Прогулка верхом с австрийской императрицей

Прогулка верхом с австрийской императрицей

В 1869 г. былая с супругой великого князя Константина в Гмундене[46]. Великая княгиня поехала туда гостить к своему шурину — королю Ганноверскому. Не любя медицины и предпочитая лечиться у всяких знахарей, она собиралась ехать в Мартабрун в Баварии, маленькую деревушку в горах, где какая-то крестьянка производила чудесные исцеления при помощи трав и заговоров. Кто-то рассказал великой княгине, что австрийская императрица с успехом лечилась у этой знахарки. В одно прекрасное утро великая княгиня призвала меня и, передавая мне письмо, сказала: «Я тебя пошлю в Ишль[47] (она знала меня с детства и обращалась ко мне на «ты»). Я прошу мою кузину императрицу Елисавету принять тебя и дать тебе устный ответ на предложенный мной вопрос — я знаю, как она неохотно пишет». Я была очень обрадована этим поручением, так как оно дало мне возможность посетить мою тетю княгиню Барятинскую, которая ко мне очень хорошо относилась и которую я очень любила. Великая княгиня всегда страшно интересовалась всем, что касалось австрийской императрицы. Может быть, в этом играла роль некоторая зависть, так как императрица славилась красотой. Так, например, великая княгиня часто спрашивала: «Так ли красивы мои волосы, как у императрицы? Не находите ли Вы, что я на нее похожа?»

Помню, как однажды она допрашивала только что вернувшегося из Вены, куда он ездил с поручением к императору Францу-Иосифу, генерал-адъютанта фон Штюрлера: «Кто красивее, австрийская императрица или я?» Генерал Штюрлер, слегка смутившись, ответил: «Если австрийская императрица красивейшая на земле женщина, то Ваше высочество, несомненно, красивейшая принцесса!» Великая княгиня была удовлетворена этим ответом.

Прибыв в Ишль, я сейчас же предприняла необходимые шаги, и ввиду того, что графиня Бенкендорф, урожденная принцесса Круа, была близка к австрийскому двору, мне при ее содействии была устроена аудиенция уже на следующий день. С низким поклоном передала я императрице письмо. Я смотрела на нее, когда она читала. Она была, бесспорно, одной из красивейших женщин на свете. Целым лесом черных волос, как диадемой, было увенчано ее чело. Глаза ее блистали, и банальное выражение «сияли, как звезды» было в данном случае уместно. Во время чтения лицо ее принимало суровое, недружелюбное выражение. Скомкав письмо, она сказала мне в резком, недружелюбном тоне: «Не понимаю, почему моя кузина обращается ко мне для получения сведений об этой творящей чудеса женщине; я знаю об этом не более, чем она, и не могу по этому поводу ничего сообщить». Говоря это, императрица казалась очень взволнованной. Я покраснела и, вся дрожа, почувствовала слезы на глазах. Когда она заметила, в каком я нахожусь состоянии, она слегка смягчилась по отношению бедной маленькой придворной дамы и спросила меня более мягко: «Как же проводят время в Гмундене?» Я, заикаясь, ответила, что большая часть дня проводится в прогулках верхом, и императрица поинтересовалась узнать, кто принимает участие в этих прогулках. Затем она меня спросила, люблю ли я верховую езду.

— Больше всего на свете, — ответила я.

— Есть ли у Вас с собой Ваша амазонка?

— Она осталась в Гмундене.

— Ну так распорядитесь, чтобы ее Вам сюда доставили, я Вас приглашаю послезавтра на верховую прогулку со мной. Можете ли Вы рано встать? Я выезжаю из дома в 5 часов утра и пришлю Вам в гостиницу грума с лошадью. — И, говоря это, она поклонилась в знак прощания.

Вернувшись домой, я написала письмо великой княгине, стараясь сгладить впечатление рассказом о приглашении меня императрицей на верховую поездку, и благодарила ее за то, что я была удостоена благодаря ей этой чести.

Когда императрица Елизавета только показалась утром на пороге, я уже сидела на лошади. Императрица, взглянув на меня, сказала: «Возьмите же все четыре повода в руки, это будет менее тяжело для Вашей лошади, чем если Вы будете держать ее только на трензеле[48]». И снова я уловила в ее тоне суровые, повелительные нотки.

К моему стыду, я должна признаться, что считала себя прекрасной наездницей. С детства ездила я верхом и брала уроки верховой езды у лучших военных знатоков, была сестрой кавалерийских офицеров, один брат мой был кавалергард, другой гусар, оба прекрасные наездники, а конюшня великого князя Константина считалась одной из лучших в мире. Этой конюшней управлял генерал Бибиков, большой знаток лошадей и лошадиного спорта. Я часто пользовалась его советами, и он не скупился на похвалы. Но наша русская школа верховой езды сильно отличалась от австрийской, наши лошади были иначе выезжены. Мне достаточно было видеть, как она ее вела, чтобы убедиться в том, что я не умею ездить верхом. Немногочисленные слова, которые она произнесла во время прогулки, касались исключительно психологии лошади, о которой она говорила, как о человеке. Она говорила о выносливости своей лошади, о ее привычках. Она раскрывала предо мной целый мир познаний, для меня совершенно закрытый. С этого дня я стала скромной и осталась ею навсегда. С легкостью императрица взяла довольно широкий ров, я вслед за ней сделала то же. Она оглянулась и сказала: «Очень хорошо». Никогда никакая похвала меня так не осчастливила, как эти два слова. Возвращаясь домой с этой продолжительной прогулки, императрица перед прощанием сказала мне с улыбкой: «Забудьте все ваши уроки верховой езды, и Вы будете прекрасно ездить». С этими словами она мне подала руку. Мне не суждено было более с ней встречаться.

Вернувшись в Гмунден, я вскоре получила разъяснение ее скверного настроения. Фельдмаршал генерал-лейтенант фон Рейсшах, прикомандированный к королю Ганновера, и граф Эдмонд Зичи, венгерский магнат, частый гость императрицы, рассказывали, что она действительно посещала в Мариабрунне эту делающую чудеса женщину против воли своей тещи эрцгерцогини Софии и в виде протеста против всех ее окружающих. Какая-то венская газета об этом намекнула, последовало полуофициальное опровержение, и все это вызвало дурное расположение императрицы.

Перед нашим отъездом из Ишля великая княгиня получила от императрицы приглашение посетить ее в Шенбрунне, и я радовалась при мысли иметь снова счастье увидеть красавицу Елизавету. Но судьба распорядилась иначе. Когда мы в назначенный день приехали в Шенбрунн, государыни там уже не было. Нездоровье задержало ее в Венгрии. В отсутствие своей высокопоставленной матери эрцгерцогиня Гизэлла 14 лет и ее брат 12-летний эрцгерцог Рудольф являлись представителями двора. Воспитательницей Гизэллы была французская маркиза, которая, насколько мне известно, жива и поныне. При маленьком эрцгерцоге состоял воспитателем ротмистр барон фон Вальтерскирхен. С тех пор я лишь изредка слыхала что-либо об австрийской императрице. Австрийцы ее не любили, венгерцы же — обожали, и ее симпатии были, по-видимому, на стороне последних. Она была преисполнена духа противоречия, плохо переносила требования этикета и упорно сопротивлялась царившей тогда столь сильной клерикальной партии. Ее любовь к природе сделала ее мизантропкой, а жажда путешествий обратилась у нее в страсть. Ей ставили в упрек ее любовь к перемене мест, а также и страсть воздвигать, подобно Людвигу II Баварскому, новые постройки. Она много занималась языками, и профессор греческого языка, постоянно ее сопровождавший, так же как и наездница из цирка Ренц, учившая ее высшей школе верховой езды, давали повод к всевозможным толкам. Часто императрица говорила: «Одно только прошу я у людей — оставить меня в покое», а это именно то, что недоступно для высокопоставленных особ. Говорят, что императрица перевела Ницше и Шопенгауэра на новогреческий язык. Ее любовь к Гейне доходила до того, что она воздвигла ему памятник в своем имении Ахиллеон на острове Корфу и возила постоянно с собой маленький слепок с этого памятника.

В 1898 году была я с моей сестрой в Наугейме[49]. Императрица только что покинула этот курорт и уехала в Швейцарию. Пользовавший ее профессор Шот был нашим другом и врачом, он не мог ею нахвалиться и был счастлив и горд, когда приносил ей облегчение. Однажды, кажется, 10 сентября, профессор Шот пришел к нам рыдая. Он держал какой-то лист в руках. Это была телеграмма из Женевы, принесшая сообщение, что императрица убита анархистом ударом кинжала в сердце[50]. «Сердце, которое так укрепилось в Наугейме», — повторял с болью в голосе профессор.

В одно из моих последних пребываний в Вене меня посетили князь Гуго Дитрихштейн, супруг красавицы княжны Ольги Долгорукой, и генерал граф Икскюль. Заговорили об австрийской императрице, и я выразила желание посетить ее гробницу. Они предложили меня проводить в церковь Капуцинов. Я опустилась на колени перед гробницей, заключавшей в себе останки этой несчастной принцессы. Она покоилась между самоубийцей — сыном ее Рудольфом и умерщвленным Максимилианом.

Три исторические драмы!

Кверетаро — Мейерлинг — Женева.

Я забыла, что нахожусь в темном склепе Габсбургов, и видела пред собой в ярких солнечных лучах императрицу, сидящую на лошади, как я ее видела в лесу в Ишле. Как бесстрашная наездница, последним прыжком взяла она последнее препятствие, отделявшее ее от вечности!..