Шурка Червинский и Андрюшка Менакер
Шурка Червинский и Андрюшка Менакер
В июне пятьдесят шестого в поселке произошел первый пожар: во время грозы молния попала в почти уже достроенный дом Червинских. От дома остался один кирпичный остов.
Отдыхающие из дома отдыха толпами ходили смотреть на пепелище. В их глазах читалось живое человеческое злорадство.
Шурик рассказывал:
— Мы с Наташей сели на камень у ворот, обхватили головы руками и мерно раскачивались. А мимо ходили отдыхающие и с надеждой спрашивали: «А дети не сгорели?»
«С надеждой»! Мы смеялись. Шурик был дико остроумный. Он даже когда говорил серьезно, все равно казалось, что острит.
Сразу после пожара состоялось заседание правления. Постановили срочно на всех дачах сделать громоотводы и наладить снабжение огнетушителями.
Червинские тут же принялись восстанавливать дачу и, как ни странно, довольно быстро восстановили. Уже к концу следующего лета семья перебралась во вновь отстроенный дом. Времянка долго еще служила пристанищем для гостей и для наших молодежных «балдений».
Шуркин приятель, на три года младше его, — Андрюша Менакер, упитанный, белобрысый мальчик с круглыми голубыми глазами под белесыми ресницами, и раньше приезжал в гости к Червинским со своими родителями, но не воспринимался нами всерьез. И по возрасту маловат, и очень уж выпендривался, все время что-то изображал на публику — то громко пел, нарочно перевирая мелодию, то, вскарабкавшись на дерево, делал вид, что вот-вот упадет, болтал ногами, орал, якобы от страха, чтобы только всех посмешить. Андрюшины родители, знаменитые эстрадные артисты — Мария Владимировна Миронова и Александр Семенович Менакер — приобрели небольшой участок, граничащий с поселком. Формально они не считались членами кооператива, но фактически ими были, поскольку принадлежали к той же прослойке творческой интеллигенции, что и полноправные члены ДСК. С моим отцом и Червинским их связывала не только совместная творческая работа, но и многолетняя дружба. Именно с легкой руки Александра Семеновича образовалось творческое содружество — Масс и Червинский. В 1943 году, когда отец, отбыв десятилетнюю ссылку, получил разрешение снова жить в Москве, а Червинский только что вернулся из госпиталя, демобилизованный после тяжелого ранения, Александр Семенович их познакомил.
Сделавшись нашими соседями по поселку, Мария Владимировна и Александр Семенович стали частыми гостями за нашим вечерним столом, а родители — частыми гостями на их даче, построенной не по общему типу (поскольку, не будучи членами кооператива, они могли не подчиняться обязательному архитектурному плану), а так, как им хотелось и как позволили средства. Получился небольшой, очень уютный одноэтажный домик с просторной открытой верандой, на которой стояли шезлонги и соломенные кресла, редко пустовавшие: хозяева были гостеприимны и пользовались всеобщей симпатией.
Летом пятьдесят седьмого, в августе, домик Мироновой и Менакера еще только строился и Андрюша жил во времянке у Червинских. Он перешел в десятый класс. Актерский его талант уже щедро проявлялся. Особенно в дуэте с Шуркой. Шурка был очень артистичен, изобретателен, и вдвоем у них получалось необыкновенно смешное дуракаваляние. Оба просто купались в пародийном изображении друзей, знакомых, разных сценок, которые они наблюдали на улицах, на экране, в метро, или сами сочиняли. Юмор их расцветал в присутствии зрителей, их всегда хватало, а уж более благодарных, чем мы с Маринкой, пожалуй, не было. Будущего Андрея Миронова до его будущей актерской славы отделяло еще несколько лет, а сейчас была безоглядная, мальчишеская, озорная, импровизационная свобода и на глазах раскрывающийся талант.
Маринка в тот год перешла на второй курс биофака МГУ. В июле она принимала участие в первом знаменитом Международном фестивале молодежи и студентов — работала гидом и переводчиком. В ней еще кипели восторженные впечатления от этого праздника. А у меня в то лето завязался роман со студентом МИСИ Димой, которого теперь услали на военные сборы. Я ждала его возвращения, предвкушая продолжение романа, но это ничуть не мешало мне предаваться инфантильному счастью дачной жизни. Каждый вечер, ложась спать валетом на полутораспальной старинной кровати в комнатке «для прислуги», мы с Маринкой подробно «обсасывали» все детали прошедшего дня и предвкушали завтрашний день. Каждое утро обещало что-то еще более захватывающее, чем вчера.
20 августа 1957 г.
Сегодня приходим с Маринкой с пляжа, а нам говорят, что заходили Шурка и какой-то рыжий. Мы долго думали, кто же этот рыжий. Потом догадались: прошлым летом Шурка возил на велосипеде рыжего мальчишку Женьку Житницкого из Госстроевского поселка и говорил, что бабушка этого мальчика гонит самогон, и всё приставал к нему, чтобы он узнал у своей бабушки рецепт табуреточной.
После обеда мы пошли к Червинским во времянку. Там были Андрюшка Менакер и его брат Кирка из Ленинграда, сын Менакера от первой жены. Красивый! В прошлом году балетное училище окончил. Они валялись в трусах на раскладушках и очень смешно переругивались — кому разогревать голубцы. Оба намекали, чтобы этим делом занялась Галя Дыховичная, которая тоже тут присутствовала, но она делала вид, что намеков не понимает. Тогда Андрей, повязав вокруг пояса фартучек с кружевами, начал разогревать голубцы на электроплитке, а Кирка завернулся в простыню, надел чалму из полотенца и стал изображать дипломатического представителя Саудовской Аравии. В это время приехал на велосипеде рыжий Житницкий из Госстроя. Вместо звонка к велосипеду была приделана труба, которая гудела громко и очень неприлично. Кирка обрадовался, схватил эту трубу и начал воспроизводить всевозможные звуки и танцевать «саудовский» танец живота, а потом они втроем устроили саудовский джаз-оркестр. Рыжий, надев на руки ботинки, имитировал барабан, Кирка — трубу, а Андрей — все остальные джазовые музыкальные инструменты. В это время пришла Наташа Червинская и сказала: «Мальчики, вас приглашают к нам обедать».
Мальчики взвыли от восторга, хотели так, в трусах, и бежать, но потом застеснялись, надели брюки и, взяв кастрюлю с подгоревшими голубцами, чинно отправились на званный обед. Перед уходом сказали, что зайдут за нами, и мы пойдем в кино. Сегодня в клубе идет старая картина про шпионов «Высокая награда» с Абрикосовым и Массальским.
Галя Дыховичная, очень красивая девочка, часто присутствовала на наших «балдениях». В смысле красоты Галя была, конечно, вне конкуренции, но по части юмора явно не тянула. В то время как остальные катались от смеха, она только удивленно поднимала красивые брови. Вот ее младший брат Ваня, которого она часто приводила с собой, кудрявый и губастый мальчик, похожий на Пушкина-лицеиста с гравюры Гейтмана, — тот от души веселился.
Картина — примитив страшный. Во время сеанса ребята громко комментировали, рыдали в трогательных местах, бурно аплодировали, когда очередной шпион бывал настигнут. Нас чуть не выгнали.
С нами были еще Андрей Ладынин, Инка Ермашова и Севка Россельс. У Андрея Ладынина вид очень клевый: узкие светлые брюки и синий пиджак. И ВГИКовский значок на лацкане.
Обратно шли все вместе, Севка говорил, что хорошо бы устроить завтра костер. На что Ладынин неопределенно хмыкал и посматривал на Инку. А она — на него. На перекрестке постояли, потом Ладынин ушел с Инкой (!!!), а нас проводил Кирка Менакер.
21 августа 57 г.
До обеда играли в пинг-понг в доме отдыха, а потом пошли к Червинским во времянку. Шурка с Андреем пародировали жену безработного из итальянского фильма:
— О, Паскуале, Паскуале! Зачем ты продал мою последнюю рубашку! В чем мы завтра пошлем нашего сына в школу! О, Паскуале, Паскуале!
Еще показывали, как в советских детективах ловят шпиона:
— Иванов!.. Петров!.. Он же — Джексон!!!
И еще очень смешно — как косой читает книгу.
Потом Андрей изображал Ладынина, как он на всё, что ему ни скажешь, улыбается идиотской улыбкой:
— Андрей, ты сегодня в кино идешь?
— Иду… — удивленно поднятые брови и совершенно Ладынинская интонация.
Про все фильмы он говорит:
— Ужасная картина! — но на вопрос, идет ли он в кино, каждый раз недоуменно пожимает плечами и, словно сам себе удивляясь, отвечает:
— Иду…
23 августа 57 г.
К вечеру за нами зашел Шурка и сказал, что его послали, чтобы вместе стоять в очереди за билетами. Сегодня шла мексиканская картина «Моя бедная, любимая мать», и ожидалось столпотворение.
По дороге Шурка рассказывал про фестивальную самодеятельность своего архитектурного института. Какие они диафильмы сделали: один — про любовь скульптора к созданной им абстрактной женщине, как она ожила, и что из этого вышло, а другой — о любви лошади и устрицы. Но оба фильма осудили на комсомольском бюро за безыдейность и не допустили к показу. Еще прочитал стихотворение своего сочинения, по типу как у Ильфа и Петрова, про Гаврилу: «Служил Гаврила машинистом, котлы Гаврила разжигал, но вот — война, пришли нацисты, Гаврила с поезда сбежал. Он много дней в лесу скрывался и назывался партизан, но как-то утром догадался, решил улучшить он профплан. Он напечатал предложенье и спрятал в банке под кустом, и в ту же ночь его в сраженье прихлопнуло стальным свинцом. Окончилась война-холера, уж платят пенсию вдове, но как-то летом пионеры нашли ту баночку в траве. Они достали предложенье, его внедрили в тот же миг, и плана перевыполнение завод немедленно достиг… А на Гаврилиной могиле рыдала бедная вдова, но это всё теперь Гавриле, как говорится, трын-трава». Примерно так. Смешно и сразу запомнилось.
Перед фильмом показали документальную короткометражку про аборт: «Зачем я это сделала?»
Как только мы после сеанса вышли на улицу, Андрюшка Менакер задумчиво произнес со слезами в голосе:
— Одного только я не могу понять: зачем я это сделал? Ведь это такое счастье — быть матерью!
И они начали пародировать короткометражку. Кирка сочувственно спрашивал у Шурки: «Ну, а ты как живешь?» А тот отвечал, как в фильме: «Да всё лечусь!»
А уж как они издевались над «Моей бедной, любимой матерью»! Мы с Маринкой просто писались от смеха.
25 августа 57 г.
Сегодня с утра — проливной дождь. Часов в шесть за нами зашла Инка, и мы, утопая в грязи, пошли к Червинским во времянку. Там были Андрей Менакер с рыжим и Шурка. Рыжий восторженно рассказывал, какого потрясающего щенка приобрели Дыховичные. Ливень не прекращался, гром гремел, молния сверкала, а во времянке было тепло, печка топилась. Мы потушили электричество и зажгли свечку. Андрей синим фонарем осветил себе снизу лицо. Шурка начал громко щелкать зубами, якобы от страха. Андрей, вернее его страшная синяя оскаленная пасть, начала метаться по комнате и выть. Неожиданно послышались скрипучие тяжелые шаги по крыше. Это рыжий влез на чердак и стал изображать звуки из фильма «Газовый свет». Шурка сказал сдавленным голосом: «Я с-сейчас п-пойду и п-посмотрю…» Он вышел на террасу, и вдруг оттуда раздался его душераздирающий вопль. Мы с Маринкой тоже завизжали — от неожиданности.
Так здорово было! Без вина, флирта и пошлостей — просто весело и всё. Ужасно не хотелось уходить, но в пол-одиннадцатого пришлось, а то, когда мы хоть на десять минут опаздываем, моя мама устраивает нам грандиозный скандал. Рыжий пошел провожать Инку, а нас провожали Шурка и Андрей.
Вот идем. Темень. Дорога после дождя скользкая, с двумя глинистыми колеями, полными воды. Хватаемся за кусты и штакетины заборов, чтобы не шлепнуться. У Андрея фонарь, которым он светит почему-то не под ноги, а себе под подбородок. На пол-пути — дача Вильмонтов. На балконе, как в театре на галерке, стоят толстая Катька Вильмонт с подругой. Шурка остановился напротив балкона, уцепился за ствол дерева и тихо сказал:
— Дальше я не могу… А вы идите… Идите! Вы — сильные, вы дойдете!
— Нет! — закричал Андрей. — Мы не бросим тебя! Ты сможешь! Слышишь? Ты должен дойти, товарищ!
— Поздно, друг… Силы покидают меня…
— Мужайся, родной! Лезь ко мне на спину, я понесу тебя!
— Спасибо, дружище… Поздно… Я умираю… Помнишь, в третьем классе ты попросил у меня дать тебе списать контрольную по арифметике, а я не дал! Прости! Теперь я бы дал. Прощай! Поцелуй за меня Марию… Письмо маме лежит в заднем карма…
И, не закончив, никнет. Андрей подходит к нему, складывает пальцы револьвером, произносит:
— Кх-х! Кх-х!
Шурка обвисает на столбе. Андрей, рыдая, идет дальше. Девчонки на балконе от смеха просто визжали.
Несколько лет спустя выпускник Щукинского училища Андрей Миронов дебютировал в главной роли в спектакле театра Сатиры «Доходное место». Спектакль скоро запретили — слишком оказался смелым по тем временам. Мы с Маринкой успели посмотреть — Андрей по старому знакомству пригласил нас на премьеру. Играл он Жадова с блеском. И все же — или это нам так казалось — ему чуть-чуть не хватало озорства, экспромта, свободной импровизации тех наших вечеринок. Было такое ощущение, словно ему самому хочется выскочить на свободу, но сдерживают тесноватые рамки роли.
В дальнейшем все это у него совместилось, талант взял своё.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.