1995–1997
1995–1997
1995
Воскресенье. Утро. Утром дома.
Так все перемешалось… Надежды, уверенность, апатия, опустошенность настолько рядом, что, кажется, живешь этим в одно и то же время.
24-го декабря освятили «Студию-1», так теперь называется наш бывший подвал.
У меня нет никакой веры в то, что произойдет нечто и мы выпустим спектакль. Скорее предчувствие катастрофы. Произойдет нечто, и все рухнет.
Просто фантазии такие возникают, как сны, какие-то чужие люди входят в театр, начинают переделывать, перестраивать, возмущаются, зачем тут нагородили все это! И ломают, перестраивают, уничтожают.
Начинаю думать — а как же наши архивы, наши святыни? Тысячи пленок, фотографий, афиш и проч. и проч. и проч. Все летит по ветру, гибнет, исчезает.
Не только во сне такие катастрофы, иногда — даже чаще — наяву, во время работы или во время разговоров наших с Анатолием.
Мы нашей группой «Уран» переехали на Поварскую. Трудно «утрясались» на «новом» месте. Кое-как удалось свести все громадное расписание. Удивительно, в группе «М» сейчас шесть человек, в моей 14, вот вся труппа, ну, еще «Сирин», но помещений катастрофически не хватает.
Утром тренажи у всех.
Кое-как расходимся, «М» в «Студии 1», я в 3-й студии с 10 утра с «Сириным», с 11.30 с «Ураном».
Потом три концертмейстера одновременно работают, в это же время самостоятельные репетиции «Урана» и репетиции Васильева с группой «М» плюс Мари Тёречек (звезда венгерского театра и кино. фильм «Сорванец» помнят миллионы советских зрителей) — «Дядюшкин сон». С 18.00 или с 19.00 он переходит к нам и до 22.00 идет репетиция «Онегина».
12 февраля 1995 г.
Март и апрель работал с французской группой стажировки у нас. Вел тренинг 4 раза в неделю.
Группа как группа, молодые… никакие. 3–4 человека были неплохие (одна девочка из Австрии, Юта!). А так… любительство. Им очень нравилось, и все восторгало.
Без даты
1 мая начал репетиции с «Сириным» над «Плачем».
Как всегда, все у нас неожиданно и нервно.
Толя был в очередном нервном срыве, что-то там происходило, не помню уже, что… Короче, он хотел вообще отказаться от этого проекта, потом вдруг говорит (за несколько дней до 1 мая): «Николай, бери спектакль и делай сам, я не приду, у меня то и се, и вообще разрываюсь и просто не хочу, ни на одну репетицию я к ним не приду, делай все сам!» Ну, в таком духе был разговор.
До этого речь шла о другом, а именно: он проведет первые две недели репетиций (с 1-го по 14-е), а я потом буду «доводить» и покажу ему генеральную репетицию 22-го мая. Он — режиссер-постановщик, я — режиссер.
Вот такой был договор, и даже приказ какой-то Лихтенфельд издал.
Короче, я начал работать сам.
«Плач Иеремии». Репетиция
«Идею я дам», сказал. И действительно дал: положить в основу мизансцен древнееврейский алфавит. Идея как бы сама собой напрашивается, т. к. Иеремия четыре главы из пяти начинает с алефа и продолжает до тава, каждую новую песнь со следующей буквы алфавита, и так 22 песни в каждой главе, как и количество букв в алфавите.
Идея идеей, а делать работу с ходу было очень не просто. Начал с того, что раздобыл этот самый алфавит (далее древнееврейские буквы) и т. д., текст «Плача» на древнееврейском, всякие учебники и сидел дома, рисовал иероглифы. Рисование много дало. Почувствовал пластику, движение линии, объем. На планшете, в объеме все совершенно иначе, и потом переходы, т. е. чередование формы и хаоса.
22-го, как и обещал, показал генеральную репетицию.
Толя очень воодушевился, наговорил мне кучу благодарностей и хороших слов, тут же решил шить костюмы (от чего раньше категорически отказывался) и вообще решил уже в июле играть это в Москве.
29 мая 1995 г.
Прилетели в Берлин 1-го. На автобусе попали в пробку, ехали 6 часов вместо 3-х. Репетиции «Иеремии» 5-го, б-го, 7-го (они подлетели 4-го).
Играли в Маgnikirchе 8-го, 9-го и 10-го. Начало в 21.30 и 10-го в 19.30.
Лучший спектакль — последний, 10-го. Все сложилось, что должно быть на этом этапе работы.
Т. два раза приходил на репетицию. 7-го утром и 8-го утром.
Состояние у него было растерянное, сам не мог решиться репетировать, что-то шептал мне на ухо, чтобы я передал артистам и сделал с ними. Потом сказал, у меня много дел «вокруг», работай сам, и стал заниматься перестановкой зрительских мест и т. д.
Долго мучились с голубями и их мучили. Несколько раз отменяли эту мизансцену. Дело в том, что голубям слишком подрезали крылья, вернее даже одно крыло, и они как-то неловко падали на пол после того, как их подбрасывали актеры, попросту шмякались на пол. Делать это во время спектакля, конечно, никуда не годилось.
Тут проявился в Толе Мастер… Замучил актеров и голубей повторениями и нашел, что когда сразу 22 (т. е. все) голубя подбрасываются и еще в то же время кто-нибудь из актеров бросает пух, шмякание скрадывается, нормальная получается картинка. Так и сделали в конце концов. Что очень выгодно смотрелось в спектакле, и зрительские места добился, чтобы подняли, что тоже было правильно. Хотя немцы наотрез отказывались и говорили, что невозможно.
Прием был замечательный, и артисты мои, по-моему, воодушевились.
Пропускаю все «истерики» и «срывы», которых за это короткое время было предостаточно, и из театра он «уходил», и так «глупо и бессмысленно». Назначал световую репетицию и убегал с нее, поругавшись с Игорем П. и хлопнув дверью (храма!). Все было, конечно. И проблемы с певчими тоже были.
Короче, слава Богу! Все прошло.
1-й — хорошо.
2-й — вяло.
3-й — отлично.
Вчера сыграли 1-й пушкинский вечер («Моцарт и Сальери», два варианта, плюс «Фауст» Пушкина и Гёте). Шло представление 2 часа.
Все средне.
Кое-кто уходил.
Я стоял за камерой, и было легче. Так бы исстрадался.
Много недоумения вызывает и у русскоговорящих, а уж для не понимающих языка — шарада. Нет такого предмета, ткани игровой не возникает, которая стала бы предметом контакта между залом и сценой.
Ночью в холле гостиницы долго с ним говорили. Старался быть откровенным и говорил все, что думаю, но видеть, как человек страдает, и «резать» дальше по живому… может быть, даже неблагородно, хотя в профессиональном смысле необходимо.
Он был в очень тяжелом состоянии, советовался, что предпринять, как переделать композицию на сегодняшнее представление (может быть, ввести «Каменного гостя» с актерами из группы «М»?).
Составили несколько возможных вариантов. Сказал: «Еще подумаю, и ты подумай и утром мне позвони».
Утром я провел тренинг. Актеры были в хорошей форме, как ни странно.
Он стоял в соседнем холле, ожидая репетиции, там стойка бара, он пил чай, но бармена не было. Я подошел, он поздоровался и спросил, нет ли у меня случайно капельки коньяка, мне совсем плохо, говорит, не могу работать, все болит. Я попытался найти какие-то нейтральные и бодрые слова, но так, чтобы он не понял, что я его успокаиваю. Вот, мол, артисты в хорошей форме, сконцентрированы, возбуждены и т. д. Потом Игорь подошел, пошел за стойку, нашел в какой-то бутыли немного хорошего вина (названия не помню, но помню, что у Эдгара По упоминается где-то). «Толя, будешь?» — спросил Игорь. Нет, нет, что ты, это я так спросил, просто мне плохо, сказал он, продолжая крутить перед собой на стойке чашку из-под чая. Потом как-то резко схватил стакан с вином, сделал глоток-два, так же быстро поставил перед Игорем и пошел в зал репетировать.
Брауншвейг милый городишко. Чистый до ужаса. По траве зайцы бегают стадами. Трамваи ходят строго по расписанию, минута в минуту. Светофоры на каждом перекрестке отдельно для транспорта, отдельно для велосипедистов, отдельно для пешеходов… Все аккуратно стоят и ждут. А там, где вдруг нет светофора, все тормозят и упорно тебя пропускают.
Я в Москве на Цветном пробовал пропустить двух старушек. Потом пожалел. Они долго не могли понять, чего от них хотят и не хотели идти первыми, я показывал рукой, идите, мол, пожалуйста. Они смотрели то на меня, то друг на друга, сзади мне посигналили, и я поехал, и старушки наконец решились в это время и пошли. Я нажал на тормоза, сзади стали сигналить. В общем, нечего экспериментировать.
Брауншвейг. Коричневое молчание.
11-го посмотрел спектакль Роберто Лепажа «Семь течений реки Ота», театр из Квебека (Канада), этакая сага (сочиненная режиссером и труппой) из 7 частей. Длилось все 5 часов. Закончилось в час ночи. Немцы топали ногами от восторга, свистели и кричали.
О Лепаже сейчас говорят как о самом знаменитом из молодых (ему 37) режиссеров мира. Публике действительно это должно нравиться. Хороший товар (как мне сказала Барбара Леман, почему же критики о нем так хорошо пишут. Это нравится людям, сказал я, а критики тоже люди).
Что же он сделал? Соединил клиповое сознание со всеобщей любовью к «мыльным операм». Соединил, надо сказать, мастерски. Чисто постановочная работа. Труппа откровенно слабая, местами уродливая, но ей отведено столько места, сколько терпимо, остальное — высокая театральная технология, эффекты, электроника, движение, музыка, свет и т. д. Все это очень сильно и грамотно.
13 июня 1995 г., Брауншвейг, Германия
В «Театральной жизни», в №№ 5 и 6, замечательная статья М. М. Буткевича о Станиславском. Может быть, никогда не читал о К. С. ничего подобного. Т. е. панегирики были (и более фееричные), и «низвержение» гения (более беспощадное), и все это была полуправда. Мих. Мих., наш любимый Мих. Мих., только он сумел в короткой статейке так услышать, так соединить и дать истинный портрет Художника.
Читаю, перечитываю. Воспоминания нахлынули. Два года, проведенные с ним., два с половиной года. Собственно, оно не кончилось, это время. С такими Мастерами только встречаешься и уже никогда не расстаешься.
А. А. вернулся из Италии, где проводил стаж по Платону.
Вчера встретились на Поварской в 11.00 для разговоров и составления планов. Вышли на улицу. Солнечный, душный день. Ходили и говорили. Сидели за столиком на Новом Арбате, у нас теперь тоже как в Париже: столики, кока-кола, почти, почти, только толпы кругом возбужденные, и дети оборванные подходят и просят деньги.
Он предложил мне быть вторым режиссером «Пиковой дамы», которую будет ставить в Веймаре.
Рассказал условия и прочее. Сказал, подумай и как можно скорее дай ответ, мне это очень важно. Я сказал, что могу сразу ответить, сейчас, мне нравится предложение, и я согласен. Потом уже говорили по делу, т. е. о проекте.
Он очень искренне обрадовался, что я дал согласие. Вообще настроение у него неплохое, хотя, кажется, несколько перевозбужден и даже несколько лихорадочно все время говорил, перескакивая то на труппу, то на планируемые гастроли в Южной Америке, то на осенний стаж в Париже, и опять к постановке оперы.
Мне всегда хочется задержать его внимание на чем-то одном, довести до конца, обговорить, решить в конце концов и зафиксировать. Даже достаю блокнот, ручку в таких случаях, как бы показывая, что вот теперь мы должны остановиться на этом вопросе, должны решить, принять окончательное решение.
Но он все равно как-то незаметно «ускользает», и если я настаиваю, твердо настаиваю, досадливо машет рукой. «Мы обязательно к этому вернемся, Николай, как можно сейчас все решить… нам с тобой много, много нужно еще говорить. Итак, я сейчас буду репетировать Мольера… Я думаю, грамотно будет, если мы сначала в Москве покажем „Амфитриона“, а потом „Иеремию“, как ты думаешь?» — Я соглашаюсь. — «А с той группой я буду продолжать „Евгения Онегина“. Правда, я совершенно не знаю, как найти время. Меня не будет в сезоне 18 недель, понимаешь, это катастрофа!.. Если бы найти деньги и привезти в Веймар нашу группу, я мог бы там продолжать с ними репетировать параллельно с немцами». — «Но у нас нет таких денег и навряд ли будут». — «Конечно, нет и не будет… Но это хорошая идея… Не бросать же „Евгения Онегина“. Как ты думаешь, с этим может что-нибудь получиться?»
4 июля 1995 г.
Позвонил Мих. Миху, чтобы поблагодарить за статью в «Театральной жизни» и рассказать свои впечатления. Он очень обрадовался моему звонку. Я попросил о встрече, и он тоже с радостью согласился, только просил не у него, т. к. давно болеет и дома ужасный беспорядок. Я пригласил его к себе.
Вчера он приехал в 14.00 и сидели мы до половины девятого! Говорили, говорили, говорили… Обо всем! Начиная от его студенческих лет, перебирая все фамилии и действующие персоналии, о нашем курсе, и до сегодня.
Говорил о книге, которую он пишет.
Я знаю, что это будет великая книга.
М. М. беспокоится, что не успеет закончить, говорит, что пока готова одна пятая, а он очень болен и работать из-за болезни тяжело… не хватает «здорового» времени.
Нет в мире справедливости, и сетовать на это пустое занятие. В мире художественном — тем более. Человек такого знания о предмете театра, практического, подчеркиваю, знания, можно сказать, не имеет совсем серьезной, крупной, достойной его режиссерской биографии.
Парадокс. Факт.
Рядом с ним, в одно время с ним выросли, застолбили место в театральном пространстве десятки, десятки других, которые — и это очевидно — проще, односложнее, одноклеточнее и т. д.
Мих. Мих. — титан!
Мих. Мих. — чудак!
Мих. Мих. — энциклопедия, заброшенная в чулан за ненадобностью. Такое впечатление, что регулярный театральный процесс охраняет себя от фундаментальных вмешательств. Этакий здоровый примитивизм — залог долголетия, стабильности и покоя.
Безвестные чудаки, однако, ему необходимы. В укромном месте, не афишируя, пожирает театр такого титана с потрохами, обсасывая каждую косточку, смакуя детали и «элементы», потом обтирает рот салфеточкой и, как ни в чем не бывало, выходит «на публику». И потом… потом… расчетливо и разумно тратит сожранный клад озарений, добавляя в рутинное ежедневное свое существование по капельке свежей крови, по капельке, чтобы хватило на долгие годы жизни «в достатке».
8 июля 1995 г.
«Иеремию» начал репетировать 26 августа (Толя в отъезде. Сначала был в Греции, потом в Париже).
Я работал на Сретенке. Нормально. Т. е. спокойно работал.
Не считая мелочей: полное отсутствие воды в здании, а значит, проблема туалетов, чистоты и порядка. Холод и разрушающийся «Уран». Вчера и сегодня перевозим декорации на Воровского в «Студию-1». Завтра начинаю работать там. По плану, который я еще летом составил, 6-го октября нужно закончить работу с актерами (отпустить их на гастроли на месяц) и начать возиться с техникой. Потом с 10 ноября начать все сводить. Т. е. актеры плюс техника. 22 — генералка (в ноябре).
Пока все двигается по плану. Обязательно хочу успеть сделать генералку 22-го, потому что в мае, тоже 22-го, была генеральная, 22 песни в каждой главе «Плача». Толя вернулся 17-го вечером, 18-го целый день ездил по начальству в связи с «Ураном».
Строительство!
Пока ничего не делается.
Вечером звонил мне и дважды переносил встречу. Наконец встретились уже 23-го у него дома.
Сидели на кухне. Не виделись месяц, хотя общались по телефону.
Сначала проблемы со строительством, потом труппа.
«Я должен бросить все и заниматься домом, — сказал он, — если я сам не возьмусь за это, ничего не будет, понимаешь? Мы потеряем все, и никакого здания к 98-му году не видать, а значит, и никогда! Работай дальше как работал, я благодарен тебе, хоть что-то в театре делается.
С труппой встречаться не хочу… не буду. Меры будут очень крутые по лаборатории.
Оставлю несколько человек, кому верю, в ком уверен, кто работает. Хватит! Хватит! Надо кардинально решать». И т. д.
21 сентября 1995 г.
Я стал дедом.
Дети у меня все-таки непутевые. Позвонил Вадим, меня не было, наговорил на автоответчик: «Николай Дмитриевич, поздравляю вас: вы стали дедом. — Пауза. — Мальчик, зовут Алеша. Настя чувствует себя хорошо. Ну, вот и все, конец связи».
Ни точного дня, ни часа, когда внук родился… ни веса, ни роста… ничего более. Телефона у них нет. Я позвонить не могу.
Без даты
Рано утром 8-го в воскресенье позвонила Фая Антонова, сообщила: умер Михаил Михайлович, Мих. Мих.
Это случилось 7-го. Подробности узнал уже позже. Тут же позвонил Толе домой, поехал к нему и вместе приехали в театр.
Весь день занимались траурными делами. Похоронить в Москве… проблема. Оказалось, что у Михаила Михайловича вообще была подмосковная прописка, и это значит, только где-то далеко в Подмосковье можно похоронить. Приехал Вася Скорик.
Главное — рукописи. Архив. Сохранить.
Звонил нашим в разные города и страны, сообщал.
Жутко. Печально.
Все время вспоминал нашу последнюю встречу в июле. Как мы шли к метро «Новослободская» мимо театра Красной армии.
Его театра.
Он говорил о смерти, я — о том, что 68 — не возраст. Он не очень хорошо выглядел, был бледен, хотя и бодр. Но… но я действительно не думал, что это так рядом.
Прости, Михаил Михайлович.
Прости за все.
9 октября 1995 г.
Только что вернулись с кладбища.
Николо-Архангельское кладбище, красивый, теплый, солнечный день. Могила далеко в глубине кладбища (39-а). Очень красиво и тихо было.
Как он хотел, никто не говорил никаких слов.
Падали листья.
Я вспомнил один из наших экзаменов… Вся сцена была в желтых листьях.
Дело было в октябре.
10.12.1926–7.10.1995.
Кто смог — приехал, это я об однокурсниках. Еще много знакомых лиц. ГИТИС… кафедра, Морозов Борис, Иосиф Райхельгауз, Васильев.
Мих. Мих. просил, чтобы никакой панихиды, т. е. слов и прощаний.
I I октября 1995 г., 16 часов 50 минут
1996
«Иеремия» прошел уже 37 раз (не считая пяти открытых генеральных). Играем по 5–6 спектаклей в месяц.
Огромное количество рецензий в самых разных изданиях, разных по значению, но все, что называется, позитивные. Вчера Ольга Иосифовна из Петербурга звонила, сказала, что видела одну статью отрицательную, обещала прислать. Это даже хорошо.
Надо сказать, ни в одной статье мое имя даже не упоминается, хотя в афише ясно сказано: режиссер такой-то… Ну что же, это понятно. Великий спектакль мог сделать только великий режиссер, а не какой-то там Чиндяйкин. Комично другое. Толя никак на это не реагирует. И даже, кажется, наоборот, совершенно поверил, что это его произведение.
В январе (3-го — 8-го) везу «Иеремию» на Сицилию. На фестиваль. Играть будем в Катанье. Толя ездил смотреть площадку, естественно, сам, хотя потом сказал мне: «Я делаю за тебя твою работу». Мне и сказать-то было нечего на это. Что же, я сам себя в Сицилию направлю, говорю. Ну ладно, говорит он, в следующий раз поедешь ты. И теперь улетел во Францию, в Авиньон, смотреть опять же площадку для летнего спектакля «Иеремии» в Авиньоне.
Как-то случилось, не знаю даже в точности, как… через Оксану Фандеру, наверное, вышел на меня продюсер Атанесян Саша.
Предложил поставить пьесу Липскерова «Белье из Люксембурга». Где-то с конца октября разговоры велись по этому поводу.
Все достаточно убедительно. Настолько, что я счел нужным переговорить с Васильевым о возможной моей работе на стороне. Я был уверен, что с его стороны не будет никаких препятствий, хотя бы внешне, так и вышло. Естественно, характер нашего шефа сложнее, чтобы просто с чем-то согласиться. Тут же он стал придумывать мне какие-то занятия и поручения… организация новой лаборатории, набор курса в ГИТИСе и т. д.
Ну, ладно… с этим разобрались.
9 декабря 1996 г.
1997
Вылетели на Сицилию 3 января (Толя и Лихтенфельд — раньше на день).
В Милане пересадка на Катанью. Прилетели ночью, часа в два ночи были уже в отеле «Моdегn». На следующий день в 8 утра был уже на монтировке декорации в церкви Св. Николая (теперь музей, раньше — один из самых больших монастырей Италии). Церковь огромных размеров… типа… Исаакия или, может быть, храма Христа Спасителя у нас в Москве.
Отсюда и проблемы первых репетиций. Резонанс. Мои «сирины» были просто в параличе весь первый день. 4-го провел две репетиции. 5-го — три. Нашли звук. С трудом. Потребовалось менять ритмы. Рисунок, естественно, тоже пришлось круто менять. Планшет намного больше нашего. Стена наша там смотрелась, как игрушечная. Спектакли 6-го — в 18.00, 7-го — в 21.00. 8-го утром вылетели в Москву. Летели с приключениями.
Без даты
Суббота. Проснулся в девять. Чуча обрадовалась, стала лизать мой нос и тихонько беситься.
Думал, Раса поспит еще, но она тоже поднялась. Пошли в парк. Я разминался слегка. Раса с Чучей бродили по парку. Снег колючий… февральский, осел местами, протаял. Долго гуляли. Чуча лазила по деревьям, получая за это угощение. Если дерево немного наклонено, она разбегается и забирается довольно высоко, выше моего роста, потом прыгает мне на спину и так «едет» на мне.
Долго гуляли…
У Расы выходной сегодня, а я пойду в театр. Просматриваю абитуриентов, желающих поступить в Лабораторию.
15 февраля 1997 г.
«Воля и свобода — взаимоисключающие вещи. То, что имеет отношение к действию, — это воля.
Чего хочет публика? Приятного и умного… кто умнее. Кто менее умный — приятного и глупого (смешного). А чего публика не забывает никогда и взрослые передают детям? — духовное». (А. Васильев. Из беседы)
«Усвоить психологию импровизирующего актера — значит найти себя как художника!» (Михаил Чехов)
20 ноября 1997 г. Италия, Кастильенчелло
Данный текст является ознакомительным фрагментом.