ЩЕРБИНЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЩЕРБИНЕ

Потомок украинских казаков и пелопонесских греков, Николай Щербина (1821–1869) питал врожденное пристрастие к родине своих предков со стороны матери — древней Элладе. Антологические (связанные с античной темой) стихотворения составили значительную часть его наследия. Отвлеченность древнегреческих мотивов от русской реальности середины XIX века очень забавила Козьму Пруткова, и он не упустил удобный случай, чтобы спародировать новоиспеченного «древнего грека».

Николай Щербина

ПИСЬМО

Я теперь не в Афинах, мой друг:

В беотийской[228] деревне живу я.

Мне за ленью писать недосуг…

Не под портиком храма сижу я,

Не гляжу на кумиры богов,

Не гляжу на Зевксиса[229] картины:

Я живу под наметом дубов,

Средь широкой цветущей долины;

Я забыл об истмийских венках[230].

Агоры[231] мне волнения чужды;

Как до пыли у вас в городах,

Мне в народном избранье нет нужды.

Будто в море, я весь погружен

В созерцанье безбрежной природы

И в какой-то магический сон,

Полный жизни, ума и свободы.

Здесь от речи отвыкли уста:

Только слухом живу я да зреньем…

Красота, красота, красота! —

Я одно лишь твержу с умиленьем[232].

Заметим попутно, что «Письмо» Щербины интонационно и смыслово подхвачено Иосифом Бродским в его «Письме римскому другу» (особенно строки: «Как до пыли у вас в городах, / Мне в народном избранье нет нужды»).

Козьма Прутков

ПИСЬМО ИЗ КОРИНФА

Древнее греческое

Я недавно приехал в Коринф.

Вот ступени, а вот колоннада.

Я люблю здешних мраморных нимф

И истмийского шум водопада.

Целый день я на солнце сижу.

Трусь елеем вокруг поясницы.

Между камней паросских[233] слежу

За извивом слепой медяницы.

Померанцы растут предо мной,

И на них в упоенье гляжу я.

Дорог мне вожделенный покой.

«Красота! красота!» — все твержу я.

А на землю лишь спустится ночь,

Мы с рабыней совсем обомлеем…

Всех рабов высылаю я прочь

И опять натираюсь елеем.

В окружении Коринфа, колонн, мраморных нимф и паросских камней особенно впечатляет строка:

Мы с рабыней совсем обомлеем…

И, конечно, — елейные притирания.

Еще один шедевр прутковских стилевых перевоплощений и юмора — пародия «Философ в бане», подражание стихотворению Щербины «Моя богиня», помещенному в журнале «Москвитянин» за 1851 год (ч. VI, отд. I, с. 203). Здесь, как и в «Письме из Коринфа», Козьма Петрович с удовольствием муссирует тему чувственных притираний, хотя у оригинала она появляется лишь в «Моей богине».

Николай Щербина

МОЯ БОГИНЯ

Члены елеем натри мне, понежь благородное тело

Прикосновением мягким руки, омоченной обильно

В светло-янтарные соки аттической нашей оливы.

Лоснится эта рука под елейною влагой, как мрамор,

Свежепрохладной струей разливаясь по мышцам и бедрам.

Иль будто лебедь касается белой ласкающей грудью.

<…>

Нет для меня, Левконоя, и тела без вечного духа,

Нет для меня, Левконоя, и духа без стройного тела.

                                                  Но спеши, о подруга,

Сытые снеди принесть и весельем кипящие вина,

И ароматы, и мудрого мужа Платона творенья[234].

Козьма Прутков

ФИЛОСОФ В БАНЕ

С древнего греческого

Полно меня, Левконоя, упругою гладить ладонью;

Полно по чреслам моим вдоль поясницы скользить!

Ты позови Дискомета, ременно-обутого тавра;

В сладкой работе твоей быстро он сменит тебя.

Опытен тавр и силен. Ему нипочем притиранья!

На спину вскочит как раз; в выю упрется пятой…

Ты же меж тем щекоти мне слегка безволосое темя,

Взрытый наукою лоб розами тихо укрась!..

Данный текст является ознакомительным фрагментом.