БЕСКИДЫ

БЕСКИДЫ

В это время я был далеко от «пожарной» квартиры. Накануне в Чернихуве состоялось еще одно, очень важное знакомство. В ночь на 19 сентября мы было уже собрались в дорогу, когда в схрон спустился Вильк.

Он принес хорошую новость: Тадеуш Грегорчик (Тадек) — командир партизанского отряда — предупрежден, ждет. А в лесу — бойцы из диверсионной группы Калиновского. Возвращаются с задания. Курс тоже держат на Бескиды. Так у нас появились попутчики. Да еще какие!

Калиновский, судя по молве, появился в Бескидах сравнительно недавно. Но имя его уже стало почти легендарным. На счету группы Калиновского были крупные диверсии, взорванные мосты. Впрочем, как всегда в таких случаях, благодарная народная молва приписывала «отряду полковника Калиновского» и действительное и желаемое.

За голову Калиновского оккупанты официально обещали 50 тысяч рейхсмарок и 20 гектаров земли.

О «советском Калиновском» я много слышал от старого Врубля, Малика, Скомского. Смел. Вездесущ. Осторожен. Появляется с хлопаками всегда неожиданно, там, где его меньше всего ожидают.

С его-то разведчиками мы и отправились в горы. Впереди с компасом — старший группы Николай. К трем часам ночи подошли к месту, где, как мы считали, располагался отряд Тадека. На наш сигнал никто не ответил. В горах, в лесу — гробовая тишина. Решили дождаться утра. Здесь, в партизанском краю, мы чувствовали себя как дома.

Утром пришел к нам командир партизанского отряда Армии Людовой имени Варыньского[18] Тадеуш Грегорчик. Молодой человек, лет двадцати трех — двадцати четырех, с воинской выправкой. Лицо мужественное, волевое. Познакомились. Тадек пригласил нас в лагерь. Это было 21 сентября 1944 года.

За завтраком я ближе присмотрелся к Тадеку.

Худощавый, подтянутый, в кожаной куртке. Офицерская планшетка. На груди бинокль. Спокойные, серые, прощупывающие глаза. До чего же похож на нашего Щорса! Я сказал ему об этом.

— А кто такой, — спрашивает, — Щорс?

— Украинский Чапаев.

— Чапаев, Петька — знаю…

В партизанском лагере образцовый порядок. Отряд расположился на горной поляне, у ручья. Тут же кухня. У дневальных работа кипит: кто чистит земняки (картошку), кто рубит мясо, кто моет собранные травы и крапиву. Подальше от кухни, под елями спят после «ночной смены» бойцы из диверсионной группы. Лошади, коровы — все живое хозяйство отряда — в лесу, в надежном укрытии.

Я уже знал из донесения Грозы, что на базе отряда работает радист Мак — наш разведчик.

Мы познакомились с ним в первое же утро. Мак — Иван Рудницкий — забрался со своей рацией на самую вершину горы. Его охраняли автоматчики Тадека. Застал я его за работой. Он развернул рацию и упорно выстукивал позывные. Я представился, сказав о себе то, что считал возможным, и попросил передать Центру от моего имени срочную радиограмму:

«16 сентября во время работы немцами арестована Комар. Комар, рация, хозяева квартиры находятся в гестапо. Причина ареста — пеленгация. Голос находится в партизанском отряде. Гроза, Груша — в Кракове. Сеть сохранилась. Приняты меры предосторожности. Прошу выслать оружие, взрывчатку, рацию. Жду указаний».

23 сентября в отряд пришел Алексей. Он принес информацию о воинских перевозках через Краковский узел, некоторые данные о гарнизоне, передал привет от Михала.

Надо было восстановить регулярную связь с Центром, поэтому я дал Алексею полторы тысячи злотых на приобретение радиобатарей, рассчитывая, что можно будет временно пользоваться рацией Мака. Просил немедленно прислать Грушу в отряд.

Двадцать четвертого Алексей отправился в Краков. В этот же день я получил через связного записку от Калиновского:

«Тов. капитан!

Мои бойцы кое-что сообщили о вашем положении. Если вы нуждаетесь в помощи, прошу зайти ко мне. Постарайтесь это сделать не позже 25.IX. 26-го передислоцируюсь.

С приветом Калиновский».

С наступлением сумерек отправился к Калиновскому. Ночь была темной. В горах, в лесу стоял густой туман. Шли буквально наощупь, только безукоризненное знание местности проводниками выручило нас. В полночь подошли к железной дороге, надо было пройти мост через реку Скаву. Мы не знали, охраняют ли его гитлеровцы. Пятьдесят — семьдесят метров проползли по-пластунски. Охраны не было. Поднявшись во весь рост, быстро перешли мост. И вдруг резкий гортанный крик: «Хальт! Хальт!» Автоматная очередь. Пришлось залечь. Трассирующие пули огненными пунктирами прошили небо. Лежали молча. Не хотелось подымать шум на основной партизанской магистрали.

Снова тишина. Мы углубились в лес. С рассветом подошли к месту дислокации отряда Калиновского. Это был временный лагерь. Мы не заметили здесь ни привычных партизанских землянок, ни бункеров. Бойцы Калиновского жили в палатках, сделанных из парашютов. Их «цыганские» шатры походили на грибы-великаны.

Как старых знакомых встретили нас Николай и другие бойцы, сопровождавшие меня к Тадеку.

Познакомился с Калиновским. Примерно моих лет, а может, на два-три года старше. Лицо волевое, энергичное. Взгляд цепкий, внимательный, всепримечающий.

— О беде вашей наслышан. Времени у нас в обрез, так что выкладывайте прямо, в чем нуждаетесь. Подбросим. Чем богаты, тем и рады.

Калиновский оказался не так богат, как щедр. Передал нам два десятка гранат, два ящика с патронами, ящик с тушенкой, не то двадцать, не то тридцать пачек папирос. Выделил комплект радиобатарей. Мне на прощание подарил пистолет.

Пока шли деловые разговоры двух командиров, Николай — минер и парикмахер — блеснул еще и кулинарным искусством.

В командирской палатке аппетитно запахло дымящейся бульбой, грибным супом.

— Надо бы за нашу встречу, — улыбнулся Калиновский, — выпить, да уж извини, капитан, у нас сухой закон. Встретимся после войны. Вот тогда наверстаем…

Вокруг имени Калиновского вились самые противоречивые слухи. Помню профашистские газетки, где подробно описывался «полный разгром банды Калиновского». Не раз и не два с торжеством сообщалось из «достоверных» источников об очередной его гибели.

Мы знали цену и этим сообщениям, и «достоверным» источникам, но кто был в те годы застрахован от вражеской пули? И как мы радовались, когда после очередных «достоверных» сообщений о «гибели Калиновского» летели в воздух мосты, эшелоны, и снова угадывался в смелом, неожиданном налете почерк его отряда.

В последний раз Калиновский таким образом подал свой голос в канун нового, 1945 года. Взлетел 135-метровый мост через горную, стремительную Скаву, по которому в сутки проходили десятки вражеских эшелонов. Диверсионные группы — и наши и польские — давно зарились на этот объект. Да орешек оказался крепким. Мост усиленно охранялся. Эхо дерзкой, удивительно удачной операции докатилось до нас, обрадовало. А потом снова появились слухи о гибели Калиновского.

В шестьдесят четвертом, когда мы (Ольга, Гроза и автор этих строк) впервые после войны оказались в Кракове, нас часто спрашивали, известно ли нам что-нибудь о знаменитом Калиновском. О нем в Польше писали, рассказывали как о национальном герое, но считали погибшим.

Мы, увы, тоже ничем не могли помочь польским друзьям.

Много лет и я ничего не знал о судьбе этого человека. Однажды раскрываю «Известия» от 31 октября 1970 года. Внимание привлекло заглавие статьи «Мосты Николая Казина». Читаю:

«Семеро приземлились в районе Кракова, в местных предгорьях Малых Бескид…» Это было 27 июля 1944 года.

В опаснейших диверсионных операциях отличился бывший балтийский моряк Николай Ильичев, узник Освенцима. Руководителем одной из групп был назначен русоволосый бородач младший лейтенант Николай, тоже бежавший из Освенцима».

Может, один из двух Николаев и был моим проводником в Бескиды?

И дальше:

«Кто вы, Калиновский?»

Так двадцать шесть лет спустя мы снова встретились.

Калиновским оказался… Николай Алексеевич Казин, сын рабочего, бывший шахтер, затем юрист.

В Польше его имя, подвиги обрастали новыми легендами, а он все эти годы жил в родном городе Кадиевке на Украине, строил, реконструировал угольные шахты.

О том, что его ищут (нашу группу после войны тоже долго разыскивали польские друзья), он сам узнал совершенно случайно из польской газеты «Жолнеж вольносьци» («Солдат свободы»).

Я написал Николаю Алексеевичу, напомнил ему о нашей встрече. Вскоре из Кадиевки пришел ответ.

«Радуюсь, — писал Николай Алексеевич, — что мы живы-здоровы и можем трудиться на благо Советской Родины… Вы говорите, что публикации о нашем отряде скромные. Я в этом не вижу обиды. Скромность — черта коммуниста. Многое из того, что было сделано отрядом в годы войны в тылу врага, ныне считается подвигом. Я же вижу во всем этом — скромный вклад патриотов моей Отчизны в дело разгрома фашизма».

И была еще одна встреча. На этот раз в Киеве, в Генеральном консульстве Польской Народной Республики, где группе советских разведчиков были вручены польские ордена и наградные знаки.

Вдруг слышу:

— Николай Казин — полковник Калиновский.

Нужно ли говорить, что через несколько минут мы уже сидели рядом. Вспомнили Бескиды, общих знакомых. Проговорили весь вечер, и мне открылась удивительная, героическая жизнь, точнее — не одна, а будто три жизни Николая Алексеевича Казина.

Родом он из-под Тулы. Начинал трудовую жизнь на шахтах Донбасса: ламповщиком, слесарем, откатчиком вагонеток. По комсомольской путевке поехал в Харьков на шестимесячные курсы юристов. Некоторое время был помощником следователя в Кадиевке. Шахтер стал чекистом. Накануне войны Николай Алексеевич работал в управлении НКВД Черновицкой области.

— Чего только не бывает, Евгений Степанович. В пятидесятом — я снова тогда трудился на шахте в Кадиевке — вызывают меня в городской военкомат. Явился, как требовала повестка, со всеми документами. Принял меня военком, подержал в руках военный билет, перечитал страницу за страницей.

— Так. Выходит, рядовой. Стрелок-автоматчик. А по моим данным — подполковник, заместитель командира корпуса. Как-то не вяжется. Что вы на это скажете, уважаемый Николай Алексеевич?

— Долгая, — говорю, — история, товарищ полковник.

— Ничего. Для этого и вызвал. Рассказывайте…

Казин действительно начинал войну в звании подполковника, заместителя командира корпуса по тылу. Однако война началась для него задолго до 22 июня. За какие-то шесть-семь лет бывший ламповщик стал ответственным работником — опытным чекистом.

— Я, — говорил он мне, — вышел на житейскую дорогу из страшной нужды, но с большим багажом отцовской мудрости. Умный был человек — на расстоянии лет это хорошо видно. Отправляя в Горловку (было это в двадцать шестом году), дал мне отец не золото, не серебро, а несколько советов: «Никакой работы не чурайся. Честное дело делай смело — заработанная копейка лучше краденого рубля. Власть у нас теперь народная: умного заметит, научит и поднимет. Ты же, сын, на любой должности помни: не место красит, а хорошие дела. И еще — всю жизнь учись: человек неученый, что топор неточеный. Врагов у нас немало. Стой за нашу власть твердо. Что бы ни случилось — знай: и один солдат в поле воин, если воюет с умом».

Пришло время — вспомнилась, крепко пригодилась отцовская наука. Научила быть рассудительным при любых обстоятельствах.

Я не сразу догадался, что Николай Алексеевич хотел этим сказать. Только позже, когда передо мной открылась вся его, полная драматизма, жизнь, понял: он умел работать самоотверженно. И каждое новое назначение, каждый крутой поворот, иногда и вниз, принимал не как насмешку, удар судьбы, а как суровый экзамен, из которого во что бы то ни стало надо выйти победителем.

Так было в Черновицкой области, где в канун вероломного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз чекист Николай Казин вел свою тайную, а от этого еще более опасную (не тот враг, что впереди, а тот, что сзади) войну против резидентуры немецкой и румынской разведок, и в августе 41-го в районе Пирятина, где корпус, в котором подполковник Казин служил заместителем комкора по тылу, вел, отступая, тяжелые оборонительные бои. Рядом разорвалась мина… Николай Алексеевич очнулся в Лохвице, в немецком госпитале для военнопленных. Ему повезло. Среди медицинского персонала (тоже из военнопленных) нашлась знакомая. Вы?ходила. Вместе бежали. Пробились в Каменец-Подольский. Раны еще долго беспокоили. Только в 43-м удалось перейти линию фронта. Явился к своему бывшему начальству. Рассказал все, как было. И еще раз повезло. Поверили. Не только поверили, но сразу (как обрадовался он этому!) послали в самое пекло: снова оказался во вражеском тылу, но теперь уже командиром разведгруппы.

Группа разведчиков из пяти человек, конечно, не корпус, но, возглавив это маленькое подразделение, Казин доказал, что жестокие уроки войны не прошли для него даром. Он разыскал партизанский отряд, с которым давно была потеряна связь, передал партизанам рацию, взрывчатку. Спеша домой, на Большую землю, вряд ли догадывался, что не только блестяще выполнил задание, но сдал экзамен, может, самый важный за всю его нелегкую жизнь, — экзамен на «полковника Калиновского»…

Группу отбирали тщательно и готовили по тем временам долго — целых сорок дней. Тренировались в том же Голосеевском лесу, где проходила подготовку группа «Львов». Калиновский успел присмотреться к своим людям, изучить их характеры, возможности. Группа подобралась на славу. Заместитель Казина — Алексей Друмашко — опытный чекист; радистка Наталья Мельниченко (Наташа Киевская) в 1941—1942 годах воевала в партизанских отрядах на Сумщине, а потом еще два года не расставалась со своей рацией, делила хлеб, соль и смертельную опасность с белорусскими партизанами. Сотни радиограмм, воплощенных в суровый неземной язык шифровок, прошли через ее руки; Василия Ревуцкого называли «доктором подрывных наук».

Казин, хорошо помня горькую, выверенную на собственном опыте присказку отца: «Война людей ест, а кровью запивает», — приказал сам себе: «Я должен выполнить задание и во что бы то ни стало сохранить этих людей, которые стали для меня такими родными и близкими, словно частица моей плоти, ума и сердца».

Главное боевое задание группы Калиновского, кроме разведывательной работы, сводилось к одному короткому слову: мосты. Полковник Калиновский поставил, насколько мне известно, уникальный, никем не превзойденный рекорд, взорвав за несколько месяцев около сорока железнодорожных мостов, а среди них были и чрезвычайно важные в стратегическом плане. Семь советских разведчиков и сорок мостов — такова простая арифметика полковника Калиновского.

«Не силой, а умением» — вот когда снова вспомнилась отцовская наука. Идея Калиновского сводилась к тому, чтобы взрывать несколько мостов в разных местах, но в одном направлении. Этим он сразу убивал двух зайцев: восстановление движения на магистрали после «визита» людей Калиновского затягивалось вдвое (а тут все решали дни, часы) и одновременно возникало впечатление, что в этом районе действуют не отдельные диверсанты, а большое соединение — неуловимое, которому и счету нет…

О полковнике Калиновском много писалось в прессе послевоенной Польши. Я прочел а нем немало очерков, статей, исследований, считая, как и авторы этих работ, что героя давно уже нет в живых. А он не только выжил сам, но и выполнил приказ, который дал себе: сохранить всю доверенную ему группу. В интернациональном отряде Калиновского (было у него сначала шесть бойцов, а стало перед выходом из тыла 80) сражались с врагом плечом к плечу русские, украинцы, армяне, поляки. За время проведения всех диверсионных операций он потерял одного бойца — одну жизнь за сорок вражеских мостов (к слову, разведчик погиб, попав в засаду, только потому, что самовольно уклонился от разработанного командиром маршрута).

Выполнить задание с максимальными результатами и минимальным риском — таков был девиз этого человека, в котором так счастливо слились безумство храбрых и житейская мудрость, безудержный полет фантазии и точный расчет, отвага и осторожность.

К тому же, у Калиновского почти безошибочно срабатывала интуиция; опасность он чувствовал и предвидел каждым нервом, каждой клеткой. Его советы очень помогли мне в драматический для нашей группы сентябрь 1944 года. Тогда же по соседству с нами действовал отряд легендарного Николая Гефта, которому удалось столько сделать в оккупированной врагом Одессе. После Одессы — район Кракова. Отряду Гефта предстоял многокилометровый переход, и Калиновский, хорошо зная местность, не советовал Гефту идти намеченным маршрутом: тридцать километров безлесья таили в себе десятки неприятных сюрпризов, смертельную опасность. Талант разведчика, долгое везение сыграли с Гефтом злую шутку; он не принял совета осторожного Калиновского. Гитлеровцы, выследив Гефта, вытеснили его из лесного массива на открытую местность. В неравном бою погиб почти весь отряд во главе с командиром. Те, кому удалось спастись (среди них и разведчица Мария Бобырева, хорошо владевшая немецким языком), пришли к Калиновскому.

В то время, когда в Польше выходили книги о человеке-легенде, когда польские патриоты поднимали вопрос о сооружении памятника полковнику Калиновскому — «грозе мостов», а отчаявшийся отыскать следы героя польский журналист писал: «Такому долгая жизнь не дана», — Николай Алексеевич Казин жил своей третьей жизнью, возвратившись к тому делу, с которого начинал в те далекие двадцатые годы. Этому возвращению предшествовали такие события.

В освобожденном от оккупантов Кракове Калиновский распрощался со своими разведчиками. Несколько дней спустя он уже был в Киеве. Получил номер в гостинице и засел за отчет. Скупо, лаконично (факты, только факты!) рассказал о деятельности своего диверсионно-разведывательного отряда.

Но надо было завершить еще одно дело. В сорок первом, в окружении, раненый подполковник Казин лишился всех документов, партийного билета. Сам нарком Государственной безопасности Украины, познакомившись с отчетом, подписал характеристику для горкома партии. Вот тут впервые везение изменило Калиновскому. Его дело попало в руки человека прямолинейного, недалекого, который в каждом видел потенциального предателя и труса. Факт «уничтожил документы» перевесил все остальное. Дело затянулось. И, как это нередко бывает, Калиновский-Казин, всегда готовый ринуться на защиту любого своего бойца, не смог постоять за себя.

Пришла весточка от жены и дочери. Они, возвратившись из эвакуации в родную Кадиевку, считали, что их муж и отец погиб. Казин выехал из Киева с единственным документом — свидетельством, в котором говорилось, что он был командиром отряда. Жизнь требовала своего, и Калиновский (он и без билета считал себя коммунистом) не искал легких путей — пошел в бригаду рядовым проходчиком, работал на восстановлении шахт. Помните: не место красит человека… Появилась седина, как-никак разменял четвертый десяток, докучали разные болезни, а он, юрист с высшим образованием, в прошлом — заместитель комкора, подполковник, легендарный разведчик, поступил в горный техникум. Сидел за одной партой с подростками, вчерашними семиклассниками, а вечерами поседевший студент ходил на товарную станцию разгружать вагоны: на стипендию семья могла прожить разве что три-четыре дня. Потом работал техником, инженером.

В 1946 году во время служебной командировки неожиданно встретил в Харькове разведчицу «немку» Марию Бобыреву. Элегантна, одета со вкусом. Она работала переводчицей в «Интуристе». Сначала не узнала в пожилом человеке в длиннополом плаще и кирзовых сапогах своего любимого командира. Туристы, работники гостиницы никак не могли взять в толк, почему их красавица Мария, всегда такая сдержанная, полная гордого достоинства, смеется и плачет, обнимая, целуя какого-то сельского дядьку. Почти до утра вспоминали командир и боец «минувшие дни и битвы, где вместе сражались они» — любимое выражение Николая Алексеевича. Многое припомнилось. Мария поделилась своими планами, она как раз собиралась в Киев и радовалась, что осуществляется ее давняя мечта — преподавать немецкий язык. Николай Алексеевич рассказал о своем городе, шахте, но ни словом не обмолвился, что все его документы: «автобиография», которую он время от времени писал для отдела кадров, новый военный билет (солдатский) — не отражают его прошлого — чекиста, подполковника, легендарного разведчика.

Через полтора месяца после той беседы с военкомом Казина вызвали в обком на бюро, восстановили в партии. В остальном все оставалось по-прежнему. И он оставался прежним: требовательным к себе и нещадящим себя в работе. Как же были удивлены его товарищи по шахте, узнав из очерка в «Известиях», что их скромный инженер Казин — тот самый полковник Калиновский, о котором в Польше слагаются песни и легенды. Один за другим отыскались бойцы отряда. Друмашко, оказалось, работает в одесской таможне, Василий Гренчишин — много лет возглавлял колхоз, сейчас на заслуженном отдыхе. «Немка» Мария тоже не теряла времени: бывшая разведчица блестяще защитила докторскую диссертацию.

Побывал Николай Алексеевич и в Польше, в тех местах, где неуловимые, вездесущие бойцы Калиновского взрывали мосты. В Кракове и Варшаве — всюду полковник Калиновский, награжденный высшими военными орденами Польши, — желанный гость.

Такой он, Николай Алексеевич Казин, — рядовой партии, умеющий в любых обстоятельствах, при взлетах и падениях, при удачах и неудачах оставаться самим собой — тружеником, первопроходчиком, настоящим человеком.

«Гвозди бы делать из этих людей»…

Спасибо, товарищ Казин, за память, за доброе слово. А нам снова пора в Бескиды — в лагерь Тадека…

По просьбе Калиновского мы забрали с собой людей из диверсионной группы капитана Собинова. Утром 26 сентября возвратились к Тадеку. Вечером перебазировались всем отрядом на Горную Поляну, куда нам должны были сбросить груз.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.