учителя балетных танцев Антуана де Больё, который, по всей видимости, и привил будущей королеве любовь к балету. Через два года А. Больё поставил первый балетный спектакль, в котором танцевали его шведские ученики, включая молодых графа Магнуса Делагарди, кузенов Кристины пфальцграфов Карла Густава и Адольфа Юхана и пфальцграфинь Ефросинью и Элеонору.

Поощрения и похвала были главными стимулами для достижения августейшей ученицей высоких результатов в учёбе. Наказания применялись не так часто. Чтобы Кристина не уставала, Маттиэ чередовал занятия и предметы: изучение классики, например, перемежал уроками иностранного языка или развлекательной паузой («Ибо отдых — это хорошая приправа к работе»). Учёба ни в коем случае не должна была быть скучной. Принцесса ежедневно тренировала свою память, наставник следил, чтобы ни один день не проходил для ученицы напрасно — нужно было узнать хоть что-то новое. Повторенье — мать ученья, поэтому для повторения пройденного Маттиэ отводил целых два дня в неделю. Продуктивно, считал гувернёр, было иметь несколько товарищей по учёбе, но они, по мнению наставника, должны были быть хорошо воспитаны и так же хорошо, как принцесса, успевать в учёбе, иначе они могли оказать на неё дурное влияние или тормозить процесс учёбы.

Товарищи по учёбе, дети тёти Катарины и дяди Юхана, в целом подходили под это определение, хотя никакой конкуренции для молодой принцессы не представляли. Она во всех отношениях — и по способностям, и по характеру — была на целую голову выше своих кузин и кузена. Даже Карл Густав, старше принцессы на целых четыре года, вынужден был во всём подчиняться ей, и отнюдь не потому, что она была королевой, а он — её подданным. Он был не глуп, но слишком медлителен, а умственную неповоротливость Кристина в людях не выносила. Она сразу почувствовала своё не только интеллектуальное, но и физическое превосходство над двоюродными родственниками и стала проявлять его. Она специально писала свои сочинения на латинском языке, чтобы её «пфальцтоварищи» ничего из него не поняли. Она доводила толстяка-кузена до изнеможения на уроках фехтования и никогда, никому и ни в чём не давала себя победить. Совместная учёба с кузенами в конечном итоге лишь способствовала развитию у неё чувства высокомерия, которое она потом плавно перенесёт на всё своё окружение. Ведь все они, придворные — чиновники, слуги, военные, министры — не блистали ни умом, ни образованием и заслуживали лишь презрения. Особенно дамы — с ними и говорить-то было не о чем!

И снова в расчётах взрослых произошёл прокол!

Детали воспитательного процесса принцессы нам неизвестны. Мы не знаем также, как она тренировала своё тело, в какие подвижные игры играла, как, к примеру, научилась верховой езде и какими ещё мужскими «видами спорта» занималась. Известно только, что всё это входило в её обязательную программу подготовки как короля Швеции. Несомненно одно: занятия и с Маттиэ в классе, и с наставниками по физической подготовке на воздухе проходили очень продуктивно. Кристина с утра до позднего вечера и с огромным увлечением занималась воспитанием духа и тела и по достижении совершеннолетия могла вполне соответствовать высоким требованиям, предъявляемым к шведским монархам, а также полагать себя одной из самых образованных персон в Европе, включая мужчин.

Зададимся таким вопросом: чем, кроме соответствующих задатков, объяснялось необычное рвение Кристины к наукам и вообще к учёбе? Чем мотивировались её чуть ли не фанатичные прилежание и целеустремлённость? Сама Кристина утверждала, что учёба представляла для неё единственную возможность избежать общения с матерью. Современный шведский историк П. Энглунд тоже пишет, что «бегство принцессы к книгам» было бегством из душной, мрачной и затхлой обстановки непрекращающегося траура по отцу, который установила для себя Мария Элеонора.

Возможно, так оно поначалу и было. Создаётся, однако, впечатление, что главной двигательной силой были её непомерное честолюбие и тщеславие. Раннее осознание своей женской неполноценности обострило чувство честолюбия до предела. Если нельзя блеснуть красотой и женским обаянием, то можно многого достигнуть в другой области. Она должна была стать, как её отец. Нет, превзойти его и совершить для страны нечто грандиозное! Если отец прославился на поле брани, то она станет знаменитой на почве миротворчества. Она покажет всем, на что способна эта «девчонка из барской усадьбы, получившая в своё управление целое королевство».

Непомерное тщеславие, помноженное на впечатляющие успехи в учёбе и высокое привилегированное положение, способствовало возникновению у Кристины большого самомнения и высокомерия по отношению к окружающим её людям, а замкнутость, скрытность, сильная воля, упрямство и самоуверенность сделали её эгоистичной и лицемерной. Воспитанная без родительской любви и ласки, напичканная до предела знаниями, но лишённая здоровой естественной эмоциональности, она была полностью лишена чувства сострадания к ближнему.

С сохранившихся портретов молодой королевы, сообщает П. Энглунд, на нас смотрит «молодая дама с большими слегка грустными синими глазами, большим носом, двойным подбородком и плохо ухоженными русыми волосами. Её мимика, подобно голосу, полна динамики: она могла быть попеременно то задумчивой и говорить светлым девичьим голосом, то мрачной и говорить, как мужчина». Эта двойственность внешних проявлений, игра мимики и голоса навевают загадочный образ Моны Лизы — естественно, в шведском варианте.

В начале XVII столетия в культурных кругах Европы повсеместно культивировался стоицизм. Идеалом считался человек, способный контролировать свои эмоции, превозмогать трудности и лишения жизни и искать убежище в состоянии внутреннего покоя. Это гарантировало защиту человеческой души от всякого зла и способствовало развитию благородных помыслов и побуждений.

Если отвлечься от нюансов, Кристина в молодости, несомненно, была стопроцентным стоиком. Разумеется, она считала себя правоверной лютеранкой и никоим образом не подвергала свою веру сомнению. Но она также мнила себя неким подобием античной героини с чрезвычайно развитым чувством собственного достоинства. Например, она вообразила себе, что Швеция во время её правления стала сильным государством, хотя с экономической точки зрения всё было как раз наоборот. Она искренно верила в то, что отдаёт всю свою жизнь на благо своих подданных, что шведская армия при ней постоянно побеждала, что именно она была творцом Вестфальского мира. Её идеалом были герои античной истории — Кир, Александр Македонский, Цезарь, Сципион Африканский. Иногда она даже утверждала, что ценит их больше своего великого отца.

Её учили, что монарх любой ценой обязан скрывать свои истинные чувства и, наоборот, должен уметь заставить других людей раскрывать перед собой их внутреннюю жизнь. В случае с Кристиной такое воспитание привело к изощрённому лицемерию, фальши и двойной игре. Составной частью стоического воспитания являлось культивирование чувства долга. У Кристины это чувство, основанное на высоких моральных помыслах и добродетелях, было доведено до совершенства и изумляло каждого, кто с ней встречался. Пафос её мышления состоял в том, чтобы не делать того, чего можно было бы стыдиться, и любой ценой подчинить своё личное счастье долгу. Другой вопрос, конечно, где у королевы проходила граница между долгом и личными интересами.

С самого детства Кристина привыкла к тому, что её считали уникальным ребёнком и что ею все восторгались. Как она сама выразилась на страницах автобиографии, «она в высшей степени была довольна своей персоной». Она признавалась позже, что рано была отравлена ядом высокомерия к людям и всю жизнь пыталась бороться с этим недостатком. Но это было не таким простым делом: ведь Кристина была королевой (в смысле, королём) Швеции, а, стало быть, объектом направленной идеологии, центральным звеном которой была её абсолютная позиция как Божьего помазанника. Разумеется, Кристина воспринимала эту идею серьёзно, основательно и без всякого сомнения. Чувство высокомерия подогревалось и культивировалось этой идеологией ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Кристина всегда говорила, что она никому, кроме Бога, и ни в чём не должна отдавать отчёта, а став католичкой, невзлюбила исповеди.

Среди биографов королевы Кристины установилось трафаретное мнение о том, что она, с точки зрения своих способностей и полученных знаний, была феноменально культурной и образованной личностью. Это мнение легко опровергают современные изыскания. В частности, Л. Ослунд, не отвергая утверждений о хорошем образовании и воспитании, полученных Кристиной, о её способностях и разносторонних увлечениях (искусство, архитектура, алхимия, музыка, опера, живопись, скульптура, театр, философия, теология и литература), делает вывод, что даже в своём веке она не могла считаться ни гениальной, ни феноменально талантливой в какой-либо области. Она во всём оставалась любительницей, хотя и любительницей страстной.

По мнению С. Стольпе, королеву Кристину нельзя назвать великой личностью, но у неё были такие черты характера, как, к примеру, мужество и сильная воля, которые, несомненно, выделяют её из числа заурядных личностей — как монархов, так и простых смертных — и заставляют нас с уважением и должным вниманием отнестись к ней.

Мы уже писали выше, как шестилетняя принцесса сделала своё первое публичное выступление. Это произошло в феврале 1633 года, когда она приняла представителей сословий или, как тогда говорилось, была официально представлена риксдагу.

В том же году — вероятно, в мае или июне — она участвовала в церемонии приёма русского посольства, прибывшего выразить соболезнование по поводу гибели её отца, засвидетельствовать факт её восхождения на престол и подтвердить Столбовский мирный договор от 1617 года[17]. Кристина вспоминала, как риксдротс Брахе и риксадмирал Юлленъельм тщательно инструктировали её о деталях церемонии и уговаривали её не бояться «московитов». «А почему я должна испугаться?» — спросил их ребёнок. А потому, ответили взрослые дяди, что русские носили длинные бороды и одевались совсем не так, как «цивилизованные» шведы. «Да какое мне дело до их бороды? — возразила принцесса. — У вас тоже бороды, но я ведь не боюсь вас».

Русское посольство прибыло в Нючёпинг, где находилось ещё незахороненное тело короля Густава и куда съехались вдовствующая королева, принцесса Кристина и весь двор. Кристина вспоминала потом, что она сидела со строгим видом и взирала на русских. Посол боярин Б. И. Пушкин приложился к ручке принцессы и передал ей приветы от «брата» царя Михаила. Рядом стояли члены Госсовета и от имени Кристины вели с послом беседу. Французский дипломат Шарль Ожье (Ogier), работавший в это время в Швеции и присутствовавший на церемонии приёма русского посла, оставил об этом событии воспоминания. Согласно Ожье, боярин Пушкин, представляясь королеве и постоянно кланяясь, долго перечислял все титулы царя, после чего передал ей свои грамоты и отскочил назад, словно передавал кусок хлеба слону. Первая в жизни будущей королевы встреча иностранного посла прошла вполне достойно.

Двадцать девятого июля (9 августа) 1634 года произошла церемония официального признания кронпринцессы и она принимала тогда поздравления от риксдага и присягу от правительства, то есть Государственного совета.

На протяжении пяти лет опекуны к вопросу о воспитании Кристины больше не возвращались, но Оксеншерна исподволь и прямо всегда контролировал этот процесс. Кажется, он мог быть довольным, расчёты покойного Густава Адольфа, его самого и членов правительства оправдывались: принцесса Кристина превращалась, по словам канцлера, в «мужественную и разумную женщину».

На заседании Госсовета 5 (16) января 1642 года канцлер А. Оксеншерна напомнил присутствующим о том, что принцессе недавно исполнилось 15 лет и она достигла того возраста, когда многое уже может понимать и в состоянии хранить государственную тайну. С его стороны последовало предложение о приглашении принцессы на заседания Государственного совета.

Предложение канцлера, как всегда, было хорошо обоснованно. В его пользу говорили следующие моменты: королева успешно готовится к управлению страной; ей необходимо начать привыкать к государственным делам; для правильного понимания возможной критики в адрес правительства королеве полезно заранее познакомиться с трудностями правительственной работы; она должна привыкать к общению со своим народом и понимать, что для него полезно и что вредно. Аргументы «против» сводились к тому, что в настоящий момент королева ещё не в состоянии высказывать своё мнение и принимать участие в дискуссиях совета; что присутствие на заседаниях будет мешать учёбе и что церемония принятия королевы в Госсовете связана с потерей драгоценного министерского времени.

После небольшой дискуссии было принято решение всё-таки допускать принцессу на заседания Государственного совета, но не чаще одного раза в неделю. Впрочем, окончательный вердикт так и не был вынесен, но с этого момента Кристину стали регулярно информировать о ходе военных действий в Германии и о других внешнеполитических событиях.

Д. Мэссон указывает на следующую фразу из обращения канцлера к членам Госсовета: «Я с удовлетворением наблюдаю — и Бог да будет свидетелем, что Её Величество не такова, как представительницы её пола. Она добра и разумна до такой степени, что, если не позволит себе испортиться, способна оправдать самые смелые надежды». Что же имел в виду канцлер под словом «испортиться»? Мэссон считает маловероятным, что Оксеншерна имел в виду женскую фривольность. Не почувствовал ли он в таком случае нечто более серьёзное, например склонность Кристины к интриге, обману и притворству, перед которыми даже он окажется бессильным?

Ярким примером дальновидного расчёта молодой королевы может служить следующий эпизод.

После смерти Габриэля Оксеншерны в Государственном совете освободилась вакансия канцлера юстиции и правительство обратилось к Кристине с просьбой предложить на неё своего кандидата. Чтобы угодить ей и облегчить задачу, министры предложили, со своей стороны, назначить канцлером юстиции её двоюродного брата Карла Густава. Кристина сразу почувствовала подвох — её подвергали испытанию: назначит ли она в правительство своего родственника или нет? Она с честью выдержала проверку и дипломатично предложила определить нового канцлера юстиции обычным путём, то есть с помощью жеребьёвки. Жребий пал на Пера Брахе, который и стал новым министром.

Седьмого (18) января Госсовет продолжил обсуждение вопроса о возможности привлечения Кристины к государственным делам, и на сей раз аргументы «за» перевесили. Нужно было налаживать сотрудничество с королевой заблаговременно, не дожидаясь её совершеннолетия. Договорились пригласить её на первое заседание, посвящённое мобилизации рекрутов и взиманию контрибуции. Канцлер призвал членов совета высказывать в ходе обсуждения аргументы «за» и «против», чтобы из деловой встречи сделать наглядную лекцию.

Первая «лекция» состоялась уже 9 (20) января 1642 года в камер-зале Кристины. В учебных целях заседание запротоколировали более подробно, чем обычно. Выступающие с аргументами члены правительства, как и полагалось, обращались к королеве, перечисляя все её высокие титулы. Канцлер Оксеншерна делал заявления и напоминания, которые обычно подразумевались советниками само собой разумеющимися, но в данном случае должна была торжествовать наглядность урока. Когда канцлер обратился к королеве с просьбой утвердить или отвергнуть принятое советом решение, Кристина вполне уверенно ответила «милостивым» согласием. Одним словом, всё было по правилам.

С весны 1643 года королева подключилась к работе правительства на регулярной основе, посещая его заседания уже дважды в неделю. Далеко ходить не приходилось — комната совещаний Госсовета располагалась в королевском дворце на третьем этаже его восточного крыла. В правление Кристины Государственный совет собирался 11–12 раз в месяц.

При обсуждении назревавшего конфликта с Данией к Кристине обратились с просьбой высказать своё мнение. «Е. К. В. ответили, что они пока не обладают достаточными знаниями и оставляют решение вопроса на ответственность правительства и совета», — записано в протоколе заседания. (Из переписки с Юханом Казимиром известно, что Кристина из немецких газет достаточно хорошо была информирована о споре Швеции с Данией и в данном случае снова проявила завидный такт и скромность.)

Молодая королева подавала явные надежды на то, чтобы оправдать мужской титул короля. Семена просвещения падали на благодатную почву любознания, удобренную женским тщеславием и амбициозным стремлением доказать всему миру, что женщина ни в чём не уступает мужчине, в том числе и на королевском троне.

Теперь канцлер предпринял ещё один шаг на пути утверждения monarchia mixta. Он объявил основную учёбу королевы законченной и дальнейшее её образование взял в свои руки. Юхана Маттиэ с поста наставника уволили, единственная живая связь с приёмным отцом Юханом Казимиром была тоже навсегда прервана. Ни одного человека из лагеря пфальцграфа не осталось около королевы. Правда, в правительстве ещё сидел Юхан Шюгге, но он был стар и дряхл и никакой опасности для «оксеншернистов» не представлял. Уходя, Маттиэ сделал последний залп по своим противникам, прочтя 12 мая 1643 года свою знаменитую проповедь, в которой изложил своё представление о том, каким должен быть идеальный король Швеции.

Аксель Оксеншерна в тот же день, 12 (23) мая 1643 года, на заседании Госсовета подвёл итоги учёбы королевы Кристины, выразил удовлетворение её успехами и похвалил себя и других опекунов за «проделанную работу». Канцлер вспоминал любимого короля Густава II Адольфа и выражал твёрдую уверенность в том, что порфироносная дочь будет достойна своего отца. Кристина выступила с ответной речью, но её содержание до нас не дошло, ибо её почему-то не запротоколировали. Заседание было перенесено на следующий день и закончилось принятием решения вступить в переговоры с Данией и одновременно угрожать ей войной.

Королева это решение поддержала.

В 1643 году, когда Кристине ещё не исполнилось и семнадцати лет, Госсовет сделал предложение объявить её совершеннолетней досрочно. Вопрос рассматривался на заседании риксдага, где королева настойчиво говорила о том, что нужно подождать её восемнадцатилетия. Она напомнила депутатам, что её отец короновался в этом возрасте и что она ещё плохо представляет себе, чем и как живут её подданные. И отправилась в путешествие по стране, чтобы познакомиться с работой серебряных и медных рудников. Её сопровождали подруга La Belle Comtesse, то есть прекрасная графиня Эбба Спарре, и французский посол Пьер Шану. Подруга прикорнула в уголке кареты и большую часть пути мирно спала, в то время как Кристина и Шану живо обсуждали различные философские и учёные проблемы, в частности труд Рене Декарта «Начала философии».

Весь этот год Кристина участвовала в работе Государственного совета, которая преимущественно была посвящена отношениям Швеции с Данией. «Лекции» получились наглядные, королева проследила все стадии и перипетии обсуждения вопроса, начиная с теоретизирования относительно справедливых и несправедливых войн и кончая объявлением войны Дании — естественно, справедливой. Вряд ли она могла в это время догадываться, что решение о войне было принято Оксеншерной задолго до показательных «лекций» в Государственном совете. За своё будущее и за будущее своего класса канцлер, кажется, мог быть спокойным. До совершеннолетия королевы Кристины оставалось полтора года, и никаких признаков того, что она выйдет из-под его контроля, вроде бы не наблюдалось.

Кратко упомянем о шведско-датской войне 1643–1645 годов.

С распадом Кальмарской унии (конец XV века) противоречия между Швецией и Данией только обострялись и приводили к частым кровавым столкновениям. Ни один мир не оказывался прочным, а шведско-датские войны в течение трёх столетий стали перманентным явлением. По обе стороны пролива Эресунд смотрели друг на друга с большим подозрением, недоверием и едва скрываемой ненавистью. Последняя — Кальмарская — война 1611–1613 годов закончилась поражением Швеции, и Швеция по Кнэрёдскому миру была вынуждена выплачивать Дании огромную контрибуцию. Ей с трудом удалось сохранить за собой узкую полоску земли вокруг устья реки Гота, выкупить крепость Эльвсборг и удержать быстро развивающийся портовый город Гётеборг.

Война в Германии между тем выдвинула Швецию в первый ряд европейских государств, в то время как Дания, потерпев поражение от Габсбургов в первые же годы Тридцатилетней войны, была отодвинута на задний план. Ей оставалось только потихоньку интриговать против Швеции и вредить ей всеми доступными средствами, в том числе тайными и явными связями с католической Веной. Но вопрос о том, кто являлся главным на Балтике, оставался между тем открытым: у Дании был большой и хорошо оснащённый флот.

Кроме последствий Кнэрёдского мира шведов сильно не устраивали эресундские пошлины[18]. Канцлер Оксеншерна посчитал 1643 год благоприятным для того, чтобы на время отвлечься от войны в Германии и маленьким победоносным блицкригом отомстить Копенгагену за все былые обиды, а заодно поживиться датской территорией и утвердить господство Швеции на Балтике. К этому времени недовольная Данией Голландия заключила со Швецией военный союз, в то время как союзница Дании Англия с головой погрузилась во внутренние проблемы, связанные с революцией 1640–1660 годов. Оксеншерна на всякий случай решил подстраховаться с востока и «для подогрева дружбы» с другим своим врагом отправил пышное посольство в Москву.

Война, начатая без всякого объявления, застала датчан врасплох. Шведская армия под командованием талантливого полководца Торстенссона зимой вторглась в Ютландию, и победа казалась уже не за горами. Но датчане с помощью своего флота внесли перелом в, казалось, уже проигранную кампанию и стали теснить шведов и на море, и на суше. Теперь опасность поражения нависла над шведами. Молниеносная война грозила стать затяжной, а этого в условиях нахождения основных сил шведской армии в Германии никак нельзя было допустить. Только неожиданная морская помощь из Голландии спасла шведов от полного краха. Совместно с голландцами шведы нанесли ощутимый удар по датскому флоту, а затем переломили ситуацию в свою пользу и на суше. Впервые в истории они оказались хозяевами Балтийского моря.

Но рисковать страной шведское правительство больше не желало. Армия фельдмаршала Торстенссона спешно вернулась на немецкий театр военных действий, а по обе стороны Эресунда стали поговаривать о мире. В дело вмешались сначала голландские, а после их неудачи — французские посредники, и после некоторых ритуальных препирательств и демонстраций со стороны датского короля Кристиана IV им удалось усадить датчан и шведов за стол переговоров. Они начались 8 (19) февраля 1645 года в местечке Брёмсебру, шли ни шатко ни валко, но Стокгольм чувствовал себя уже достаточно уверенно и с результатами не торопился.

В вопросе о войне и мире с Данией Кристина, с одной стороны, проявила некоторую самостоятельность, заявив: «Господин канцлер, я вижу большие трудности на пути продолжения войны с Данией. Вести такое великое дело с такими малыми средствами представляется мне азартной игрой… Перед нашей совестью, перед Богом и людьми мы должны доказать, что искренно стремимся к миру». А с другой стороны, вела себя непоследовательно, призвав Государственный совет при обсуждении условий мира с Данией притормозить переговоры в Брёмсебру. По её мнению, нужно было успеть отстроить такой флот, который мог бы впечатлить Копенгаген и заставить датчан пойти на уступки.

За последним заявлением явно стоял канцлер Оксеншерна, вероятно, убедивший Кристину в целесообразности такой меры. Канцлер и его коллеги в правительстве не могли нарадоваться на свою ученицу — она была достойна их мудрых наставлений.

Датчане, со своей стороны, выставили жёсткие условия и ни на какие уговоры не поддавались. Лишь когда на сторону Швеции встала Голландия и послала в Балтийское море свой флот, Копенгаген понял, что блефовать больше не имело смысла и нужно было реально о чём-то договариваться со Стокгольмом. Благодаря посредническим усилиям французов мир был заключён. Авторы мирного договора в Брёмсебру предлагали навсегда забыть прошлое. Но оно даст о себе знать через какие-то десять лет. Решение этой проблемы ляжет на плечи воинственного Карла X Густава.

Реванш за поражение в Кальмарской войне был полный, и ликующие шведы торжественно и всенародно отпраздновали мир. В угоду Франции, которая была союзницей Швеции в Тридцатилетней войне, и в пику канцлеру Кристина внесла в Государственный совет необычное предложение: объявить в стране выходной день и отпраздновать не только мир в Брёмсебру, но и победу французской армии в Германии под Аллерхеймом. Этого никто в совете вынести не мог, потому что именно в этот момент антифранцузские настроения там достигли кульминации[19].

С общим шведско-французским праздником у королевы не получилось. Зато она настояла на своём и отправила в Париж шведским посланником шотландского авантюриста Марка Дункана (де Серизана), о котором речь пойдёт ниже. Это была одна из первых заявок шведской королевы на экзотичность поведения.

В войне с датчанами положительно зарекомендовал себя кузен Карл Густав. В нашей истории он будет играть немаловажную роль, и нам следует познакомиться с ним поближе. Этот 22-летний увалень уже два года, без всяких скидок на своё высокое происхождение, воевал в Германии. Он начал свою карьеру командиром лейб-роты фельдмаршала Торстенссона, потом получил чин полковника и командовал кавалерийским полком.

В Стокгольме же он вёл жизнь лощёного аристократа, наслаждавшегося прелестями придворного времяпрепровождения и лелеявшего мечту стать супругом Кристины. Не отвергая ухаживаний кузена, Кристина не давала ему повода для оптимизма. Пфальцграф был не глуп, он чувствовал враждебное к себе отношение со стороны клана Оксеншернов и решил временно поменять размеренную придворную жизнь на бивуачную.

Армия круто изменила его мировоззрение. Если в Стокгольме он вместе с Кристиной рассуждал о пользе мира и необходимости прекращения войны, то теперь, вкусив все прелести острых ощущений и опасностей, он стал настоящим военным, для которого состояние мира было равносильно застою. Война подходила для него, а он подходил для войны. Ненавидя, как и все шведы, Данию, он пойдёт дальше, выступая за полное уничтожение Датского государства, самого коварного и злостного врага шведской короны. В его голове уже сформировалась своеобразная военно-политическая концепция, которую он неуклонно и последовательно начнёт претворять в жизнь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.