Глава 6. Такие разные подпольщики

Глава 6. Такие разные подпольщики

Вначале 1950 года А.М.Коротков, внимательно следивший за нашей работой, предложил мне возглавить отдел. Перед этим, еще в 1949 году, Александр Михайлович взял меня на встречу с Р.И.Абелем, завершавшим подготовку к отъезду в Соединенные Штаты. С этого момента я занялся работой с Рудольфом Ивановичем, ставшим впоследствии всемирно известным разведчиком.

Абель. О Р.И.Абеле написано очень много. Вряд ли я могу добавить что-нибудь существенное о нем. Но все же я много лет вел его дело, направлял его работу в США, жил его забота ми и тревогами, успехами и радостями. Переживал, когда он попал в американский застенок. Вместе с другими коллегами ломал голову, как вызволить его оттуда. Поэтому я должен рассказать все, что мне кажется важным, о Рудольфе Ивановиче Абеле, а точнее — полковнике внешней разведки Вильяме Генриховиче Фишере. Ибо таковы настоящие имя, отчество и фамилия нашего выдающегося разведчика-нелегала.

В.Г.Фишер родился в 1903 году в Англии в семье рабочего, политического эмигранта из России. В органах государственной безопасности служил с 1927 года. Через четыре года он попадает в нелегальную разведку. Пробыл за кордоном в общей сложности двадцать лет, из них до 1938 года семь лет в Европе и с 1949 по 1962 год, то есть почти тринадцать лет, в США.

В годы сталинских репрессий увольнялся из органов госбезопасности: его отозвали из нелегальной командировки в 1938 году.

С началом Великой Отечественной войны вновь был призван на работу в разведку. Готовил радистов для заброски в тыл немцев. После войны A.M. Коротков привлек его к нелегальной разведывательной работе. По этой линии он выехал за океан в 1949 году.

Выглядел Вильям Генрихович типичным англичанином или американцем. Все же скорее американским фермером из средних штатов США. Худощавый, с подтянутой фигурой, острыми умными глазами. Он обладал обширными познаниями во многих областях науки и техники, прекрасно разбирался в радиоделе и фотографии, был неплохим художником. Работа с ним доставляла большое удовольствие.

Очень внимательный, В.Г.Фишер уверенно решал практические вопросы, связанные с документацией поездки, знал назубок тщательно отработанную легенду-биографию, условия связи с Центром и теми агентами, которых мы собирались передать под его руководство. Перед отъездом он ввел меня в свою семью, познакомив с женой Еленой Степановной и дочкой Эвелиной. Подружившись с ними, я не оставлял их без внимания все время, что Фишер находился за кордоном, особенно после его ареста в 1957 году и вплоть до возвращения на Родину через пять лет.

А откуда Абель? Эта фамилия принадлежит другу Вильяма Генриховича, тоже бывшему сотруднику органов безопасности, уволенному в отставку в 1947 году и вскоре умершему. Фишер назвался Абелем после того, как его арестовали американские контрразведчики, чтобы скрыть от них свои подлинные данные и известить нас, что перешел на запасной вариант своей биографии и будет его придерживаться до конца.

Вот как это было.

В конце июня 1957 года мы получили из вашингтонской точки срочную шифровку, в которой со ссылкой на нашего надежного источника, внедренного в ЦРУ, сообщалось, что в резидентуру этой спецслужбы в Париже явился некто Хейнанен, который заявил, что он сотрудник советской внешней разведки, действующий уже несколько лет в США, и попросил политического убежища. Все данные, сообщенные нашим источником, свидетельствовали: речь идет о помощнике Абеля, кадровом сотруднике нашей службы Вике, который встал на путь измены.

Мы немедленно сообщили о случившемся Абелю и предложили ему по получении нашей шифротелеграммы сразу покинуть Нью-Йорк, перейти на запасные документы, перебраться на юг Соединенных Штатов и ждать там наших дальнейших указаний. Немного позже ушла вторая шифровка, в которой говорилось, что в известной ему стране (вряд ли есть необходимость даже сейчас называть, какой именно) для него имеется подготовленный в Центре запасной заграничный паспорт. Абелю нужно получить его и, не задерживаясь, направиться в Европу. Категорически рекомендовалось не посещать ни в коем случае места своего проживания в Нью-Йорке, которые могли быть известны Вику.

Получив подтверждение Абеля о приеме телеграмм, мы обеспечили все необходимое для его безопасного возвращения в Москву. Уверенный в том, что сделано как надо, я выехал в от пуск в Гагры, оставив дело Абеля на попечение начальника американского отдела.

И вот, находясь на отдыхе, в один из июльских дней я включил радиоприемник и стал слушать новости, передававшиеся, кажется, по «Голосу Америки». Передача шла на английском языке, и вдруг диктор прочитал сообщение: «Сегодня ФБР арестован советский разведчик полковник Рудольф Иванович Абель». Эта новость ошеломила меня. Я сразу понял, что речь идет о нашем нелегальном резиденте Марке (это оперативный псевдоним Вильяма Генриховича Фишера), и бросился к телефону. Начальник американского отдела подтвердил самое худшее. Я попросил выяснить у А.А.Крохина, не нужен ли я в Москве? Мне было сказано, что все возможное для внесения ясности в обстоятельства ареста Абеля делается, я могу не прерывать отпуск и продолжать спокойно отдыхать. Но о каком спокойствии можно было говорить? Все оставшиеся дни до отъезда в Москву я терзался мыслью: где была допущена ошибка? Все известные нам обстоятельства говорили о том, что Абель должен был благополучно выехать из США и вернуться домой, тем более что он сам подтвердил, что надежно укрылся и готов следовать нашим указаниям.

Позже выяснилось, что Абель вопреки нашему совету не появляться по месту своего постоянного проживания в Нью-Йорке на пути за границу решил все же заглянуть в свою квартиру-фотостудию, чтобы — я привожу его слова — «уничтожить возможно оставшиеся там следы своей разведывательной деятельности, какие-либо улики, особенно проверить, не сохранились ли какие-либо сведения о других сотрудниках резидентуры и их связях, то есть гарантировать их безопасность». В этом весь Марк: он, как всегда рискуя собой, прежде всего беспокоился о своих боевых товарищах.

А по этому адресу ФБР организовало засаду. Так Абель попал в руки американских контрразведчиков.

Судебный процесс подтвердил, что наш резидент не оставил ни одного существенного доказательства, которое компрометировало бы кого-либо из связанных с ним лиц. Кроме него самого, фэбээровцы нашли его личную переписку с семьей на русском языке, которую он хранил в тайнике, и ряд пустых контейнеров[29].

В связи с судом над Абелем хочу упомянуть о двух эпизодах.

Первый касался меня лично, я уже обещал к нему вернуться. В книге «Разведывательное сообщество» ее авторы Д.Уайз и Т.Росс пишут, что Вик на допросе сообщил: перед выездом в США в 1952 году он был в багажнике автомашины переброшен через границу из Финляндии в Советский Союз для последнего инструктажа. На вопрос, встречал ли он в Москве В.Г.Павлова, Вик ответил утвердительно и сообщил, что тот в то время был заместителем начальника американского отдела в нелегальной разведке и давал ему указания.

По этому поводу Д.Уайз и Т.Росс с явным сожалением заметили, что, как оказалось, Павлов не понес наказания из-за «первого большого шпионского провала Советов» в Канаде. Более того, он занял ответственную должность в американском от деле нелегальной разведки Кремля.

О втором эпизоде упоминалось в канадской печати в связи с сообщением о награждении Абеля в 1966 году орденом Ленина. В интервью с одним из корреспондентов Рудольф Иванович подтвердил, что во время ареста в 1957 году ему удалось обвести сотрудников ФБР и уничтожить часть материалов, которые могли быть использованы в качестве важных улик. Он сказал, что сумел также избавиться от микроточки, спрятанной в головке булавки, заколотой в галстук. В этой микроточке содержались очень важные сведения.

Я могу подтвердить, что у Рудольфа Ивановича во время ареста действительно была микроточка, но он сумел хладнокровно уронить ее на пол под носом у фэбээровцев. Таким об разом удалось сохранить важные секреты.

Не следует забывать, что Абелю были переданы супруги Питер и Хелен Крогеры, которые имели отношение к так называемому «атомному шпионажу» и поддерживали связь с несколькими источниками, поставлявшими важную информацию. Правда, работали Крогеры с Рудольфом Ивановичем не долго, так как в 1950 году для них возникла опасность в связи с арестом американской контрразведкой одного из наших агентов, не входившего в их группу, но знавшего, что они связаны с советской разведкой. Поэтому Центр принял решение о срочном выводе супругов-нелегалов из США.

Поскольку о характере разведывательной работы Абеля американской контрразведке так ничего и не стало известно, я, естественно, не собираюсь говорить что-либо более конкретное ни о группе агентов, которыми руководили Крогеры, ни о других агентурных возможностях резидентуры. Могу лишь подтвердить, что мужественное поведение Рудольфа Ивановича после ареста — он не выдал американской службе контршпионажа никаких секретов — позволило нашей разведке сохранить ценную агентуру в США.

После возвращения в 1962 году на Родину Абель продолжил службу во внешней разведке, передавая свой богатый опыт и обширные знания молодым разведчикам.

Умер он 15 ноября 1971 года.

С отъездом Абеля в США у отдела появилась новая нелегальная точка, требовавшая особого внимания, прежде всего надо было думать о формировании штата резидентуры, подбирать помощников Рудольфу Ивановичу.

Одним из наиболее вероятных кандидатов был молодой разведчик Гарольд, закончивший подготовку. Вторым по рекомендации А.М.Короткова мог быть также завершавший подготовку Вик. Обоих отобрали еще до моего прихода в отдел.

Гарольд — молодой человек, ранее не работавший в органах государственной безопасности, но рекомендованный своим братом, сотрудником контрразведки. Характеризовался он как человек исключительной смелости. Спортивного склада, красивый, темноволосый юноша быстро ориентировался в обстановке. Это я заметил, когда впервые встретился с ним в Москве, куда мы вызвали его из Польши, где он проходил легализацию и языковую практику.

Надо сказать, что к моменту моего прихода в отдел помимо Гарольда и Вика готовились к закордонной работе супружеские пары Патрия и Боевой, Каро и Аэлита, Анри и Мария, а также Фирин и Гарт. Называю тех, о которых можно сейчас написать. Были и другие, но о них пока еще говорить рано. Итак, по порядку.

Дело Гарольда после относительно легкого варианта выезда Абеля явилось, по существу, моей первой серьезной работой по созданию новой нелегальной резидентуры в США. Если в случае с Абелем пришлось иметь дело с опытным разведчиком, уже не один год проработавшим в нелегальных условиях, и зрелым человеком — в 1949 году ему было сорок девять лет, совсем иначе обстояло с Гарольдом. Это был молодой сотрудник, без оперативного опыта. Его выезд в Соединенные Штаты строился на основе документов родившегося там человека польского происхождения. После соответствующей подготовки в Центре мы отправили Гарольда в Польшу, где он довольно быстро легализовался по документам двойника, который перед второй мировой войной с родителями вернулся в эту страну и во время войны погиб.

Сложной оказалась проблема выезда Гарольда из Польши. Официально обращаться к американцам за въездной визой и к польским властям за выездной он не мог из-за опасности расшифровки. Но молодой человек проявил большую находчивость и сумел завязать такие связи, через которые неофициально обратился в американское консульство и получил разъяснение, что может легально въехать в США, если обратится в Представительство Соединенных Штатов в любой капиталистической стране.

Было принято решение организовать тайное «бегство» Гарольда из Польши, но так, чтобы его путь полностью подтверждался при проверке, если ее захотят устроить соответствующие заокеанские учреждения. Нелегал самостоятельно вошел в круг польских контрабандистов. Завел среди них таких знакомых, которых мог назвать американцам, зная, что они известны в США, где у них проживали родственники. Опасность для жизни Гарольда состояла в том, что люди, бравшиеся организовать его нелегальную переброску за границу, были отъявленными бандитами, жестоко расправлявшимися со всеми, на кого падало их подозрение о возможной связи с властями.

На одной из моих с ним встреч в Польше молодой нелегал высказал опасение только в одном: как бы он не выдал себя во сне. Ведь для завоевания полного доверия контрабандистов ему пришлось участвовать в каких-то их операциях, и иногда они все вместе оставались на ночлег. Гарольд боялся заговорить по-русски во сне. Во всех других отношениях он был спокоен. Контрабандисты не стеснялись обсуждать при нем свои дела и предстоящие операции. Кроме того, они были заинтересованы получить за его переброску определенную сумму в долларах.

Мы обсудили вопросы будущего устройства Гарольда в Нью-Йорке, отработали условия связи на все возможные случаи, и я дал согласие на его выезд по контрабандному каналу.

Теперь нам оставалось ждать. Считалось, что весь путь до США займет пару недель с момента получения сигнала о дне выезда. Но не прошло и десяти суток, как из Нью-Йорка при шло сообщение: появился условный сигнал о благополучном прибытии Гарольда. Можно представить, какое облегчение испытал я. Ведь это была моя первая самостоятельная операция.

Первое серьезное испытание для Гарольда, а вместе с ним и для меня, прошло успешно. Началась подготовка к включению его в практическую работу. До полного закрепления легализации было решено не передавать новичка под руководство Абеля, уже вовсю работавшего в Соединенных Штатах.

К этому времени обострилась проблема обеспечения надежной связи с находившимся в США Кимом Филби. Нужно было подбирать тайники, куда тот закладывал бы информацию, и изымать его закладки, чтобы оперативно переправлять их в Центр. Решили поручить все это Гарольду. Но прежде он должен был в короткий срок найти подходящую работу и получить все необходимые документы. Поскольку нелегал въехал в страну как реэмигрант, родившийся в ней, эта процедура не была сложной.

Месяца через два Гарольд доложил, что готов выполнять порученное задание.

Вскоре канал Филби-Гарольд-Центр начал действовать. Правда, не обошлось и без срывов. Одну из информаций Филби заложил в тайник, устроенный в выемке кирпичной стены нью-йоркского Центрального парка. Место закладки четко обозначалось двенадцатым деревом от начала отсчета. Однако Гарольд сначала не смог обнаружить указанную в стене нишу, где должна была находиться почта, а после нашего повторного описания тайника сообщил, что ниша оказалась пустой. Естественно, в Центре появилось опасение, не обнаружила ли тайник контрразведка. О случившемся был немедленно поставлен в известность Филби, который отреагировал спокойно, хотя и не исключал, что если информация попадет в руки контрразведчиков, то они смогут выйти на него. Сведения, которые он передал, касались англо-американского сотрудничества в работе против Советского Союза и его спецслужб.

Чтобы оградить Филби от возможных неприятностей, пользование этим каналом было приостановлено, а Гарольда переключили на выполнение других дел.

В следующем, 1952 году Гарольд получил американский заграничный паспорт для поездки в Европу. Учитывая, что он нуждался в серьезном лечении из-за обнаруженной болезни сердца, мы разрешили ему приехать в Москву. Маршрут про ходил через Италию. Будучи по легенде поляком-католиком, Гарольд считал необходимым посетить Ватикан. Там вместе с другими туристами-американцами он был на приеме у папы Римского и получил «отпущение грехов». Потом Гарольд шутил, что стал, наверное, первым советским разведчиком, которому папа простил все грехи.

В Москве нелегал впервые увидел своего сына, который родился вскоре после его отъезда в командировку.

К нашему общему огорчению, медицинское обследование выявило необходимость неотложной операции на сердце. Мы предлагали сделать ее в Соединенных Штатах, но врачи настаивали на немедленном вмешательстве. Гарольд согласился прооперироваться в Москве. Но сердце не выдержало, и на операционном столе наш молодой сотрудник скончался. Его жена и ребенок были взяты на государственное обеспечение.

Так печально закончилось одно из первых моих дел в нелегальной разведке.

Философ. В начале 50-х годов из Праги пришло сообщение о том, что в наше посольство обратился молодой американец и попросил разрешения переехать в СССР, чтобы работать на родине предков. Он происходил из семьи русских эмигрантов и только что успешно окончил Массачусетский технологический институт. В то время я находился в командировке в Берлине, и А.М.Коротков по телефону предложил мне съездить в Прагу, побеседовать с американцем и определить наше к нему отношение.

В посольстве по нашему совету ему было предложено вновь зайти через пару дней. К указанному сроку я был уже в консульском отделе и принял посетителя (назовем его Философом). Это был по внешности типичный американец, уверенно державшийся, высокий молодой человек с приятным открытым лицом.

Он повторил свою просьбу, заявив, что, хотя родился в США, считает себя русским и хотел бы работать на пользу нашего государства. Я объяснил ему, что мне нужно подробно узнать о нем, прежде чем решить этот вопрос, и предложил продолжить беседу в более подходящем месте, скажем в кафе. Он ответил согласием, и мы отправились в расположенное в парке тихое заведение, которое я заранее подобрал.

Разговор наш продолжался более пяти часов. Философ оказался интересным собеседником. Он не только хорошо знал Соединенные Штаты, но и был начитан о нашей стране, русской истории и культуре и, я бы сказал, разбирался в современных философских теориях, в том числе марксизме-ленинизме. Виден был его глубокий интерес к жизни в Советском Союзе, и хотя чувствовался откровенно критический подход к ней, но с доброжелательных позиций.

После успешного окончания института Философ получил несколько предложений на престижную работу. Учитывая, что его родители занимали в США высокое общественное положение, он мог рассчитывать на хорошие перспективы.

Из длительной беседы с ним становилось все более ясно, что молодой человек не одобрял политики Вашингтона, затеявшего «холодную войну», осуждал участие американцев в Корейской войне, симпатизировал движению за мир, хотя пока и не участвовал в нем, будучи всецело поглощен учебой. В его высказываниях о родине предков чувствовались патриотические нотки. Как он рассказывал, родители, вынужденные эмигрировать из России в 1917 году, сохранили любовь к этой стране и активно поддерживали меры по оказанию помощи Советской Армии в войне против Германии, принимавшиеся правительством и общественностью Соединенных Штатов.

В результате беседы у меня сложилась твердая уверенность, что Философ — неплохой кандидат в агенты и в будущем может стать полезным источником интересующей нас научно-технической информации. Эта уверенность подкреплялась тем, что на сотрудничество с нами его толкают патриотические мотивы. В конце концов я получил от него твердое обещание защищать интересы его прародины от недругов. Мы условились, что пока он отложит посещение СССР и ни в коем случае не будет афишировать факт своего пребывания в Чехословакии. Я порекомендовал ему вообще скрыть это обстоятельство и заявить об утере паспорта, где имелись отметки о его пребывании в этой стране.

Договорились мы и о том, что Философ постарается устроиться в интересное для нас учреждение и примерно через полгода начнет раз в месяц выходить на условленную с ним явку.

В Москве A.M.Короткое одобрил мой доклад. Вербовка нового агента была оформлена, дальнейшую работу с ним предстояло вести соответствующему географическому отделу. Время показало, что встреча в пражском парке оставила добрый след: Философ передал внешней разведке много полезной ин формации.

Вик и Гарт. Кроме Гарольда для резидентуры Абеля готовились еще двое оперативных сотрудников — Вик и радист Гарт. Как оказалось впоследствии, оба они нанесли большой ущерб нашему делу, особенно Вик.

Когда я появился в отделе, они проходили активную подготовку. Оба были рекомендованы местными органами контрразведки: Вик — в Карелии, а Гарт — в Москве.

Вик, карел по национальности, владел финским языком как родным, чем главным образом и заинтересовал наше подразделение. Находился на подготовке уже более года, завершал отработку своей легенды-биографии. По ней он родился в США в семье финнов-эмигрантов, которые перед войной вернулись на родину.

Несколько встреч, проведенных с Виком, оставили у меня какое-то неясное впечатление. Это был невзрачного вида, мрачноватый человек, неразговорчивый и необщительный, с довольно ограниченным кругозором. Но он вел себя довольно уверенно и заверял, что справится с предварительной легализацией в Финляндии.

Было решено перебросить его в эту страну и в зависимости от результатов первого этапа работы окончательно решить вопрос о дальнейшем использовании. Об Абеле мы Вику ничего не говорили, а Рудольфу Ивановичу подробно рассказали о его будущем помощнике, причем условились, что он, Абель, сам будет решать вопрос о включении Вика в свою резидентуру.

Хотя в Центре не было каких-либо убедительных оснований сомневаться в Вике, но некоторые шероховатости, отмеченные в его семейных отношениях, и крайняя замкнутость побудили нас настойчиво рекомендовать Абелю внимательно присмотреться к нему.

Вик имел жену и сына, которые по его просьбе были переведены из Петрозаводска в Москву, где семье предоставили квартиру.

В начале 1952 года я организовал нелегальную, переброску Вика в Финляндию через Выборг. В США он прибыл в 1953 году. По завершении легализации Абель внес предложение взять его под свое руководство.

Вплоть до 1957 года Абель прилагал много усилий, чтобы включить Вика в активную разведывательную работу, но добиться ощутимых результатов так и не сумел. Поэтому ни к одному серьезному делу он его, к счастью, не привлек.

В 1955-1956 годах Абель стал отмечать пристрастие Вика к спиртному. После того как Рудольф Иванович установил, что Вик пропил 5 тысяч долларов, которые предстояло передать через тайник агенту, он поставил вопрос об отзыве Вика домой. Это и было сделано в 1957 году.

Вик, опасаясь, что растрата обнаружится, на пути в Москву явился во Франции в американское посольство и признался, что он сотрудник советской внешней разведки. Остальное читатели уже знают.

Теперь о Гарте. Он готовился в качестве радиста в резидентуру Абеля и был вывезен в Канаду в 1952 году, с тем чтобы после оседания там и надежной легализации перебраться в Соединенные Штаты.

Однако к 1954 году нам стало ясно, что Гарт не сумеет перебазироваться в США. Такая переброска, учитывая его не очень высокие личные качества (инертность, некоммуникабельность) заняла бы много времени. Тогда мы приняли решение оставить его в Канаде радистом для резидентуры Фирина, который был на пути в эту страну, завершая свою легализацию в Бразилии (о Фирине я расскажу ниже).

Нам пришлось в известных рамках сообщить Гарту о Фирине и привлечь его к подысканию подходящего прикрытия для резидента в Канаде. Личные данные Фирина мы Гарту не раскрывали.

А дальше события развернулись следующим образом. В июле 1954 года, когда я исполнял обязанности начальника нелегальной разведки (A.M.Коротков находился в краткосрочной командировке в Женеве), в Центр поступила срочная телеграмма из резидентуры в Оттаве. В ней сообщалось, что некий «доброжелатель» из числа сотрудников канадской контрразведки установил контакт с одним из работников резидентуры и предложил нам важные сведения о советском разведчике, осевшем в Канаде, который изменил Москве и согласился сотрудничать с местной службой контршпионажа. За подробную информацию он запрашивал не такую уж крупную сумму — речь шла о нескольких тысячах долларов.

Мы сразу решили, что, судя по всему, изменником оказался Гарт. Исполнявший обязанности начальника внешней разведки А.М.Сахаровский сказал мне, что надо послать Короткову телеграмму и спросить его мнение. Однако, учитывая, что сроки ответа «доброжелателю» нас поджимали, а кроме того, по моему убеждению, затрагивалась безопасность резидента Фирина, о предстоявшем приезде которого в Канаду знал Гарт, я настойчиво высказался за то, чтобы немедленно дать согласие резидентуре в Оттаве купить предложенную информацию. Помня об измене Гузенко, я считал, что мы должны сделать все, чтобы локализовать провал и лишить реакционные круги Оттавы возможности использовать дело Гарта для подрыва канадско-советских отношений.

Сахаровский был согласен со мною, но дать санкцию на выплату такой суммы мог только председатель КГБ. Поэтому он предложил мне лично доложить дело заместителю председателя Комитета П.И.Ивашутину, в то время исполнявшему обязанности отсутствовавшего главы ведомства. При этом Александр Михайлович подчеркнул, что я беру на себя большую ответственность, и в случае, если «доброжелатель» обманет нас, мне придется держать ответ.

Зная недоверчивость А.М.Короткова к любым «доброжелателям», я решил не дожидаться ответа и попросил П.И.Ивашутина срочно принять меня. Петр Иванович согласился с моим предложением, и я, не дожидаясь ответа от Короткова, послал телеграмму резиденту в Оттаву с разрешением уплатить деньги за информацию.

Поздно ночью пришел ответ от Короткова. Как я и ожидал, он был предельно категоричен: «доброжелатель» — жулик, верить ему нельзя, денег не выдавать.

Настаивая на своем предложении о выплате пяти тысяч долларов, я понимал, на какой риск иду. В случае, если мнение моего непосредственного начальника оказалось бы верным и выдачу довольно-таки порядочной суммы в инвалюте сочтут неоправданной, мне пришлось бы возместить ее из своего кармана. По действовавшим в то время положениям подлежащие возвращению в казну денежные средства в рублях увеличивались в двадцатипятикратном размере, то есть в данном случае мне пришлось бы внести 125 тысяч рублей. Для меня это была огромная сумма. Я мог погасить ее только в конце своей службы в разведке, да и то при условии, если бы я ежемесячно отдавал почти всю свою зарплату в течение не менее 20 лет. Но об этом я не задумался, ведь речь шла об интересах дела, перед которым мои личные интересы должны были отступить.

Резидент из Оттавы передал подробное сообщение канадской контрразведки о Гарте. Как же провалился наш нелегал?

Все оказалось довольно просто. Гарт установил интимные отношения с одной замужней женщиной. Но ее муж вскоре обнаружил измену и решил объясниться с человеком, который наставил ему рога. Он явился на квартиру к Гарту, между ними произошло бурное объяснение. Но это не помешало ревнивцу заметить, что у соперника на столе стоит радиоприемник специального назначения, используемый обычно в служебных целях. На этот аппарат Гарт устойчиво принимал передачи из Центра.

Что-то еще показалось обманутому мужу не совсем обычным в поведении Гарта. Он решил ему отомстить и обратился в полицейский участок, где поделился своими подозрениями. Короче говоря, эта информация попала в контрразведку. Ее сотрудники решили опросить Гарта. Тот испугался, признался, что он советский разведчик, и согласился сотрудничать с канадскими охотниками за шпионами.

Нам нужно было, во-первых, обезопасить Фирина, о котором Гарту было известно, что он находится в Бразилии и собирается в тамошнее канадское посольство за визой для въезда вместе с семьей в Канаду, а во-вторых, заставить канадскую контрразведку не торопиться с использованием случая Гарта в пропагандистском плане — для раздувания антисоветской кампании.

Обсудив положение, создавшееся в результате измены Гарта, мы приняли следующее решение:

— Фирину отказаться от обращения к канадским властям за визой;

— через Гарта затеять с канадской контрразведкой оперативную игру, чтобы создать условия для его поездки в СССР, то есть заманить изменника под благовидным предлогом на советскую территорию, а затем задержать и разоблачить. Чтобы срочно передать наши указания Фирину, мы быстро направили к нему специального курьера. Им была Патрия, проживавшая в другой латиноамериканской стране. Легальных возможностей связаться с Фириным у нас не было: Советский Союз в то время не имел с Бразилией дипломатических отношений.

Как Патрия выполнила наше поручение, можно прочитать в ее отчете о командировке (о самой Патрии я расскажу не много позже). «В 1954 году в конце августа, — докладывала она, — я получила из Центра по радио указание срочно выехать в Рио-де-Жанейро и по данному мне адресу установить контакт с советским разведчиком Ф., чтобы предупредить его об опасности. Он, в частности, не должен был обращаться к канадцам за визой и не выходить на старую постоянную явку. Мне надлежало помочь Ф. в налаживании приема радиопередач из Центра и оговорить новые условия связи».

Далее Патрия писала: «15 ноября я приехала в страну, где находился Ф. Утром на другой день, проходя по улице, где он живет, я случайно встретилась с его женой, которую знала по работе в Центре, и дочкой. Увидев меня, жена Ф. перешла на другую сторону улицы, а я направилась следом за ней. Когда мы поравнялись, она остановилась и сказала, чтобы я пришла к ним в полдень, когда муж будет дома. Это, по ее словам, не вызовет никаких подозрений, так как в настоящее время их посещает большое количество людей в связи с тем, что они поместили в газете объявление о распродаже имущества из-за материальных затруднений.

Когда я пришла на квартиру Ф., он уже ждал меня. Но мой разговор с Ф. сложился весьма трудно. Он поначалу с подозрением отнесся ко мне, не хотел верить, что я послана к нему Центром (вы не смогли предупредить его о моем приезде). Только после того, как я сослалась на Короткова и Павлова, которых он хорошо знал, была устранена завеса недоверия, и я смогла выполнить поручение в полном объеме».

Фирин был предупрежден, и мы немного успокоились. Но оставался Гарт. Как обезвредить изменника? В затеянной с ним игре нам удалось убедить его в том, что мы довольны проделанной им работой и считаем, что он успешно завершил легализацию в Канаде.

Для того, чтобы усыпить бдительность Гарта и дирижировавших им канадских контрразведчиков, мы запросили, считает ли он возможным направить к нему его жену, и предложи ли ему разработать план вывода ее в Канаду.

Через некоторое время мы сообщили Гарту, что намерены активизировать его работу. Но для этого он предварительно должен овладеть новой техникой. Сейчас Центр вводит в эксплуатацию более надежные быстродействующие радиопередатчики. Мы планируем обучить Гарта работе на таком аппарате. Затем, дав время канадской контрразведке заглотить приманку, мы запросили Гарта, сможет ли он, под предлогом туристской поездки, выехать на несколько недель в Европу? Оттуда он будет переброшен в Москву и пройдет подготовку на радиопередатчике. Тогда же окончательно решим вопрос о выводе к нему жены.

Ловцы шпионов в Оттаве довольно потирали руки, считая, что они провели блестящую операцию, внедрившись в советскую разведку. Они приказали Гарту ответить согласием. Остальное было, как говорят шахматисты, делом техники. Прибыв в Москву в августе 1955 года, Гарт на первой же беседе признался в измене и был передан следственным органам. Суд приговорил его к пятнадцати годам тюремного заключения.

Читателю, наверное, было бы интересно узнать, кто же был тот «доброжелатель», который выдал нам изменника? Сейчас я могу сказать об этом. Дело в том, что в 1986 году в канадской печати промелькнула небольшая сенсация. Пенсионер королевской канадской конной полиции — мы знаем, что такое опереточное название по традиции носит канадская контрразведка, — Джеймс Моррисон сделал признание властям, что это он выдал КГБ важного советского агента, завербованного службой контршпионажа Оттавы, и получил за это мизерную сумму в 5 тысяч долларов, которую потратил на приобретение нового автомобиля и кутежи. Бывает такое не только на Востоке, но и на Западе!

Удивительно только, что побудило Моррисона самому донести на себя тридцать лет спустя? Необычен также и сам факт осуждения за такое давнее преступление, вроде бы срок давности истек.

Но так или иначе, если бы Моррисон не решился на такой в общем-то странный шаг, я не смог бы рассказать этот, надеюсь, поучительный эпизод из моей разведывательной практики.

Нам удалось уберечь от расшифровки резидента Фирина. В результате он еще несколько лет вел активную разведывательную деятельность за рубежом и только в 1960 году вернулся в Москву. Далее, мы помешали реакционным кругам Канады использовать измену Гарта в антисоветских целях, извлекли уроки из этого неприятного для нас дела и убедились в необходимости ужесточить требования к отбору кандидатов на нелегальную разведывательную работу.

Анри. В 1951 году я был назначен начальником отдела. В то время мы активно использовали для подготовки и выезда нелегалов на Запад благоприятные условия, сложившиеся в странах Восточной Европы. Так, кроме Гарольда, успешно легализовавшегося в Польше, там же готовилась супружеская пара Зет, в дальнейшем успешно достигшая страны назначения; в ГДР завершили подготовку Каро и его жена Аэлита; в Чехословакии закрепил легенду-биографию и проследовал по намеченному маршруту через Дальний Восток Фирин с женой.

Но, к сожалению, были срывы, впрочем неизбежные в таком сложном деле, как превращение молодых, малоопытных в жизни людей в профессиональных нелегалов, призванных «раствориться» в иностранном окружении и вести активную разведывательную работу.

В начале 50-х годов мы подобрали показавшегося нам очень перспективным Анри. Он окончил Московский институт международных отношений, знал английский и немецкий языки. Его жена Мария преподавала немецкий язык. Оба по самым строгим критериям подходили к работе в нелегальных условиях и изъявили согласие на это.

После индивидуальной подготовки в Центре они были направлены в ГДР, главным образом чтобы попрактиковаться в диалекте той области Германии, откуда они «происходили» по легенде. Подготовка завершилась успешно, и Анри первым отправился на Запад. Там, в другой стране временного пребывания — ФРГ, он принял свою «невесту» Марию и оформил с нею брак.

Продолжая готовить условия для дальнейшего продвижения на Американской континент, Анри и Мария выполняли в Западной Германии отдельные разведывательные задания.

Примерно через год Мария должна была стать матерью, и ей было разрешено выехать на роды в ГДР. Вскоре мы поздравили Анри с рождением сына, но он на это никак не отреагировал. Не отвечал он и на другие наши запросы. Возникло опасение, не случилось ли что-либо с ним? Чтобы ввести ясность, Мария настояла на поездке к Анри с грудным ребенком. Это было настоящим подвигом с ее стороны. Приехав в ФРГ, она застала Анри — привожу ее слова — «в ужасном состоянии запоя». Как оказалось, он был подвержен алкоголизму, недугу, при котором ни о каком использовании его в разведке не могло быть и речи. Мария попросила разрешения ликвидировать в Германии все дела и привезти мужа домой. Не могу не отметить ее хладнокровие и умелые действия в условиях, когда у нее на руках был ребенок и не менее беспомощный муж.

Анри уволили «по состоянию здоровья» и помогли устроиться на работу. Мария же осталась в органах госбезопасности, где успешно трудилась многие годы. Анри также преуспел на службе, где активно использовал свои знания иностранных языков, и хотя он избавился от алкоголизма, тяжелая болезнь рано свела его в могилу.

Эта неудача была очень неприятной. Мы пытались найти ответ на вопрос, что явилось причиной срыва Анри. Исследовали более тщательно жизнь его близких родственников, но и это не внесло ясности. Очевидно, недуг Анри развился, когда он остался без присмотра Марии, а на своей работе по прикрытию получил более чем свободный доступ к спиртному. В этом проявилась слабость его воли, что рано или поздно могло не благоприятно сказаться на его дальнейшей службе в разведке с наверняка более тяжелыми последствиями. Так что, как говорится, нет худа без добра.

Каро. Более тяжелый срыв произошел с другим молодым разведчиком. Примерно в то же время (речь идет о начале 50-х годов) подготовку к работе в нелегальных условиях проходил Каро, недавний выпускник одного из институтов. Вместе с ним изъявила согласие работать в разведке его жена Аэлита, окончившая институт иностранных языков. Оба прилично знали немецкий и чешский.

Их вывод на Запад для последующего продвижения в США планировался через Чехословакию. По подобранному нами документальному варианту они выдавали себя за судетских немцев, родившихся в Соединенных Штатах.

После усиленной языковой практики, позволившей им довести знание чешского языка до достаточно высокого уровня, супруги были переброшены в ГДР. Для предварительной тренировки мы решили послать Каро в пробную нелегальную поездку по Европе. Снабдили его «липовым» швейцарским паспортом, но строго предупредили: ни в коем случае не ездить в Швейцарию, так как его документ, хотя и был подделан безупречно, однако не выдержал бы более основательной проверки.

Перед отправкой Каро я оказался в служебной командировке в ГДР и вместе с ним предпринял поездку на автомашине по местам его легенды-биографии. «По живой карте» еще раз тщательно проверил, как Каро ее знает, и убедился, что он полностью готов к поездке, уверен в себе и не сомневается в благополучном исходе вояжа с фальшивым паспортом. Когда мы возвратились в Берлин, я дал согласие перебросить его в ФРГ.

Поездка должна была продлиться две недели, и мы стали ждать первого сигнала о появлении Каро в одной из тех стран, что ему предстояло посетить. Но он молчал. Это вызвало беспокойство, ведь Каро в последней беседе со мною не только четко повторил все условия связи, но и твердо обещал неукоснительно их соблюдать.

Как гром среди ясного неба пришло сообщение, что в Швейцарии задержан человек, невразумительно и путано говоривший о себе. Не помню, писала ли об этом швейцарская печать, но по разведывательным каналам нам стали известны некоторые подробности. Мы поняли, что речь идет о Каро. В одной из швейцарских церквей священник обратил внимание на странного посетителя и, разговорившись с ним, никак не мог взять в толк, кто он и откуда, зачем приехал. Незнакомец нес какую-то несусветную чушь. Священник позвал полицейского, н дальнейшие сведения по этому делу, в том числе и о проверке документов Каро, мы узнали из полицейских источников. Полиция быстро установила, что имеет дело с явно ненормальным человеком, от которого невозможно ничего добиться. Кстати, в протоколах отмечалось, что Каро называл разные фамилии, в том числе Короткова и мою, но без какой-либо связи и логики.

Полицейские пришли к выводу, что Каро приехал из Чехословакии, и связались с чешским посольством. Последнее, будучи заблаговременно ориентировано через наших чешских коллег, согласилось вывезти Каро в Прагу для «лечения», тем более что швейцарские психиатры полностью подтвердили подозрения полицейских и поставили диагноз —душевнобольной.

Как стало известно впоследствии, в полиции у Каро отобрали паспорт и провели тщательную проверку, кто же его выдал. Примечательно, что полицейские не подвергали сомнению подлинность документа, так хорошо он был изготовлен. Даже чиновник, чья подпись значилась на паспорте, признал ее своею, но никак не мог вспомнить, когда он его выдал.

Словом, этот случай вновь подтвердил высокое качество работы нашей документальной службы.

В Москве Каро был направлен в психиатрическую больницу. После лечения его вернули в нормальное состояние. Было установлено, что шизофрения, которой он страдал, наследственного характера. Действительно, проведенная нами тщательная проверка выявила, что один из близких родственников Каро тоже имел такой недуг. Это было уроком для нас: в дальнейшем мы стали больше внимания уделять выявлению возможных отклонений в состоянии здоровья родственников подбираемых кандидатов для работы в нелегальной разведке.

Каро и Аэлита были отчислены по состоянию здоровья.

Неудачи с Анри и Каро хотя и были неприятными эпизодами, но особой роли в оценке нашей деятельности не сыграли. Они произошли на фоне успехов Абеля, Гарольда, Патрии и Боевого и других нелегалов.

Фирин. В начале 1954 года возник вопрос о завершении вывода на Американский континент Фирина с женой. Направлялся он через Дальний Восток, а в дальнейшем через Бразилию в Канаду.

Поскольку к этому времени выяснилось, что посланному в Канаду радисту Гарту не удастся перебраться в США, где он предназначался для работы в резидентуре Абеля, было решено создать в Канаде нелегальную резидентуру под руководством Фирина.

К тому времени Фирин уже оформил через Гонконг выездные документы в страну первого назначения, но просил перед отъездом встретиться с кем-либо из руководства для обсуждения накопившихся вопросов, в том числе и принципиальных — о разведывательных задачах и сроках пребывания с семьей на нелегальном положении. Надо сказать, что за время подготовки у него родилось двое детей, которых легализовали по подготовленному варианту документов. A.M.Коротков предложил мне выехать в КНР, где находился Фирин, тем более что я был лично знаком с женой Фирина Аней еще по 1939 году: она была одной из упоминавшихся мною подруг моей жены. Почти четыре года Аня была уже, по существу, на нелегальном положении, хотя и в дружественных странах — ЧССР и КНР, и стала матерью двоих детей. Я мог представить себе трудности — материальные и моральные, которые выпали на ее долю. Мы были рады встрече, особенно с Аней, которая благожелательно отрекомендовала меня своему мужу. Он же знал меня заочно и был доволен, что именно мне Коротков поручил решить все возникшие вопросы.

Должен сказать, что Фирин был человеком большого мужества. В начальный, самый драматический период войны он партизанил в тылу у немцев, был несколько раз ранен. Особенно сильно досталось правой ноге, и он стал прихрамывать. Хотя здоровьем Фирин похвастаться не мог, я не услышал от него ни одной жалобы. Напротив, он был твердо уверен, что выполнит задание. Мы обсудили вопрос: не стоит ли оставить детей в Советском Союзе? Однако Фирин и его супруга отклонили это предложение, ведь возникли бы новые сложности: нужно было менять легенды-биографии, а в Гонконге уже были получены на всю семью въездные визы. Словом, оба были решительно настроены преодолеть все препятствия.

Прощаясь с ними, я выразил надежду, что мы еще встретимся на Американском континенте. И это произошло через четыре года. В Центре решили, что необходимо увидеться с Фириным, работавшим в нелегальных условиях в Бразилии, чтобы обсудить ряд важных вопросов, отрегулировать связь, в том числе по радио, которая почему-то не ладилась у него, и определить сроки его возвращения домой. Последнее вызывалось тем, что он часто болел. Кроме того, с ним находилась семья — жена и теперь уже трое детей, дальнейшее воспитание которых в духе католической религии, господствовавшей в Бразилии, родители не хотели продолжать слишком долго.

Встретиться с Фириным поручили мне в Уругвае. Фирин прибыл ко мне в Монтевидео из Рио-де-Жанейро. Сразу бросилось в глаза, что выглядит он неважно, еще больше хромает, на его лице лежала печать глубокой усталости. Он пожаловался, что чувствует себя плохо, постоянно мучает боль в раненой ноге. Но жена и дети здоровы.

Сев за столик в удобном кафе на открытом воздухе, мы подробно обсудили многие проблемы, но времени не хватило, и мы договорились встретиться еще раз на следующий день.

Вторая беседа состоялась в тенистом парке, мы обсудили с Фириным сроки его возвращения в Москву, маршрут следования через Европу и условия связи во время этой поездки.

Все наши договоренности были точно выполнены. В 1960 году Фирин вместе с семьей благополучно вернулся на Родину.

Питер и Хелен. Так звали по паспорту супругов Крогеров. И фамилии, и имена, конечно, вымышленные. Под ними наши выдающиеся разведчики, Герои Российской Федерации, действовали в составе лондонской резидентуры Бена (полковник Конон Трофимович Молодый, по легенде, канадец Гордон Лонсдейл). А настоящие фамилия и имена этих бывших американских граждан — Коэны Моррис и Леонтина. Они прибыли в Лондон в начале 1955 года, чтобы создать там нелегальный пункт двусторонней связи с Центром.

Для их легализации пришлось преодолеть немалые трудности. Дело в том, что они были сильно засвечены на разведывательной работе в США во время войны и в первые послевоенные годы.

Коротко о Крогерах. Питер, 1910 года рождения, в 1935 году окончил университет и работал преподавателем средней школы. В составе интернациональной бригады он участвовал в борьбе с фашистами в Испании в 1937-1938 годах, был ранен. Там, в Испании, в 1938 году его привлекли к сотрудничеству с нашей разведкой и в ноябре того же года направили в США в качестве агента. С начала 1940 года он был курьером— связником с несколькими источниками, а затем их групповодом-руководителем. Успешно выполнял и некоторые другие разведывательные задания.

В начале 1941 года Питер оформил брак с Хелен, американкой польского происхождения, которая была моложе его на три года. Еще раньше по рекомендации Питера она была привлечена к сотрудничеству с нашей разведкой и фактически являлась помощницей своего будущего мужа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.