1991
1991
Хорошие, спокойные дни, потому что — дома. Сегодня ходил в театр получить деньги, встретил там Мих. Миха, долго очень говорили. Встали просто покурить, а получился долгий и прекрасный (как и всегда с ним) разговор… Сначала, конечно, о Белкине и всей этой кромешной ситуации… Святой человек Мих. Мих… Он решил, что Олег заболел. «Да, да, Коля, посмотрите, у него глаза навыкате, как при базедке… он заболел серьезно, другим ничем нельзя объяснить его поступок». Долго говорили… что ж… Там — точка, большая точка. Удивил он меня уверенностью в оптимизме шефа… Он просто уверен, что никакие планы не сорвутся, что шеф примет другие решения и возобновит прерванные было контракты… Дай-то Бог! Мы в последнем нашем разговоре с шефом много доводов приводили с тем, чтобы убедить его продолжать начатые планы, ничего не рушить из начатого… Мне тоже показалось, что многое его убеждало в наших доводах. Не знаю… до конца я не уверен… но вот Мих. Мих. уверен, что шеф в полном порядке теперь… и… все впереди… Хорошо бы… хорошо бы… Нельзя откатываться назад. Те, кто по тем или иным причинам изменили нашему делу, не должны влиять на наше движение. Их выбор должен оставаться только их выбором. При всех внутренних неурядицах и местных разногласиях, локальных конфликтах мы все делимся на тех, кто, в конечном счете, верит в наш путь, в единственность (для нас) нашего пути… И тех, кто следует по инерции, выбирает свои маленькие выгоды, как то: зарубежные гастроли, некоторую престижность причастия к имени шефа и т. д.
Всем нам надо остановиться и подумать. Подумать и решить. Решить и выбрать.
3 января 1991 г.
Записываю позднее. Наученный горьким опытом, не могу себе простить, что не описал весной после Пармы поездку к Гротовскому, понадеялся описать все подробно потом и… вот… пробел. Сейчас понадобилось вспомнить хотя бы сроки поездки, и вдруг обнаружил, что ни одной записи по этому грандиозному событию!
Итак! Стокгольм!
14~18 марта 1991 года
Альшиц Ю.
Яцко Игорь.
Чиндяйкин.
Каляканова Н.
Дребнева.
Принимали: стокгольмский городской театр, Объединение (или ассоциация) импровизаторов Театрспорт. Семинары, совместные репетиции.
Два спектакля в Театре Супа. Моноспектакль в театре «Скала».
Спектакль с Orionteatre по Стринбергу. Замечательный спектакль (3-го марта).
Наша встреча с Театрспорт состоялась 17 марта. Прошло все очень успешно, хотя… поступили шведы с нами по-джентльменски и играли по-дружески, разделив команды по два человека от каждой в интернациональные команды.
Играли с нами: Ленарт, Педер, Пия и Лоре… Вел встречу Нельге.
Жили все в доме у Ленарта.
Музей Меллиса!
Сейчас пишу, а на экране телевизора — Полтава, 1709 год, Петр, Карл, битва со шведами! Нет, у нас получилась дружба. Хорошая.
21 марта 1991 г. (Стокгольм)
Вчера вечером вернулся из Омска (9–13).
Очень тяжелые дни… Предполагал, что непросто будет все довести до конца. Но… Конца-то еще не видно, а проблем море оказалось с памятником Танюше.
Никто не отказывает, все вроде хотят помочь на словах…Теперь камнем преткновения оказалась бронза… Обивал пороги горисполкома, начальников больших и маленьких, «Омскглавснаб», «ОМПО» имени Баранова… и еще и еще что-то…
Обещал помочь Павлов Гена, он теперь самый большой начальник в Омске. В общем, четыре дня ходил, писал какие-то письма, кого-то заверял, кому-то носил… Теперь, значит, так… Если все будет идти нормально, без новостей, то числа 20 мая должен буду отправлять памятник из Омска в Ростов…
Если все будет нормально… Ко второй годовщине, наверное, уже не успею поставить.
Сегодня целый день дома. Отхожу. Звонил в театр. Там какая-то «волна» про мой уход и прочие сплетни. Гудит.
Много открытий за последнее время произошло для меня в театре.
Как просто открываются некоторые ларчики. Боже мой, как просто!
Подступает тоскливое безразличие, когда понимаешь «мелочи жизни».
После последних событий с труппой (роспуска и т. д.) шеф решил собрать отпущенных, а проще сказать, оставленных им актеров на какую-то искусственную сессию по Чехову. Все понимают искусственность и пустопорожность ситуации. Между собой много говорили об этом… Кто-то решил отказаться от участия в сессии…
Мне тоже показалась нелепой затея с сессией, в которой должны участвовать осколки бывшей труппы (по его же словам, «не труппа»), люди оскорбленные, деморализованные и выброшенные, по сути…
Я и сказал об этом шефу 6 апреля, заканчивая работу с Томасом над «Славянскими пилигримами»… («Славянские пилигримы» — совместный проект театра «Школа драматического искусства» и Рабочего Центра Гротовского в Понтедере (1991, 92). Курировали проект: от театра ваш покорный слуга, от Центра — Томас Ричардc, нынешний наследник Ежи Гротовского.) Шеф вскипел. Времени для разговора не было, он улетал, и, ничего не решив, мы расстались.
14 апреля 1991 г.
Вчера вечером прилетел сюда на съемки.
За это время много чего произошло… Главное, разговор с шефом, который состоялся, если не ошибаюсь, 16 апреля.
Разговор был последний (думаю), и серьезный. Доброжелательный, как ни странно, с обеих сторон… Жалко, что невозможно теперь все точно вспомнить и записать. Скорее, это была жалоба А. А. на жизнь, на невозможность работы настоящей. Он говорил так, будто я пишу книгу о нем и он хочет, чтобы я все запомнил. Мы говорили в музее, а за стеклом Мих. Мих. занимался со своими студентами. «Вот, — сказал шеф, — только я могу дать им возможность заниматься делом, заниматься театром… И я тяну этот воз… А зачем мне это? Что это дает театру? Я тяну этот груз, занимаюсь помещениями, прописками, жильем, деньгами… Мозги перестают подчиняться. Я перестаю быть художником. Но я делаю это, потому что никто этого не сделает». Говорили о педагогах наших, о невозможности преодолеть дилетантство, любительство…
Более всего не хотелось, чтобы разговор перешел в предъявление претензий друг другу. Во всяком случае, с моей стороны. У меня ведь и нет, действительно, никаких претензий к А. А. И до сих пор считаю, он во всем прав по большому счету. Во всем.
Нет, не получается… Не могу передать разговора. Не могу передать состояния времени… Состояние театра нашего, наших «обломков» от славных лет «Персонажей», и новой свежей поросли молодых студентов…
Вообще мне кажется все закономерным… Трагически закономерным… Река… И ничего с этим не поделаешь… Годы идут, и можно только, судорожно вцепившись в дело, пахать и пахать ежедневно, не заботясь о цели, стараясь забыть ее. Не видеть потерь слева и справа и, если еще можно идти, делать — шаг за шагом… сколько возможно… Когда остановишься, задумаешься, соотнесешь с намерениями, становится дурно. И хочется бросить все, что бросить не можешь, потому что прикован отсутствием всего прочего в жизни…
Конечно, легче делать спектакли, снимать фильмы и проч., научившись в молодые годы. Это делать неплохо. И — не «заводиться», не хвататься за неподъемный вес… за фантастический неподъемный вес… Не думать о том, что есть невозможное… Даже не легче… нет… просто только так и можно выжить, остаться в здравом уме, со здоровой психикой и, может быть, даже сделать неплохие вещи в искусстве. Вполне, вполне. То есть только так и нужно… Никакого оттенка уничижения в этом нет. Никакого. Только так. Заступать за линию невозможного… глупо и не по-человечески. Человек все-таки наделен — должен быть — инстинктом самосохранения. Здесь уже тема рока, то есть уже Бог метит (может быть, наказывает). Тут обреченностью отдает.
Ха! Все не так просто! Не спешите в герои! Жизнь несправедлива! Вот главное! То, что всегда выносится за скобки, не учитывается. Жизнь несправедлива! Рок не значит — жизнь взамен истины. Ну, скажем, творческой истины. В том-то и дело, гарантии никакой. Как комета — пролетает и сгорает… и, может быть, никто ее не видел в этот момент.
А я лежал в траве в этот момент, в эту самую секунду лежал в траве у реки и видел эту сгорающую в долю секунды комету…
10 мая 1991 г., Одесса
Ценность дневниковой записи только одна… единственная… та, что она — дневниковая! Это записано сейчас (то есть в то самое время), вот и все!
Нет никакой тяжбы с литературой у дневника, но… свое неоспоримое достоинство он тоже не уступит! НОЧЬ…
Одесса. Ну, уж совсем добью аргументом в пользу дневника. 3.50 ночи. Вот. Именно сейчас, ни минутой раньше… сижу в номере 410 отеля «Черное море»… Выпивали сегодня водку… потом… опять выпивали, купались на пляже «Отрадное», и опять выпивали… А теперь — я (может быть, в первый раз за всю жизнь) лежал и читал… как книгу… как чужую, постороннюю книгу! А знаете, господа, это, может быть, интересно не только мне! Может быть, потому что выпил, мне так кажется. Но… Нет. Интересно. Наверное, час уже лежу и читаю…
Надо приняться и писать дальше. Хотя бы в общих чертах.
Столько уже всего произошло…
Ночь. Одесса.
Я снимаюсь в новой картине у Игоря Апасяна. Названия еще пока нет.
Кино… кино…
Сугубо секретно…
Нет, не признаюсь, даже сюда не напишу!
Театр. Театр!
«Школа драматического искусства». Все!
Все! Буду уходить! Отовсюду! Отовсюду!
Ночь с 16-го на 17-е июня 1991 г., Одесса
Сначала маршрут. Выехали из Москвы поездом с Киевского вокзала 28 июня в 2.47, через Львов и Чоп. В Чопе были почти через сутки, потом Будапешт, Вена, границу Италии пересекли в Тарвизио, Венеция, и сегодня утром (в 5.00 местного) прибываем во Флоренцию. Встречали Карла, Мод и другие. На машинах до Понтедеры минут 40, может быть, чуть больше.
Итак, семинар «Славянские пилигримы» начался.
Поездом я привез две группы, львовскую и пермскую (5 + 4 человека).
Своим ходом, на машинах, добирались ленинградцы — «Терра мобиле». Их должно быть девять человек в группе, но… где-то двух «потеряли», пока еще не выяснились подробности. Так или иначе все (почти) на месте. Сегодня в 21.00 первая встреча с Гротовским. Дорога была замечательная. Сплошные воспоминания. Будапешт — это было… У Танюши был первый кризис… Все гастроли в Будапеште прошли для меня как в бреду… Скорее, скорее домой… Она лежала в клинике на Березовой… Будапешт…
Вена… Из поезда не выходил, посмотрел на знакомые остроконечные купола… Достаточно.
Потом через Альпы… За каждым невероятным извивом дороги мерещится Гольдег… Так все похоже. Хотя ехали мы в другую совсем сторону от Зальцбурга… Но все… «узнавал». Когда так долго, так красиво… не веришь в реальность. Вечное представляется мимолетным, зыбким, случайным…
Дети мои балдели от восторга, что иногда могли выразить только нечленораздельными звуками. В Тарвизио на итальянской границе произошел казус, который мог кончиться большой неприятностью. Марина не снабдила меня нужными документами (что мы едем по приглашению), очевидно, раньше ничего не требовалось. А в этот раз нас чуть не ссадили с поезда, так как мы не могли показать достаточного минимума валюты для въезда в страну. Помогла одна итальянка, попутчица, долго объяснялись с властями… И потом еще чудо: я дал телефоны Центра Гротовского (было воскресенье), но совершенно случайно Карла Поластрелли зашла в офис на несколько минут, и в это время позвонили пограничники из Тарвизио… Это нас спасло! Они убедились, что нас ждут, что мы не повиснем на шее у итальянского правительства, и пропустили дальше. По Италии продвигались медленно, с длинными стоянками, но в Венецию опоздали, выбились из расписания (вагон наш, едущий до Рима, все время перецепляли от одного состава к другому), и вместо почти двух часов положенной стоянки в Венеции всего несколько минут потоптались на перроне.
Так что молитва моя — еще раз побывать в Венеции — и сбылась, и не сбылась. Из окна вагона было видно лагуну и огни Волшебной Венеции… потом Местре… После — дальше через Падову… Потом я спал и проснулся, почувствовав, что поезд стоит… В Прато! Да, в Прато! Стал будить ребят. Скоро Флоренция.
1 июля 1991 г., Италия, Понтедера
Вчера отдыхали немного. Водил ребят по этому небольшому городку. У них все равно очень много впечатлений. Ничего не поделаешь, обычный супермаркет маленького городка вызывает бурю чувств у советского человека…
«Терра мобиле» приехали группой в 8 человек (участников семинара 6 и двое из техперсонала), нет троих из названных ранее. Значит, у них будет группа из б человек, вместе с Михеенко.
Малкин Яков, Курушин Николай, Курушина Марина, Михеенко Надежда, Варкина Татьяна, Михеенко Вадим — лидер.
Пермяки: Игорь Носков — лидер, Жан Хоменко, Алексей Савицкий, Наталья Белоусова.
Львовяне: Наталья Половинка — лидер, Марьяна Садовская, Олег Стефанов, Роман Рос, Орест Гелитович.
Вечером встречались с Учителем. Были также Томас, Мод, Карла (говорили на польском, французском и немного на русском).
Большой стол с красным вином кьянти, сыр, мясо, овощи, целый набор мороженого.
Сначала несколько тихо все было. Ребята чуть зажались, хотя всячески боролись с собой. Учитель приветлив, с задумчивой тихой улыбкой. Трубка, как всегда. Не очень старался всех развеселить, но подбадривал редкой шуткой и предложениями выпить еще вина.
Пели… Львовяне свое, украинское, пермяки — чудный русский фольклор, ленинградцы (питерцы!) показали кусок из спектакля нового (брейк-данс по Гоголю).
Дорога общая уже отразилась на расстановке связей. Львовяне и пермяки явно сблизились и представляют на сегодняшний день нечто общее. Питерцы — чуть отдельно. Хотя, конечно, все доброжелательны и пытаются разрушить натянутость.
На первые четыре дня работы так и поделились.
Томас с группой нижнего этажа будет работать с «Терра мобиле». Мод со вторым этажом и берет львовян, пермяков и меня. Начинаем сегодня в 17.00. В 4.40 за нами приедут… Я рад, что не буду просто свидетелем. Учитель все-таки решил включить меня в практическую работу. Это было приятной новостью вчерашнего вечера. Хотя внутренне я надеялся, что так и будет.
Днем по факсу пришло приветствие от Васильева: То Slavic Piligrimage, frот Апаtоliy Vassiliev: «Участникам семинара „Славянские пилигримы“. 2. 07. 91. — Сердечно поздравляю с началом семинара. Простите за сантимент, но я тридцать лет ждал этого события. Будьте дружны друг с другом и благодарите Господа! — Ваш Анатолий Васильев».
Всех очень взволновало это короткое послание, тут же размножили на ксероксе, чтобы каждому взять на память написанное рукой благодетеля нашего письмо.
Время себя не видит, время не знает о себе почти ничего.
Надо написать об этом проекте. Статью или что-нибудь другое. Не знаю пока. Попробую. Сейчас много времени отнимает английский язык. Все почти свободное время терзаю свои книги по языку. Надеюсь, что живая практика здесь подтолкнет это безнадежное в моем возрасте занятие. Но отступать некуда. Без языка, хотя бы на самом примитивном уровне, двигаться некуда.
2 июля 1991 г., Понтедера, утро
Вчерашний день: начало работы в 5.00 вечера, окончание в 4.00 утра (сегодня). Группа Т.М. — нижний этаж, Томас. Группы львовян и пермяков — верхний этаж, Мод.
Первый час. Встретились с группой первого этажа (6 человек). Познакомились. Пили чай… Оговорили условия работы и т. д. Подробно: как вести себя в доме, до мелочей.
Первых два блока по 2 часа с одним перерывом после первого блока.
1-й блок — физический тренаж. 2-й блок — пластический.
(Язык — французский, английский, разговоров — минимум.)
1-й блок. — Общая разминка до пота (примерно 20 минут). Вел один человек.
Легкое передвижение по площадке со сменой ритма, направлений, шага и т. д. Тело по зонам. Немного дыхание (не специально). Без всяких слов. Стая. Потом по одному и по два человека к инструктору.
Кувырки. Стойки на голове, плечах, полусогнутых руках. Не спеша, но без остановки. Шаг за шагом. Элемент к элементу. Поза — баланс — следующая поза. Свобода. Игра. Легкость. Отсутствие мышечного напряжения. Чувство вертикали.
Рисунки.
Рисунок. — И производный из этого. Соединение дальше: двух кульбитов вперед — назад. Кульбит с выходом на стойку. И т. д.
Не должно быть: оценки собственной, восклицаний, сожалений, пыхтения, неудовольствия и т. д., сидения, мечтания, отдыха, потирания ушибленных мест…
Должно быть: внимательно смотреть, как и что делает инструктор. Тут же пытаться повторить в меру возможности.
Главное: точность… осмысление движения. Мягкость. Легкость. Неторопливость. Исключено гроханье о пол.
Занятия только в плавках, девочки — в купальниках.
Рядом полотенце, майки.
1-й перерыв минут 15–20.
Чай, кофе, минеральная вода, фрукты. Можно курить (только здесь). Можно теплый душ и массаж, если есть сильные ушибы (лучше потом). Атмосфера спокойная, тихая, семейная, немного приподнятая.
2-й блок — пластика. Все на ногах. Распределение групп то же.
Рисунки.
Голова. Увидеть. Резкие повороты. Возврат. Сначала просто в сторону. Назад, вперед. Фиксация. Удар (как гвоздь в стену головой). Изменение ритмов, потом направлений. — Остальное тело свободное, но неподвижное — только голова.
Далее. — Импульсы. Грудь. Плечо. Спина. Таз, бедра. Изменение направления. Не стоять все время на месте, изменять пространство. Брать импульс партнера. Передавать импульс. Передвижение импульса по руке: плечо, локоть, запястье, кисть — космос — возврат руки (не плетью) на отработанной энергии.
Смена точек импульсов.
«Бокс». — Рисунок.
Локоть по кругу. «Скрутка». — Рисунок. Здесь: точность, чувство партнера, открытые (излучающие) глаза. Чувство вертикали. Отдельно части тела. Постепенное соединение элементов… Нахождение общего ритма пребывания в упражнении (ломаного, но гармоничного), отсутствие суеты… радость.
2-й перерыв. — Чай, кофе, бутерброды. Отдых. Болтали обо всем с новыми друзьями.
Открытость, дружелюбие. Приход Гротовского (в плаще, пиджаке, белой рубашке, потом знаменитая накидка — сутана, пончо).
Они все переоделись в белое. Мы привели себя в порядок, тоже оделись.
Пение.
Постепенное соединение. Мод втягивает по одному в центр…
Две группы.
Она туда-сюда. Перекличка. Повторение одной фразы бессчетное число раз. Рисунок движения вольный. Смысл берем только в звуке, окраске, интонации. Постепенно фраза «устанавливается». Варианты. Вновь и вновь «чистая» фраза. Темы (песни) меняются через короткую паузу. Разговоров никаких. Долго. Очень долго. Учитель сидит молча за столом, покрытым белой скатертью. Чуть дымится трубка. Аромат. Табак как «священное» курение. Что-то вроде индийских ароматных палочек. Долго. Мод уже посматривает на Учителя. Он неподвижен. Маленьким кивком головы в паузе между песнями останавливает занятия. Мод идет к нему. Разговор очень тихий. Короткий.
На сегодня все.
Опять пьем чай. Состояние трудно передать. Все родные. Утро. На своих машинах везут в Понтедеру…
Спать не хочется.
Размышления. — Конечно, конечно… Сами по себе упражнения важны… Какие они… Их чисто физический состав, что ли… да, это так. Но не в этом смысл школы. Как музыка между нот, как спектакль в паузах, как роман между строк. Где-то тут тайна, или, по крайней мере, секрет. Среда и способ работы. Очевидно, во-первых, освободиться от конкретной близкой цели. Не объяснять себе, зачем я это делаю, и не ждать объяснения. Все наши тренинги прагматичны до полного высушивания иного смысла. Цель — в самом процессе делания. Категория времени должна отойти сама собой… Это делается в этом процессе. Смысл — сейчас.
Тренирую руку, чтобы лучше кидать потом, тренирую ногу, чтобы потом бежать быстрее, тренирую себя, чтобы быть пластичным на сцене — потом. Когда ждать результата? Почему я еще незаметно пластичен? Наверное, это плохой тренинг. Есть лучше. И т. д.
Лучше вообще не пользоваться этим словом. Это процесс… он и есть цель. Сегодня, или завтра, или вчера. Он вне времени. По сути, он не прерывается. Паузы между конкретным деланием суть элементы общей структуры процесса.
Черт возьми, только надо договориться, понять сущность, что мы имеем в виду, произнося слово пластика… Вся путаница здесь. Я произношу — ПЛАСТИКА — как комплексное, структурное понятие (это слово затаскано до физкультурных упражнений). ПЛАСТИКА — материализованное чувство. ПЛАСТИКА — может быть, самая крупная категория искусства. На самом деле, добираясь до истоков, у художника не так много категорий, которыми он апеллирует к миру. Совсем немного. Это надо понять. Надо хотя бы один раз подняться над калейдоскопом исторических наслоений. Пожалуй, этих категорий только две: пластика и ритм.
Пластика — пространство во всех его ипостасях макро- и микромира. Ритм — организация пространства.
Соединение этих двух категорий есть акт творчества. Тайна. Ибо в этой точке нематериальное сублимируется в материю. То, что мы так просто называем «выражением чувств». Но это ежедневное, обыкновенное чудо — выражения чувств — есть величайшая тайна Божьего мира, есть дар человеку, на основании которого сказано: «по образу и подобию Божию».
Итак, когда мы спускаемся на грешную землю (в репетиционный класс) и начинаем делать что-то очень простое, что называем привычными словами — тренинг, работа над собой, муштра и проч. и проч., начинаем заниматься пластическими дисциплинами, — в нашем солнечном сплетении каждую секунду должна жить память о пластике как категории. Этим мы сейчас занимаемся, никак не меньше.
Это помнить — самое трудное… Но без этого все мертво. Впрочем, физкультура тоже очень полезное дело. И не просите, пожалуйста, доказательств! Не требуйте гарантийного срока в награду за терпение и доверие. Ничего этого нет! Или — есть!
3 июля 1991 г., Понтедера
В роли Саввы Мамонтова
(Фильм. Тренаж. Чеслик.)
1-я часть — пластика — примерно 45 минут.
Голова. Плечо одно, два. Грудь — вперед, назад, в сторону, вращение.
Таз и бедра — вперед, назад, в стороны, вращение.
Колени: вперед-назад, вращение.
Локоть — по кругу от себя.
Кисть — в одну, другую.
Кулак (потом два).
Пальцы.
Окраска.
Рука — от плеча, в стороны, вперед.
Работа в паре, паузы, смена элементов.
Контакт. Постоянный контакт. Не механические движения.
Ассоциации. Что мне это напоминает?
2-я часть, «физика», примерно 45 минут.
1. Кошка.
2. На голове. — Рисунок.
3. Плечо. Голова лежит свободно, рука вдоль, баланс. Баланс — не усилие.
4. Прогиб. — Импульс. — Рисунок.
5. Голова. — Рисунок.
6. Рисунки.
7. Рисунки. — Поперек спины линия.
8. Кульбит. — Рисунок.
9. Рисунок. — «Лягушка» на одной руке.
10. Переход с головы на плечо. Сначала одна рука кладется, после «сползание» на плечо. Баланс. Следить за балансом.
11. Голова в замке.
12. С плеча лечь, прогнувшись, на живот.
13. Из «березки» — со спины — переход на грудь в стойке и назад.
14. Кульбиты. Двойные, тройные с остановкой в стойке на плече и т. д. Слитное передвижение. Фиксация — движение — фиксация — движение. Элементы внутри точные.
15. Замедленное движение — слитное в одной скорости. По команде меняется скорость.
16. Работа в паре. Видеть партнера. Очень длинная работа «в импровизации».
Фильм. Рена Марицька, тренаж с Гротовским, 10 минут.
Занятия — 19.00–3.30 утра.
Работали «физику».
«Пластика», «марш», пение.
Записывал фильм, старался не упускать подробности, но надо расшифровать.
4 июля 1991 г.
Распорядок почти тот же в этот день. 19.00 — в 4 утра закончили. Было маленькое приключение. Приехали домой (то есть в театр) и долго не могли открыть дверь.
Наверное, час простояли, пока Фернандо не залез в окно второго этажа.
Занятия: 1. Пластика. 2. Марш (часть группы). 3. Опять пластика. 4. Пение (Жан), наверное, 2 часа без перерыва. 5. Опять пение.
Часов с собой в классе нет, и очень трудно определить время. Совершенно непонятно, час прошел, два или больше.
Постепенно «встраиваемся» в структуру. Труднее всего даже не сами упражнения, хотя, конечно, это труднее всего, а «манера».
Тишина, почти полное отсутствие разговоров (разговоров по делу, конечно, о посторонних и речи не может быть). Работа совсем без пауз, долгое время без остановки, только иногда оботрешь полотенцем градом льющийся пот.
Никто ни разу за весь цикл, идет он полтора или два часа, не остановится, не пройдется по залу, не посмотрит, как там сосед работает, не перекинется замечанием да не посмотрит в сторону Мод или — тем более — Гротовского: скоро ли там конец? Ничего подобного!
Мод идет тихонько, скорее шепотом, даже скорее улыбкой дает знать, что надо заканчивать, но и тут все не кидаются вон из класса. Кто-то еще минуту доделывает начатое упражнение, кто-то продолжает импровизацию, другие вытираются, но представить невозможно, чтобы кто-нибудь поторопил, сказал: ну, хватит, Петя, ты всех нас задержал, пойдем курить. И даже никто не войдет в «зону» работы, аккуратненько, по стеночке, и посматривают. Затихло все… Стайкой вышли из зала. Тихо. Без всяких разговоров. Разве улыбка скользнет, взгляд, подмигивание…
Пришли в комнату отдыха. Тут, казалось, взрыв хохота, гомон спортивный, такой любимый боевому советскому сердцу, суета, анекдоты. Нет. Улыбок, конечно, прибавляется. Какие-то разговоры, но тихо, опять тихо, негромко, спокойно. Чай, кофе, кола… фрукты. И юмор есть… Иногда что-то промелькнет, соединит всех, искреннее веселье, смех… Но не грохот. Сдержанность и искренность… Так бы и сказал еще… к соседу внимание. Один туалетик, пардон, тут же, почти в комнатке… Конечно, очередь в туалет — предмет смеха. Нет, нет… все просто… нормально. Стоит Фернандо, подошла, характерно поеживаясь, Паула, улыбнулся, пропустив «даму» вперед. За столом переглянулись, лица вспыхнули короткой улыбкой… Какое-то замечание вроде: о, настоящий джентльмен… и все.
То есть… все как бы и есть в перерыве, на отдыхе… и расслабленность, и юмор, и разговоры о том о сем, и толчок дружеский в плечо, и история какая-нибудь коротенькая… но все это в меру как-то, без «головой об стену».
Таким же легким кивком заканчивается перерыв. Никаких ахов, вздохов, «я чай не допил», «я пописать не успела» (вот бы уж нам причина! туалет-то один!). Спокойно, по-деловому, смотришь, уже переодетые в беленьких (идеально беленьких) костюмах. Стайкой вышли в «предбанник», перед залом маленький коридорчик, здесь оставили тапочки и босиком, стайкой, т. е. друг за дружкой, вошли в зал. Вот. Это вот наше: сейчас Вася подойдет, у него резинка порвалась. Все вот это «собирание», «подтягивание» по одному — наше родное, непобедимое. «Сейчас народ подтянется, и начнем». Все это мимо.
Полотенчики (для пота) аккуратненько разложили вдоль стеночек, маечки сложили (сложили, а не повесили на гвоздь!), и уже — все! Все… работают.
Что делать, сказали раньше, во время перерыва.
Жуткая советская привычка спрашивать: что будет? Мод говорит, приготовиться к «пластике». Сразу несколько голосов: спросите у нее: а что потом? Как дурак, спрашиваю, едва заметная улыбка. «Потом я скажу». Так несколько раз… даже Марьяна, девочка, поняла: «Слухайте, не пытайте, що будэ! У них нэ принято».
5 июля 1991 г., пятница
Так же, 19.00–4 утра. Гротовского не было.
1. «Физика».
2. Перерыв. — Марш.
3. Пение. — Перерыв.
4. «Физика».
5. Пение.
Огромные нагрузки в «физике». Буквально истекал.
Небольшая часть времени на отдельные элементы, и в основном парная работа в контакте. Главное: 1) видеть партнера, пространство, 2) общаться, разговаривать, 3) менять ритмы, 4) не прекращать движения. Можно делать совсем медленно, но не прекращать, 5) как можно меньше шума! Добиваться полного отсутствия стука и грохота, полной тишины, 6) включать случайные падения в ткань импровизации, 7) никаких оценок по поводу сделанного (удачно или нет).
Внимание не может задерживаться только на крупных элементах или наоборот. Точки внимания как бы перелетают.
Не играть лицом (даже непроизвольные гримасы, вызываемые напряжением, надо устранять).
Это должно быть похоже на естественное движение природы… например, движение облаков. Мы видим смену ритмов и непрерывность, невозможно представить «остановку» в таком движении. И непредсказуемость. Все, что угодно, самое невероятное. Очевидно, отдельно надо прояснить это набившее оскомину слово — импровизация.
В наших пенатах в отношении этой самой импровизации полнейшая путаница.
Нагляднее всего, думаю, истинный (художественный) смысл импровизации проявляется в тренаже Чеслика (и, конечно, в фильме).
Только надо смотреть с самого начала. А в начале: ШКОЛА. Невероятно точная работа с каждым элементом. Работа изнурительная, скучная, чисто профессиональная. Работа, понятие о которой начисто отсутствует у «энтузиастов».
Железный закон, железная дисциплина в каждом отдельном элементе.
Верхний этаж.
Мод, француженка, — лидер. 2е — Зе, португалец, Fernando (Фернандо), колумбиец, Раolа (Паула), итальянка, Silvia (Сильвия), итальянка, Hernan (Эрнан), француз, Cristine(Кристина), француженка, Аvy (Ави), израильтянин.
Мне, конечно, скажут: да они просто по дороге в «Школу», остановив машину, заходят в магазин и покупают три-четыре сорта бекона или еще мяса какого-нибудь, огромные красивые солнечные помидоры, нежнейшую капусту, сливы величиной с кулак, абрикосы, персики… воду минеральную, воду простую, колу в пластиковых бутылках, во время перерыва (последнего) они вкусно и не спеша едят, пьют чудесный чай, кофе, колу, никто не разворачивает свой липкий бутерброд с вареной колбасой и не грызет втихомолку яблоко. Овощи, фрукты стоят прямо в маленьких деревянных ящиках, их моют и едят, складывая косточки на тарелочку… Никто не смотрит на часы, никто не спешит на метро, каждого или почти каждого ждет машина, своя или приятеля… Мне, конечно, скажут, ну, так можно работать. И тут мне ответить нечего… Да. У них все это есть. Тут я и поставлю точку. А для себя, так, из вредности, допишу: все это так, но только мне кажется, только я почему-то абсолютно уверен, что, будь все это у нас, мы вообще перестали бы работать, то есть напрочь, то есть ни палец о палец. Никто. Растерзайте меня, друзья мои, товарищи. Нехорошо так думать, каюсь. А думаю.
Ави и Сильвия. Работа в контакте. Все остальные в белых костюмах сидят и смотрят.
Разминка. Легкая, до первого пота. Без паузы начинают «физику». Невероятно долго, напряжение фантастическое, минут через 20 спины начинают скользить по паркету с характерным свистом. Работают в полной тишине. Только дыхание. Случайно сорвавшись, палец ноги дает впечатление выстрела, абсолютная тишина, только дыхание. Элемент за элементом, сначала как бы повторяя друг друга и только точно выполняя элементы… потом характер контакта меняется. Ритмы от самого медленного до взрыва… Стойка на голове, плечи, щека, грудь, кульбиты — передние, задние, двойные, тройные, элементы начинают сливаться в бесконечную вязь импровизации… Но внутри — абсолютно жестко, абсолютно точное выполнение. Контакт ни на секунду не прерывается, только меняется качество.
Минут через 30 почувствовал, что у меня начинают болеть мышцы. Не знаю точно, минут через 40, может быть и больше, замерли. Встали. Пот градом. Площадка мокрая. Быстренько ножками встали на полотенчики и, семеня, побежали, вытирая паркет.
Невозможно поверить, что так надолго может хватить энергии, на таких токах, я вздохнул восхищенно, думая, что конец… Боже мой, площадка сухая, секундная пауза, еще раз обтерлись, и началась «пластика» — и еще целый цикл.
Потом за чаем я пыхтел Сильвии комплименты, вроде: фантастика, вери найс, бьютифул и т. д. Она хрюкнула, как поросенок, и махнула рукой. Полтора часа напряженнейшей работы на износ, как у нас говорят, — это вообще никак не обсуждалось.
У ребят наших растерты головы до ссадин, у Игоря даже что-то загноилось.
Паула достала аптечку, что-то помазала, дала подержать ватку и сказала, что все нормально. Это ничего.
Моя лысина держится, но вставать сейчас на голову даже мне тяжело.
Алексей пожаловался Эрнану, что он выдохся, мол, совсем, энергии (я переводил) нет. Эрнан сделал большие глаза и сказал, что тренаж не забирает энергию, тренаж дает энергию. В конце, сказал Эрнан, энергии должно быть больше, чем вначале, и постукал себя почему-то по животу. Красивый, молодой, стройный… не знаю, богатый или нет, но здоровый, это видно. Шел четвертый час работы.
Я спросил у Кристины, какую они получают стипендию, что-то в этом роде, деньги, короче. Она вопроса, видно, не поняла и с гордостью ответила, что мистеру Гротовскому за обучение они ничего не платят. Я с советской настойчивостью завел все-таки о деньгах разговор, тут нам все надо знать — опять, а на что, мол, живете, как это так, ничего не получаете. Она опять что-то про счастье залепетала, что вот, у Гротовского, а учатся бесплатно. Ну, я, конечно, дожал, надо знать, дают или не дают лиры… А в ее буржуазной голове этот вопрос, видимо, никак не разместился… Нет, конечно, ничего не платят. Кто-то раньше платил, чтобы учиться, кому-то помогают… трудно, конечно… и через паузу опять со своим французским прононсом на английском нашенском: но за обучение мы не платим.
Сегодня зашел в магазин купить ручку новую, в моей паста кончилась… Зашел, говорю, дайте мне самую простую, симпл, только черного цвета. Дали. Действительно, простенькая ручка. А что, говорю, по-английски не понимаете, тогда напишите цену. Написали: 1600 лир. Спасибо, говорю. Плачу. Провожают меня с улыбками, еще бы, англичанин, да еще, не дай бог, американец. А американец идет и подсчитывает: 1600 лир, доллар — 34 рубля, здесь больше на 400 лир, значит, купил себе ручку за 40 с лишним рублей. Лев Толстой не имел таких замашек.
9-го вечером в 18.00 выехали в Вольтеру. Около часа на машине от Понтедеры. Сказочная табакерка на вершине горы. Мне напомнил городок Бергамо.
В 24.00 «Терра мобиле» начали играть во дворе консерватории «Шинель» Гоголя. Хороший спектакль. Волновались больше, чем нужно. Несколько больше было пыли от земли, чем хотелось бы. Но в общем это было хорошо сделанное представление, если убрать некоторые длинноты. Это был замечательный день, растянувшийся до следующего утра.
После спектакля, ночью, спускались по серпантину горной дороги. Ощущение полета и отсутствия времени.
В театре уже были приготовлены в зале столы, большой буквой «с». Часа в четыре утра появился Учитель, обласкал всех, сел на специально принесенное кресло в центре.
(Места были расписаны на бумажных салфетках, все очень серьезно.)
Мод обошла, наливая всем вино. Учитель объяснил, что не хочет, чтобы на столе стояли бутылки, они закрывают лица.
Присутствовали все. Вся школа, оба этажа, и мы, «Славянские пилигримы». Гротовский налил себе капельку водки, поднял бокал, предложил всем выпить. Потом сказал, что сейчас время для еды, хорошо ешьте, потом будем разговаривать. Еще подливали вина, подносили горячее. Еда была вкусная и сытная.
Через какое-то время, потягивая трубку, оглядел всех… и сразу затихло всякое позвякивание. Теперь, сказал он, начнем разговор. Будем сначала говорить о спектакле. Мой вопрос. Точная ли это вещь… и отличалось ли то, что мы видели сегодня, от того, что показывали мне в школе. На этот вопрос он попросил ответить сначала Томаса, потом Мод, Игоря Носкова, потом меня, Наташу Половинку…
Как я понял, этот вопрос задавали только лидерам. Потом уже каждый мог принять участие в обсуждении. Этот разговор был долгий, потому что были трудности с переводом, почти все время тройным (Кася — английский, Роман — польский и т. д.).
Потом он опять сделал перерыв в разговоре для еды и выпивки. Сам вышел, надел свежую рубашку. Было невероятно душно. Ставни на окнах закрыты и заклеены лентой крест-накрест. Все выбегали подышать. Курить можно было в зале, но из-за духоты это не приносило радости. После перерыва начал он (по-польски) и, видимо, сначала извинился по-французски, что перевода не будет. Все франко- и англоговорящие сидели как мышки и слушали в течение часа польскую и русскую речь.
6–10 июля 1991 г.
Вольтерра, пресс-конференция Гротовского и Васильева. 12.00 ночи (ровно!).
Выступление.
Первое слово — Васильеву.
Большая пауза. — «На более высоком уровне это — вопросы не только работы режиссера, но и определение взаимоотношения не только близкого и далекого миров, но и отношений человека и Бога (для меня последний вопрос — очень серьезный)».
«Постулат русской театральной школы — пристальное внимание к внутреннему миру».
«Молодым человеком, еще не разбираясь в вопросе методики… (я, конечно, мечтал, но не знал, как сцепить). Моим педагогам много пришлось сделать, чтобы сконцентрировать внимание к внутренней жизни, и потом, когда я сам стал преподавать, я понял, как это тяжело. Что выбрать? Внутреннее или внешнее?»
«Я давно сделал свой выбор. От актера можно добиться такого состояния, когда он прозрачен и сквозь него проходит свет… Мне кажется, это самая важная вещь… театр начинает выполнять свое прямое назначение».
«Само понятие внутренней жизни структурно разделяется, т. е. не все можно назвать внутренней жизнью, глядя с этой точки зрения… Про что-то можно сказать — это псевдо… А что-то — настоящее…»
«Та часть, которая относится к натурализму и к реализму, для меня перестала существовать».
«Для внутреннего характерны 2 конструкции:
1) внутренее помещается внутри объема; человек представляет собой яйцо, внутри которого чувство;
2) когда внутренее выносится наружу… и как бы актер… носитель внутреннего становится, как яйцо, перед которым объект внутреннего. Обе эти структуры имеют отношение у внутреннему, но они противоположны; в первом случае — все внутри, во втором — актер делает шаг назад, и это внутреннее — перед ним. Возникает дистанция, которая позволяет вести действие или управлять энергией.
В 1-м случае внутри энергетический центр. Его надо назвать психологическим. Мы имеем дело с состояниями, данными в статике.
Во 2-м случае мы имеем дело с динамикой. Энергетический центр выносится вперед, и актер ведет вперед… Эту структуру я назвал игровой.
И 1-я, и 2-я имеют отношение к внутреннему, к переживанию, к реализму переживания, но они организованы по-разному.
1-я структура (в драме) появилась только в 20 веке. Большая же часть к игровой. Далее, игровая структура легко переходит в психологическую и далее в метафорическую.
И когда она переходит к обряду и ритуалу, театр приходит к своему смыслу».
Гротовский (говорит по-французски).
Васильев. — «Вопрос физического действия связан с категорией цели. Я делаю для чего-то, эта категория внесла в методику Станиславского материализм. Сам Станиславский никогда не был материалистом, но в советский период его эстетика стала школой материалистической.
Что я делаю? Актеру рассказали, и в этот момент актер начинает сознательно стремиться к цели.
Переделка персонажей — все это суть материалистический мир.
Понятие Цели связано другим, с основным событием пьесы, ролями и т. д.
Я отказываюсь от цели (а…)».
«1. Общий секрет. Тайна. Нельзя называть, тем более настаивать на своих принципах (труппы), на том, что вас роднит и т. д. Нельзя об этом говорить… Если вы настаиваете, говорите об этом вслух, то скорее это говорит о том, что здесь у вас что-то не в порядке.
Принципы вашей труппы — ваша тайна, и только так.
2. Жанр… стиль… одна из опасностей — настаивать на жанре… Опасность писать „черным по черному“ (по Станиславскому).
3. Никогда нельзя определять идею, по крайней мере до конца работы… Вообще, не стоит говорить об идее…
4. Нельзя показывать все, что сделано. Убрать лишнее. Безбоязненно удалять длинноты и лишнее.
Режиссура не теория… Это практическая работа, прикладная, исключительно прикладная…
Нельзя фиксировать чувства… Очень частая ошибка, запоминать и стараться воспроизвести чувство. Чувство и форма — вот как эта водка в бутылке…»
14–15 июля 1991 г., Вольтерра
До чего же туп и равнодушен народ…
Закончил фильм в Одессе, сегодня проснулся в 6.30 утра, чтобы поспеть на утренний самолет, в 7 за мной должна была прийти машина. Пошел чистить зубы, включил радио… и услышал… Понял все сразу, с первых слов. Хотя это было уже окончание обращения, которое потом бесконечно передавали. Итак, вот оно… то, чего боялись и ждали… верили, что пронесет, но… Переворот! Типичный военный переворот.
Едем в аэропорт. Водитель Дима взволнован. Обсуждаем случившееся. Вокруг полный покой. Утренняя Одесса. В аэропорту все заняты своими делами, толпа, голод… Негде попить воды. Впечатление, что никому до этого нет особого дела. Хотя все уже слышали.
У открытой двери такси стоят мужики. Слушают сообщение… Таксист говорит: «Он еще сбежит, его надо поймать и расстрелять…» это он о Горбачеве. Остальные молчат.
Господи! Никаких надежд. Ничего не может быть в этой стране тупых и равнодушных людей. Полная тьма, незнание, непонимание, безграмотность.
19 августа 1991 г.
Слава богу! Нет, уже не та Россия! Не совсем та. Великие эти дни, так случилось, пережил у своих стариков, без конца перебегал от радио к телевизору…
Первый день (19-го) был совсем серым и безнадежным. Одна из первых бесплодных мыслей: профессия диктора телевидения — безнравственна. Вглядывался в серые остановившиеся (такие знакомые) лица, пытаясь прочитать… есть ли что-нибудь за маской… Может быть, я себе дорисовывал, мне показалось, что есть, мне казалось — им стыдно! Может быть, это было мне стыдно.
На такую быструю развязку, конечно, не надеялся. Я думал, что начнется надолго и кроваво… Все шло к этому… Однако уже на второй день появились проблески надежды. Здесь было интересно. Контакт с «низами», как у них все менялось, постукивая костяшками домино… От злорадной радости и радостного предчувствия чужой крови… к полному торжеству и личной победе… Поразительно, что они, кажется, искренне не помнят себя вчерашних… Здесь так много таких примеров… А сегодня с утра все уже просто герои… Были с отцом в бане с утра. Кино! Не описать. Только снимать можно. Теперь уже почти все единогласно матюками клеймят хунту и гадов заговорщиков… Сладостно парятся и весело клеймят во всех красках родного языка… Я сижу на верхней полке, потею, вспоминаю… утро, Одесса, первое впечатление о перевороте… И покорное тихое стадо… советских людей.
22 августа 1991 г. (!)
Проект «Достоевский».
В конце августа кончился очередной отпуск и начался творческий, заявление я написал еще раньше… Но пребывать в покое мне пришлось только пять дней. 5 сентября Васильев пригласил на разговор. Долго рассказывал ситуацию, сложившуюся в театре, плюс свое долговременное отсутствие в этом сезоне в связи с постановкой в «Комеди Франсез». Предложил выйти на работу. Он решил сам взять творческий отпуск. Создать режиссерский совет в составе: Альшиц, Скорик, Чиндяйкин, передать ему все руководящие функции и т. д.
Мы собрались тут же, распределили функции и т. д.
Тут же А. А. поручил мне проект с Тьерри Сальмоном.
Вначале я мало что об этом знал, и он тоже мало что мне рассказал.
Сальмон приехал в Москву 17 сентября (с Кармен). Васильев улетел 18-го в Париж на месяц.
Переговоры я вел уже сам и всю подготовительную работу (17–23 сентября). Группа Сальмона — 14 человек (6 актеров).
Отбирали наших актеров. Тут целая история случилась. Сняли малую сцену Таганки для работы. Проект был подготовлен, без всякой ложной скромности, отлично.
Работа — 6–26 октября. 24-го — открытая репетиция, 25-го и 26-го — показы. Банкет. 27-го утром отъезд всей группы в Италию.
Московская половина работы прошла нормально. В другой тетрадке полная запись тренингов и репетиций.
Месяц последний — напряженный, переполненный работой и размышлениями. Практически оставался один в театре. Васильев в Париже, Юра в Берлине… Скорик… редко появлялся и занимался своими делами.
Вчера во время банкета долго говорили с А. А. по всем проблемам, с которыми пришлось столкнуться.
Вероятно, 26 октября 1991 г., Москва
Последний день — 26-го. Начали открытую репетицию в 16.00, присутствовал весь театр (творческая часть). Репетиция удалась, по-моему. Главное, что все видно… Этот метод работает на результат тем, что «проявляет». Очень ясно проявляет.
В 20.00 начали играть. Закончили в половине десятого. Настроение у всех праздничное, приподнятое.
Банкет был тут же, на Таганке. Очень мило. Пьетро Валенти собственной персоной, два последних дня не отходил от нас. Прекрасный мужик. Наши деятели такого уровня мельче, как правило, и уж конечно, не такие красивые.
Вечер был, мне кажется, искренним и сердечным.
Расходились долго.
Потом еще выпивали с Монтами в гримерке, где и остался немного поспать, так как в 4 утра уже заказан был автобус на Таганку за вещами.
В 5 забрали наших голубей в «России», немного помятых. Погрузились без особых происшествий. В 7.50 вылетели «нашим» («Су-285») рейсом в Милан. 3 часа лета. Здесь пасмурно, прохладно. До Модены полтора часа на машине. Расселились. Пообедали в пиццерии. Итальянцы и бельгийцы на пару дней разлетелись по своим семьям, кто во Флоренцию, кто в Парму, кто в Брюссель и проч. У нас что-то вроде выходных. Вечером всей компанией ездили в какой-то ресторан. Хороший вечер. Валенти в роли хозяина великолепен.
Наша компания — пять человек вместе со мной: Лариса Новикова, Света Чернова, Люда Дребнева и Володя Рогульченко.
27 октября 1991 г., Италия, Модена
Прошло несколько дней работы. Расписание относительно легкое. Начинаем в 11.00 утра с тренажа (Моника), вокал (Патрик) с 13.30, обед, потом с 15.00 — Тьерри до 19. Последние два дня — до 23-х, с перерывом на ужин. Щадящее расписание, прямо скажем. По крайней мере нашим артистам нельзя так благополучно существовать. Сказывается… Такое расписание предполагает полную отдачу, полную трату во время репетиции. Требует присутствия спринтерского чувства, мы же приучены к многочасовой стайерской расстановке сил.
Состоянием (психологическим и рабочим) «нашей» маленькой труппы (русской) я недоволен. Это все опыт, но опыт «поздний». Вовремя решилась проблема с Козловым, я думал, что тот неприятный урок как-то отзовется во всех нас. Ненадолго. Нет.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.