I

I

Стояла светлая ночь, насквозь прохватившая ярым морозом улицу, угрюмую и до мертвенности пустую. Она щедро обсыпала ярко блиставшим на месяце инеем кровли домов, которые в эту минуту охотно принимались тосковавшими по жизни глазами за ряд седых стариков, то сильных и бодрых, от каких каждую секунду ждалось, что вот-вот они внушительно и строго заговорят с этой тихой ночью о негодности нынешних времен и людей, – заговорят и при этом сердито зашевелят гневными длинными бровями, – то совсем слабых, вдосталь покачнутых временем, старцев, беспомощно сгорбленных, слезливо моргающих, от которых не дождешься ни одного слова…

Гробовая тишина властительно разлилась по улице, и ночь, сопровождаемая ею, медленно проходила, вселяя мучительно сладкий ужас в сердца людей, способных слышать ее каменную поступь и забывать все на свете, при виде красоты этой, непостижимо величественной…

Из людей никто так не ходит!..

Шла, шла она, эта ночь, и вдруг загудели московские колокола какими-то особенными, необыкновенно густыми и сдержанными басами, каких летними ночами ни за что не услышишь.

И еще, может быть, круги медных звуков не успели расшириться настолько, чтобы долететь до окрестных сел и деревень и сказать им: «Вставайте! В Москве к заутреням звонят», – как уже ночь, хотя и было еще очень темно, совсем ушла, потому что в это время по улице замелькали человеческие говорливые тени, и, следовательно, тут настало глупое царство человека…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.