7

7

Наконец вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР от 20 марта 1946 года о демобилизации 3-й очереди — это те, чьи года рождения 1919–1921; нас осталось совсем немного с 1939 года, когда мы начали службу.

Полковая школа к 1 Мая должна была выпустить новоиспеченных младших командиров, а начальник штаба полка майор Курков меня все пугал: «Не торопись домой. Может, тебя придется задержать на пару месяцев, как специалиста». В ответ я про себя посылал его куда-то далеко, но тревога оставалась — этого еще мне и не хватало! Документы на отъезжающих уже заготовлены. Отправка ожидается в течение мая.

А пока весь апрель без конца ездили на стрельбы. Кожа на наших лицах от солнца, ветра и пыли задубела и сошла по несколько раз.

В последних числах апреля состоялся вечер для демобилизующихся. Весьма оригинально прошли в Котовске пасхальные дни. Из моего письма Нине от 23 апреля: «Как у вас в Ленинграде встречали Пасху? Упаси бог, если так, как в Котовске. Мне не пришлось идти в караул, как я тебе писал в последнем письме — попал в комендатуру, в патрули. Вот весело было!

День прошел спокойно, чинно разгуливали парочки, погода была замечательная, чирикали соловьи, а ночью зачирикали автоматы. На одной улице кого-нибудь режут, на другой — раздевают, на третьей дом тащат на куски! Ну и ночка была. Одного у нас убили, двоих мы застрелили, кому-то из наших всю физиономию разбили и т. д. и т. п. А в одно из окрестных сел пришлось коменданту послать две машины — целый вооруженный отряд на оцепление. Вот как у нас встречали Пасху! А на другой день опять была хорошая погода, звонили колокола, и мирно разгуливала публика по городу — как ни в чем не бывало…» Тут ни убавить и ни прибавить.

Проходили последние учебные дни. Настроение отъезжающих передалось всем остальным, активность на занятиях упала — ясно, что нас надо скорее отправлять.

Провожали нас хорошо: музыки и красивых слов хватало, а вот новое летнее обмундирование выдать нам наотрез отказались.

На память получил служебную характеристику: «Красноармеец… рождения 1921 года, уроженец г. Ленинграда, образование 10 классов, беспартийный. В рядах РККА служил с декабря 1939 года по август 1941 года. С 10 августа 1941 года находился в плену по 5 мая 1945 года.

В батарее управления с сентября 1945 года. За период мирной учебы он показал себя дисциплинированным, примерным бойцом и по ходатайству командира батареи перед командованием части был переведен в декабре 1945 года на должность командира отделения в топовычислительном взводе.

Находясь в батарее управления, взысканий не имел, а за хорошее отношение к боевой и политической подготовке имел четыре благодарности от командования.

За период службы в батарее управления показал себя политически выдержанным, морально устойчивым и делу партии Ленина-Сталина предан.

Командир батареи управления воинской части полевая почта 44 071 старший лейтенант Резников».

Раз «делу партии Ленина-Сталина предан» — с такой характеристикой в Ленинград возвращаться не стыдно, но интересно совсем другое. Когда я обратился к комбату за характеристикой, то он бросил: «Напиши.

Я подпишу». Мне пришлось самому себе писать характеристику, но это очень трудно: так и хочется умалить свои достоинства, проявить ненужную скромность. В результате получилась сухая, протокольная бумага, где содержались только бесспорные факты. К тому же писал наспех и карандашом. При подписании произошел разговор:

— Ты же ничего не написал о себе.

— Написал, что есть.

— Ты же тянул один всю батарею, был и за старшину.

— Просто служил…

— Ну, как знаешь…

Ожидали подачи эшелонов. Документы на руках. Вместе с ними я получил значительную сумму денежного вознаграждения почти за год службы (я столько и не ожидал!), а также талоны, по которым в Ленинграде получу продукты на месяц — воблу, сахар, пшено, сухари, махорку и что-то еще. Все это окажется очень кстати.

К отъезду готовились втроем: старший сержант из огневых взводов ленинградец Вася Цибин, тоже огневик сержант москвич Маслов и я, командир отделения топоразведки, бывший сержант, ленинградец. Воинское требование на билет от Москвы до Ленинграда у нас с Цыбиным было на двоих, а от Котовска до Москвы — единое на троих.

Вот и наступил долгожданный день — 22 мая 1946 года. Мы уезжали во второй половине дня, и часа два пришлось проболтаться на станции в ожидании отправки. И тут со мной произошел казус. Из полка приходили ребята прощаться с нами — то один хлопнет по плечу, то — другой: «Димка, уезжаешь?» В каждом таком случае с целью закрепления армейского братства мы брали в станционном буфете по граненому стакану водки, но без закуски, которой в буфете не было. Отсутствовал даже хлеб — на все давно введены карточки, а мы и не знаем об этом. Совсем оторвались от гражданской жизни. Потом подходили другие, также сбежавшие с занятий, и процесс прощания растянулся до вечера. В результате я «накачался» до предела, опрокинув за каких-то пару часов восемь стаканов водки. Несмотря на то что я давно отъелся на армейских харчах после многолетней голодовки, такого количества водки для меня оказалось многовато: я свалился и ничего больше не помнил. Так и не пришлось в последний раз помахать Котовску на прощание. В поезд меня просто «погрузили» на руках — позор, да и только!

Без сознания, не ощущая всю торжественность момента, бесчувственным тюфяком оставлял я военную службу. Когда уезжал из Ленинграда в 1939 году, мне еще не было и 18 лет, а сейчас — 24 с половиной. Такой или похожей прошла молодость большинства молодых людей моего поколения. И к великому сожалению, вернулись домой далеко не все.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.