Сергей Неёлов

Сергей Неёлов

Основателем и звездой устной дворянской поэзии считается забытый ныне Сергей Алексеевич Неёлов (1779–1852) — богатый московский барин, признанный острослов Английского клуба. Такие люди в те времена и не помышляли отдавать свои опусы в печать. Тем более что непристойность изрядного числа их экспромтов могла претендовать лишь на устное или в лучшем случае рукописное распространение в приятельском кругу.

Посмотрим, как характеризует Неёлова его близкий друг князь П. А. Вяземский:

«Неёлов — основатель стихотворческой школы, последователями коей были Мятлев и Соболевский (о них позже. — А. С.); только вообще он был скромнее того и другого. В течение едва ли не полувека малейшее житейское событие в Москве имело в нем присяжного песнопевца. Шуточные и сатирические стихи его были почти всегда неправильны, но зато всегда забавны, остры и метки. В обществе, в Английском клубе, на балах он по горячим следам импровизировал свои четверостишия. Жаль, что многие, лучшие из них не укладываются в печатный станок[3].

Неёлов, истинный этот в своем роде (то есть истинный поэт. — А. С.), имел потребность перекладывать экспромтом на стихи все свои чувства, впечатления, заметки. Он был Русская Эолова арфа, то есть народная игривая балалайка. <…> Этот поэт по вольности дворянства и по вольности поэзии не всегда был разгульным циником. Он иногда надевал и перчатку на правую руку и мадригальничал в альбомах московских барышень»[4].

Неёлов приятельствовал с отцом А. С. Пушкина Сергеем Львовичем. Он даже сочинил стихотворение «На завтрак С. Л. Пушкина, где хозяйка приступала, чтобы я ел блины, 1836 г.»:

Ни к пирам,

Ни к блинам

Не гожусь,

И боюсь

Блин я съесть!

Мне не снесть

Масла жир,

И мне пир

Точно то ж,

Что другим

Острый нож…[5]

Двадцать пятого мая 1825 года А. С. Пушкин писал Вяземскому: «Стихи Неёлова прелесть, недаром я назвал его некогда le chanter de la merde![6] (Это между нами и потомством буди сказано)»[7].

О себе Неёлов сообщал следующее:

«Я был молод: мне было двадцать лет, я был конногвардейский офицер, был красив собой, румян и бел, ловок и смел, и на бонмо собаку съел (не лез за словом в карман. — А. С.); я одевался у Венкёра (модный тогда портной. — А. С.), каждый день бывал на балах, и без меня был бал не бал; я ловко танцевал кадрили, польские (скажем, краковяк. — А. С.), англезы, алагрек (английские и греческие народные танцы. — А. С.) и полонезы, писал стихи девицам; мне писали страстные письма, мне назначали свидания у M-me Pierson (известная лавка мод. — А. С.) или на Пресненском пруду; моя шкатулка была полна портретов, писем и колец, я точно сыр в масле катался, пил, играл, кутил напропалую, имел несколько дуэлей, жил разгульно и лихо, и только потому уцелел, что Москвою правил тогда мой дядя, фельдмаршал (граф И. П. Салтыков. — А. С.): оттого мне все сходило с рук. Так прожил я лет тридцать»[8].

«До самого конца» дважды женатый Неёлов «не переставал воспевать московских красавиц, минувшие утехи стола и алькова и клеймить насмешкою карьеризм…»[9]. Ему посвящали стихи поэты и даже те, кто никогда не брался за перо, — таково было обаяние этого остроумца. Остаться в стороне от его смехотворчества не мог никто. И посвящения Неёлову сыпались одно за другим. Вот несколько примеров этих дружеских экспромтов.

Василий Пушкин

Неёлов любезный,

В беседе полезный,

Любитель стихов,

Твоей я судьбине

Завидую ныне,

Ты молод, здоров.

Ты можешь собою

Красоток пленять,

Вечерней порою

Смеяться и врать.

Подагры не знаешь,

До дна осушаешь

С шампанским бокал.

Ты, бросившись в сани,

Из пышной Казани

К друзьям прискакал.

Бобровую шапку

Надев набекрень,

Накинув чехмень[10].

И денег охапку

Схватив ты с собой,

В Москве обгорелой,

Но милой, веселой

Явился мурзой.

Игр резвых приятель,

Всегда обожатель

Прелестных Цирцей,

Без всяких затей

Точи им ты балы,

Пиши мадригалы

Всем нам на беду.

Будь с Вакхом в ладу,

С Фортуной не в споре;

Не думай об горе,

Неёловым будь

И нас не забудь.

Князь Иван Долгорукий

Неёлов! ты мне мил, за что не понимаю.

Но верь, что иногда ты мне необходим,

Такого сорванца другого я не знаю.

Приедешь! — чуть знаком — поедешь — и любим!!!

Граф А. Перовский

Неёлов беспутный! —

С ума ты слетел;

От лиры бесструнной

Стихов захотел! —

Ты знаешь, повеса,

Что я не Поэт.

Ни меры, ни веса

В стихах моих нет; —

А тащишь насильно

Меня на Парнас; —

И так изобильно

Хлыстовых у нас. —

Ах! сам же, бывало,

Я их осуждал;

Над ними немало

Я сам хохотал;

А ныне не смею

Тебе отказать —

Тружуся, потею

И должен писать!

Князь Петр Вяземский

СТИХИ ПОД СЛЕДУЮЩИЙ ПОРТРЕТ

Художник здесь рукою верной

Черты того изобразил.

Кто был всегда любим безмерно

И отроду в стихах сам меры не хранил.

В последней строке Вяземский, вероятно, имеет в виду адресованное ему стихотворное послание Неёлова, в котором тот жалуется на свою судьбу. Дело в том, что усадьба Неёлова в Москве хоть и не была сожжена в 1812 году, однако сильно пострадала от французов. Соблазн процитировать эти стихи целиком слишком велик. Перед нами неповторимая рифмованная опись барского добра, накопленного поколениями, вся та обстановка, в какой жили дворяне круга Неёлова.

ПОСЛАНИЕ ДРУГУ К. В.

ПОСЛЕ 12 г. ИЗ ПЕТЕРБУРГА

Врагов Россия победила,

И возвратился ей покой,

Но участи моей никак не облегчила:

Я все то потерял, что было за душой.

В Москве имел я дом, в приходе Вознесенья[11].

Но от того ему не сделалось спасенья.

Двенадцать комнат в нем, паркетные полы,

Кенкетов[12] несколько, и модные столы,

Кушетки, зеркала, козьозы[13] и диваны,

Фаянсовый сервиз, и рюмки, и стаканы,

Прекрасный биллиард, станок токарный мой,

Тафтяные драпри[14] с широкой бахромой,

Два бюста бронзовых, на всех окошках сторы,

Столовые часы и в уголках фарфоры, —

Все это сожжено, изломано, разбито,

Не много хоть вина, но все и то распито,

Запас мой годовой бесщадно истреблен.

Вот видишь ли, мой друг, что весь я разорен,

Где ширмы я возьму, эстампы, шифоньеры!

Портреты праотцев, что я любил без меры,

Где я возьму шинель из синя каземира[15],

Где фраки, сюртуки, халат из кашемира[16],

Где я возьму диван, что шит моей женой,

На коем нежился иною я порой?

В то время как теперь я легче паутины,

Кто мне отдаст ее и ленты, и чепцы,

Безделок миллион, и разные ларцы,

Что может заменить моих потерю книг

И целых три стопы стихов моих дурных,

Кто возвратит бюро карельския березы?

Я вспомнить не смогу, не отирая слезы,

Картонов и бумаг наполненный сундук,

И все, что потерял, того не вспомню вдруг.

А к дополненью зол, мне насланных судьбой,

Окончить не могу процесс несносный мой.

Здесь восемь месяцев паркеты натираю,

И с правым делом я никак не успеваю.

Все обещают мне, все говорят: ты прав,

И я с надеждой сей уж свой испортил нрав:

Все грустно, все сержусь, несносен сам себе,

И кто с процессом здесь, тот, верно, и в беде.

Сенат уже велел отдать мое именье.

Но здесь хоть лопни ты — не скорое решенье.

Все деньги прожил я, с процессом, с лихорадкой.

Другой я участи такой не знаю гадкой.

Ни в лавках, ни в домах кредиту больше нет,

Все деньги требуют, а суд их не дает.

Вот. милый, нежный друг, в какой я узкой коже!

От этого избавь тебя всесильный Боже.

А вот несколько образцов молниеносных неёловских экспромтов.

Представьте, что мужчина идет в гости к даме и несет ей в подарок редкостный заморский фрукт — апельсин. А у хозяйки оказываются в гостях еще три дамы. Как быть? Что делать гостю с его одним апельсином? Не делить же на четверых… И Неёлов элегантно выходит из положения, призвав на помощь свой дар стихотворца и остроумца.

ТРЕМ ДАМАМ,

представившим меня М. И. Корсаковой, к которой явился я с апельсином

Одной из трех богинь Парис, Приамов сын,

Дал яблоко — и тем их вместе перессорил.

Я, чтоб никто из вас не спорил,

Принес с собою апельсин,

И в избежание меж вами шуму-грому

Даю с почтением его хозяйке дома.

Еще пример прелестной гривуазности старых русских аристократов. Неёлов был приглашен на именины к Юлии Мещерской, невесте князя Льва Гагарина, и вручая ей цветок (может быть, розу), произнес:

— Вот ваша копия — ее в саду сорвал,

А щастливый Леон возьмет оригинал.

Он умел легко парировать женскую критику в свой адрес.

СТАРОЙ ДЕВИЦЕ ПОПОВОЙ,

которая выговаривала мне, что не вспомнил дня ее рождения 24 декабря

Прости меня, забыл, любезная Попова,

Что прежде родилась ты Рождества Христова.

Завершая наше знакомство с Неёловым, приведем два высказывания поэта о себе:

ПОД ДАГЕРРОТИПНЫЙ ПОРТРЕТ С. НЕЁЛОВА,

СНЯТЫЙ 1844 ГОДА

На жизненном своем пути

Искал он только два предмета:

Души спокойствие найти

И независимость поэта.

Чинов, крестов не добивался,

Не гнулся у вельмож дугой

И до преклонных лет остался

Он барин сам себе — и никому слугой.

С. Н<ЕЁЛОВА> ИСТОРИЯ И ПОСЛУЖНОЙ СПИСОК

Я семь Андреевских в родстве своем имел,

И всякий был из них правителем начальства.

Чрез них, как и другой, я мог бы быть в чинах,

                 В крестах,

                 В местах,

                 Но не хотел

            Из моего оригинальства.

Я независимость раненько полюбил

                 И не служил,

            К тому же я в душе поэт,

            Всегда свободой восхищался,

            И до семидесяти лет

Корнетом гвардии, не сетуя, остался.

«Загадочная» первая строка «Я семь Андреевских в родстве своем имел…» означает, очевидно, что родственниками Неёлова были семь андреевских кавалеров — лиц, отмеченных орденом Андрея Первозванного, высшей государственной наградой России. Посмотрите, при каком родстве Неёлов отказался от военной карьеры:

«1. Фельдмаршал гр. З. Г. Чернышев {мои двоюрод. деды}

2. Адмирал гр. И. Г. Чернышев

3. Фельдмаршал гр. И. П. Салтыков {мои двоюрод. дяди}

4. Генерал-аншеф кн. С. Ф. Голицын

5. Генерал от кавал. кн. Д. В. Голицын {мой внучат, брат}

6. Адмирал кн. А. С. Меншиков (морской министр. — А. С.), брат первой моей жены

7. Граф П. Д. Киселев, брат второй моей жены»[17].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.