28

28

Вот они наконец, знакомые, родные места; он все-таки увидел их. Здесь воздух чище, и кроны деревьев гуще, и трава, еще свежая, не выжженная летним солнцем, подобна зеленому ковру. Прежних забот как не бывало. На душе удивительно светло. И немного грустно: вспоминается ранняя юность, отец, мать, сестры… Так неужели он снова обойдет стороной город детства, не повидав старый дом, не прижав к сердцу тех, кого не видел вечность?..

12 флореаля они вчетвером — Сен-Жюста и Леба сопровождали верные Тюилье и Гато — прибыли в Нойон. Здесь, полагая, что на фронте все спокойно, Антуан выговорил себе сутки и поспешил в Блеранкур. Тюилье использовал это же время, чтобы навестить жену, жившую неподалеку от Нойона.

Было раннее утро. Городок спал. Сен-Жюст вихрем промчался по безлюдным улицам, выехал на окраину окинул взглядом поля, на границе которых стоял одинокий дом, привязал коня к штакетнику и тронул скрипучую калитку…

…Деда Антуан почти не помнил, но знал, что дед был простым крестьянином и только редкой бережливости да крепкой мужицкой смекалке оказался обязан тем, что «вышел в люди»: в зрелом возрасте он управлял доменами сеньора Бюа, в число которых входили поместья Морсан, Эври и Ришбур. Эту скромную должность дед передал отцу. Отца Антуан помнил хорошо: мальчику было десять лет в год смерти господина Жана Сен-Жюста. Да, отец был уже «господином», за свою многолетнюю безупречную службу в жандармерии короля он получил орден и маленькую ренту. Эта рента плюс сбережения, сделанные за время управления поместьями сеньора Бюа, позволили господину Сен-Жюсту на склоне лет, за несколько месяцев до кончины, купить этот дом на самой окраине Блеранкура, маленький дом на улице Шуетт, за которой начинались бескрайние поля… Именно тогда отец присоединил к своей фамилий добавку «де Ришбур» — по названию одного из поместий, которым некогда управлял; «Сен-Жюст де Ришбур» — это звучало совсем по-дворянски и выделяло господина Сен-Жюста из всей деревенской мелкоты, возвышая его над разными другими Сен-Жюстами, близкими и дальними родственниками, которых было достаточно в Пикардии. Антуан в годы юности также щеголял этой аристократической фамилией — Сен-Жюст де Ришбур. А отца он запомнил особенно хорошо в последний год жизни в Блеранкуре. Как был счастлив этот степенный, молчаливый, никогда не улыбавшийся человек, что имел наконец свой угол! Он любил копаться в своем огороде, бездумно бродить по своему саду или же дремать с книгой в руках на скамейке у ручейка, протекавшего по границе его владений…

Где это все?.. Нет ни отца, ни огорода, ни скамейки, дом скособочился, а сад так зарос, что превратился в дебри…

Встреча получилась менее сердечной, чем можно было ждать; виной тому оказался он сам. Нет, разумеется, было все, что положено: и слезы, и объятия, и поцелуи; сестра Луиза, случайно оказавшаяся у матери, едва не молилась на своего великого брата, да и сама гражданка Сен-Жюст не отставала от нее. Но… Как объяснить противостояние, вдруг возникшее в нем, едва он увидел мать?..

Оставшись с ней наедине, Антуан тихо спросил:

— Ты можешь быть со мной абсолютно откровенной?

Мать вздрогнула и чуть побледнела.

— Неужели ты сомневаешься в этом, сынок?

— Тогда скажи: в юности, в Париже, я был заключен в исправительный дом по воле властей или по твоей просьбе?

— Какой странный вопрос задаешь ты мне…

— Ответь же на него.

Женщина опустила лицо на руки и тихо заплакала.

Теперь побледнел Сен-Жюст.

— Все ясно, — прошептал он.

Они долго сидели молча. Он не был расположен осушать ее слезы. Внутреннее противостояние усилилось: она не оправдывалась, он же не чувствовал нежности, даже снисходительности к этой пожилой расплывшейся женщине. Перед расставанием он все же спросил:

— Тебе нужны деньги?

Она пожала плечами. Помолчав, пробормотала чуть слышно:

— Сам знаешь, какие сейчас времена…

«Не желаешь просить, но и не отказываешься, — подумал Сен-Жюст. — Право же на тебя это непохоже… Но при чем здесь времена? Уж тебе-то, да и всем вам, живется неплохо; во всяком случае, гораздо лучше, чем мне». Направляясь сюда, он захватил свои небольшие сбережения, сэкономленные от депутатского жалованья.

— На, возьми. — Он протянул ей пачку ассигнаций.

Она поспешно убрала деньги в ящик секретера. Он следил за неловкими движениями ее чуть дрожавших рук. Потом поднялся.

— Как, уже уходишь? И не переночуешь даже?

Он обнял ее, рывком отстранил от себя и вышел…

…Всю боль от этой встречи и от своего бестолкового поведения он ощутил, когда был далеко от Блеранкура. О если бы можно было все вернуть! Ведь он же любил ее, свою бедную старую мать… И знал, что характер свой унаследовал от нее. Он должен был вести себя совсем иначе… Но вернуть уже ничего было нельзя. И вдруг он почувствовал с удручающей ясностью: ведь больше-то он уже ее не увидит, не увидит никогда…

О падении Ландреси они узнали 13-го, когда перебрались в Гиз. Известие это привело Сен-Жюста в страшную ярость. До сих пор кампания 1794 года шла с переменным успехом, но союзники не могли похвастать ни одной серьезной победой. Эльзасская эпопея осложнила австро-прусские отношения; герцог Брауншвейгский был заменен маршалом Меллендорфом, а Тугут начал прощупывать возможность мирных переговоров. Стремясь уберечь коалицию от развала, Питт давал щедрые субсидии союзникам, стимулируя активность их генералов. В конце жерминаля Кобургу удалось начать переброску войск в район между Шельдой и Самброй. Пишегрю, командующий Северной армией, начав контрнаступление, 11 флореаля взял Менен, важный пункт на правом фланге противника. Но Кобург в тот же день, приведя в действие свой сильный левый фланг, после жестокой бомбардировки вынудил к сдаче Ландреси — крупнейшую крепость всей линии обороны Северного фронта. Это открывало брешь в наиболее уязвимом месте: отсюда начиналась дорога на Гиз, Сен-Кантен, Ла-Фер и далее на Париж. Если бы австрийцы быстро сориентировались, они могли бы поставить под угрозу все успехи республики, — это понял Сен-Жюст, и именно это было причиной его ярого гнева, так испугавшего Леба. Но Филипп не подозревал, что друг его рассержен не столько фактом падения крепости, сколько общим положением на Северном фронте, которое они проглядели и во время своей прошлой инспекционной поездки, и сегодня; Сен-Жюст был зол на себя. Действительно, в плювиозе, занятый личными переживаниями, он сделал не все для обеспечения грядущей победы; сейчас же, потратив из личных видов целые сутки на поездку в Блеранкур, он слишком понадеялся на кажущееся затишье и не разглядел нависшей угрозы.

По сути дела, на Северном фронте имелись все те органические пороки, с которыми он и Леба боролись в Эльзасе: нехватка оружия и снаряжения, отсутствие дисциплины, бездарность генералов; Карно пренебрег всем этим и даже не представил четкого стратегического плана, отделавшись общими словами. Сен-Жюст отправил в столицу письмо, где дал волю своим чувствам. Время с 13 по 22 флореаля он провел в Гизе. Пока Гато и Тюилье занимались реквизициями в близлежащих районах, он и Леба налаживали дисциплину, проверяли командные кадры, организовывали военную юстицию.

Трудно было ему с Филиппом. Тот был предупредителен, заглядывал в глаза и… ждал. Беспрестанно ловя эти выжидающие взгляды, Антуан хотел крикнуть: «Ну чего ты так стараешься? Неужели не понимаешь?» Но он пересиливал себя и держался ровно, стремясь не оставаться с Филиппом наедине.

Однажды Леба прибежал в каком-то восторженном настроении.

— На, возьми, — он протянул нераспечатанное письмо. — Анриетта адресует тебе и мне… Прочти же скорее!..

Сен-Жюст вскрыл письмо, быстро пробежал его и вернул Филиппу:

— Ты ошибся, или ошиблась писавшая: здесь ничего нет для меня.

Филипп съежился, взял письмо и тихо вышел.

Сен-Жюст понял все: очевидно, друг его, ежедневно строчивший жене, настоял, чтобы Анриетта первой попыталась восстановить отношения. Гордая девушка сдалась, но лишь наполовину: она согласилась адресовать письмо им двоим, но не смогла выжать из себя ни слова, обращенного к неверному жениху…

Декрет Конвента от 17 плювиоза, отдававший командование Северной армией Пишегрю, одновременно назначал комиссарами при нем депутатов Шудье и Ришара. Эти двое, последовав за Пишегрю в Лилль, занялись левым флангом армии, находившимся в Приморской Фландрии. Поскольку Сен-Жюст и Леба находились на правом фланге вдоль линии Камбре — Ландреси — Мобеж, им приходилось согласовывать свои действия с Шудье и Ришаром, что оказалось делом нелегким. Дантонист Шудье, ставленник Карно, считавшего операции в Приморской Фландрии решающими для всего фронта, постоянно притормаживал решительные меры Сен-Жюста и протестовал против его дисциплинарных акций.

Впрочем, и сам Карно, несмотря на свою спесь, понял сложность положения. В письме от имени Комитета он постарался сгладить острые углы и пообещал резервы: «Скажите Пишегрю, что через несколько дней в Бельгию прибудет Журдан с 25 или 30 тысячами бойцов…»

Журдан… Это имя Сен-Жюст прочитал не без удовольствия. И дело не только в том, что генерал был ему симпатичен и вызывал доверие; особенно приятным казалось, что о Журдане писал именно Карно, чем ставил крест на старой истории, при воспоминании о которой Сен-Жюст всегда испытывал удовольствие.

Начало истории уходило в прошлые осень и зиму. Блестящая победа при Ваттиньи, одержанная благодаря стратегии Карно и бесстрашию Журдана, не сблизила победителей: Карно не любил самонадеянных военачальников, ему показалось, что Журдан пренебрегает его приказами…

Сен-Жюст видел в Журдане блестящего полководца и не верил в его неповиновение. Не имея возможности сразу побороть сопротивление пяти децимвиров, подписавших приказ о его смещении и аресте, Сен-Жюст… спрятал Журдана! Понимая, что главное — выиграть время, он поместил генерала на квартире одного из своих друзей, а сам продолжал борьбу в Комитете за его спасение. 30 нивоза он одержал полупобеду: министр подписал приказ о высылке Журдана в Лимож. И вот сегодня победа становилась полной: Журдан был не только восстановлен в должности, не только командовал частями Мозельской армии, но именно эти части направлялись к Сен-Жюсту и Леба! Отныне Сен-Жюст мог располагать теми двумя полководцами, которым симпатизировал и верил: Пишегрю и Журданом.

Впрочем, Журдан был далеко, а с Пишегрю все складывалось иначе, нежели хотел Сен-Жюст. Этот эльзасский неудачник, назначенный командующим Северной армией благодаря Сен-Жюсту, ныне руководил военными операциями от Самбры до моря. На деле, однако, он не только не мог ими руководить, но даже не был в состоянии контролировать их; из своей главной квартиры в Лилле он едва управлялся с Приморской Фландрией, передоверив остальное другим генералам. Жерминальское наступление Кобурга, вбившее клин между Самброй и Шельдой, окончательно отрезало главнокомандующего от центра и правого фланга его армий. Все это ставило народных представителей в весьма трудные условия. Карно в Париже и Пишегрю в Лилле были слишком далеки от угрожаемых районов фронта; их распоряжения часто противоречили одно другому, были невыполнимы. Сен-Жюсту и Леба приходилось самим подбирать командный состав, намечать боевые операции и руководить их проведением.

Основа стратегического плана была ясна. Нужно было свести к минимуму последствия удара Кобурга, обеспечить плацдарм для контрнаступления и выйти на Брюссель. С этим предложением, выдвинутым Сен-Жюстом в ночь на 16 флореаля на военном совете в Камбре, были согласны все. Но дальше начинались разногласия. Автор плана считал, что главный удар должен быть нанесен на Самбре правым крылом республиканских армий; Пишегрю и его штаб, верные стратегии Карно, выдвигали на первое место левый фланг, полагая, что его действия определят победу. После горячих споров пришли к компромиссу. Было решено развивать наступление по всему фронту таким образом, чтобы начали оба фланга: левый — двигаясь на Ипр и Турне, правый — на Моне и Бинш; затем центр республиканских войск мог бы выйти на Като и Ле-Кенуа и легко овладеть этими пунктами, поскольку противник, боясь окружения, сам бы их покинул; это и обеспечило бы последующее общее движение войск на Брюссель.

План был хорош, но к концу совещания Сен-Жюст, уставший от бессонной ночи, допустил серьезный промах, которого долго не мог себе простить: при решении вопроса о численности каждой из ударных групп он пошел на поводу у Пишегрю. Главнокомандующий, исходя из предпосылки (оказавшейся неверной), что против него расположены основные силы врага, увеличил левый фланг до 80 тысяч бойцов; правый же фланг, которому предстояло действовать на Самбре, состоял из осколков Северной и Арденнской армий, в сумме едва насчитывавших 50 тысяч. Правда, его должны были усилить 30 тысяч бойцов Журдана, но время их прибытия продолжало оставаться неизвестным. Сен-Жюст не учел всего этого, и начались его неудачи на Самбре.

Нет, никогда еще в жизни он не испытывал подобных неудач. Между 21 флореаля и 15 прериаля правый фланг республиканских сил, сгруппировавшийся в районе Ханта и Туена, трижды переходил Самбру, трижды пытался укрепиться на левом ее берегу и трижды, отбрасываемый противником, возвращался на исходные рубежи.

Тщетно по приказу Сен-Жюста левый берег был выжжен дотла. Тщетно грозил он расстрелом за трусость и нерадивость. Тщетно производил перемещения в командовании, ставя во главе наступающих то Дежардена, то Шарбонье, то снова Дежардена.

Оставалось дожидаться Журдана. Но как раз накануне прибытия Журдана он получил это письмо…

Письмо было датировано 6 прериаля и подписано Робеспьером, Приером, Карно, Бийо-Варенном и Барером, но автором его явно был Максимильен: Сен-Жюст узнал его стиль и почерк.

В целом письмо было странным и непонятным. При чем здесь «толпы, желающие запастись маслом»? И что это за «повторяющиеся попытки покушений на членов Комитета»? И почему, наконец, присутствие Сен-Жюста в Париже столь необходимо, что его срывают с театра войны сейчас, в самый ответственный момент?.. Антуан знал — об этом твердили все газеты, — что 18 флореаля Неподкупный произнес в Конвенте речь о новой религии, на которую возлагал большие надежды. Значит, надежды не оправдались? Значит, прав был он, Сен-Жюст?..

Конечно, покидать Северный фронт сейчас, накануне решающих событий, крайне не хотелось. Тем не менее, понимая, что ослушаться воли Комитета нельзя, в надеясь, что на днях сюда прибудет Журдан, Сен-Жюст быстро собрался и вместе с Леба отправился в путь. В Париж он прибыл 12 прериаля.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.