2

2

Мы не успели обжить казармы, как в начале ноября вся батарея управления оказалась на «картошке». Командование бригады заключило договорные отношения с районной администрацией, на основе которых батарейцы прямо на корню заготовят картофель для полка на всю зиму в качестве основного продукта питания. Батарее отвели часть полей одного из колхозов в 60 километрах от Котовска. Мужчин в селе не было, многие хаты вообще пустовали.

На картошке мы провели весь ноябрь месяц, поработали славно, и рассказать об этом придется.

Колхоз выделил в наше распоряжение большую пустующую хату. Нас было не более 80 человек, и если бы потребовалось дополнительное помещение, колхоз без труда мог его предоставить, но нам хватило и этого.

Перед отъездом на картошку комбат Валич сообщил мне, что он недавно подал рапорт с ходатайством о восстановлении мне утерянного сержантского звания и о назначении меня на должность командира отделения. Мои анкетные данные ему хорошо известны. Командование ответ не задержало: восстановить звание невозможно, так как отсутствуют данные о том, что это звание было мне когда-то присвоено — все документы погибли вместе с полком и дивизией. А что касается назначения меня на штатную должность командира отделения топоразведки, то приказ по полку уже в печати.

Не ожидая подписания приказа по полку, Валич и Бочкарев назначили меня командиром отделения, а равно и старшим по картофельной команде. Надо сказать о том, что командиром отделения я числился чисто формально, чтобы на законных основаниях получать причитающееся мне новое содержание, а практически негласно меня поставили старшиной батареи управления вместо уволенного в запас старшего сержанта Нерсесяна. Я уже говорил о том, что в батарее не было ни одного сержанта, кроме меня, но и то — под вопросом, поскольку документы отсутствовали. Рядовой оказался на должности старшины, но это никого не удивило, поскольку фронтовики за войну много знали случаев, когда не только младших командиров приходилось рядовым замещать, а и выбывших в бою офицеров.

Мне было поручено организовать порядок размещения, режим труда и отдыха, охрану продуктов, доставленных нам из Котовска, — хлеба, мяса, жира, сахара и прочего, — приготовление горячей пищи и все остальное. Пожелав мне успеха на новом поприще, офицеры отбыли в Котовск, посчитав свою миссию законченной. Кем бы я теперь не считался, но по любому вопросу спрос будет только с меня — других младших командиров в батарее не было.

С первых дней пребывания на картошке стихийно установился довольно оригинальный порядок работы и отдыха батарейцев. Сутра и до 18.00 все добросовестно копали картошку, собирая ее в специально доставленные из Котовска холщовые мешки. Их складировали в течение дня под навесом возле хаты, где я обосновал базу.

За обедом из наваристого мясного супа с картофелем все дружно вытаскивали одно мясо, а суп заевшаяся братва игнорировала.

Я приказал готовить только по числу заказанных накануне порций — нечего зря продукты переводить, страна еще не разбогатела, и неизвестно, когда это произойдет.

После такого обеда почти каждый брал по мешку картошки, взваливал на плечо и тащился с этим в облюбованную заранее хату, где его ждала хлебосольная и любвеобильная хозяйка с бутылью самогона, и оставался там на всю ночь. На другой день с раннего утра все опять работали в поле. По большому счету выкопанная нами картошка принадлежала этим женщинам. Криминала во всем этом я не усматривал.

Изредка, раз в десять дней, навещавшие нас офицеры, приезжавшие с колонной машин за очередной партией выкопанной картошки, тоже одобрили все мои действия и подтвердили мою полную самостоятельность в этих «бытовых» вопросах. Иногда Валич и Бочкарев оставались с нами на пару дней и участвовали в нашей поголовной пьянке. Они это называли «встряхнуться». Оба со дня на день ждали приказа об увольнении, и мне трудно осуждать за это их, оставшихся живыми на той страшной войне.

Старший лейтенант Резников в колхоз не приехал ни разу. Почему? Думаю, комбат понимал, что присутствие Резникова приведет к неизбежным конфликтам его с нами, а также с местными жителями, которые полностью были на нашей стороне и в случае необходимости не дали бы нас в обиду. Валичу все это ни к чему — он хотел спокойно дослужить, а потому Резникова к колхозным делам не привлекал и не допускал, а сам Резников к этому и не стремился. Такая позиция устраивала обе стороны.

Старшим по кухне у меня работал Сергей. Фамилию не вспомнить. Он тоже повадился ходить по вечерам в гости, но у него все оказалось серьезнее, и он пообещал своей знакомой вернуться к ней после демобилизации, что и выполнил через месяц. А я опять выглядел «белой вороной» — пьянки в Линце мне хватит надолго, а Нину никто не заменит. Пристрастия к спиртному я никогда не проявлял и выпивал лишь в исключительных случаях…

Обеспечив полк картофелем, батарея управления в конце октября вернулась в Котовск. Вновь потекли размеренные армейские будни.

Пока трудился в колхозе, приказом по полку меня назначили на должность командира отделения топоразведки. У меня существенно возросло денежное довольствие, получил новое обмундирование и практически стал хозяином на батарее, поскольку офицеры продолжали уклоняться от службы и в батарее бывали все реже и реже. Личный состав батареи все это тоже устраивало. По-видимому, я был на месте и «палку не перегибал», до конца службы конфликтов ни с кем не имел.

В Котовске меня ждала и первая весточка от Нины. Первая за столько лет! Это была открытка от 15 октября, которую я получил только 29 ноября. Теперь оба знали, что живы мы и жива наша дружба. Что могло быть дороже? Аза два дня до отправки открытки, 13 октября, Нина отправила первое письмецо, но я его получу только 15 декабря — так работала почта!

В открытке от 15 октября Нина писала: «Очень хочется увидеть тебя, но если это сейчас невозможно, то буду еще ждать и ждать. Терпения у меня хватит, в этом ты должен был быть всегда уверен».

В письме от 13 октября повторяются те же слова: «Дорогой Дима! Если бы ты только знал, как обрадовала меня твоя весточка. Я тебя всегда ждала, жду и буду ждать, если в твоей личной жизни не произошло каких-либо изменений, как, например, ты, может, уже обзавелся семьей…Я верила, что ты жив, а кроме тебя мне никого не надо, и думать ни о ком не хочу… Я тебе все высказала, что у меня на сердце и в душе. Как хочется тебя увидеть поскорее. Димок, скорее бы с тобой встретиться…»

Военные годы Нина с семьей провела в Свердловске, а затем в Москве.

Моя верная и любящая подруга оставалась сама собой, и даже немного «переборщила» в письме от 9 января 1946 года: «Относительно тебя могу написать, что ты для меня останешься, каким был и раньше, — будь ты контужен или ранен, с ногами, без ног и т. д.» В общем — хватало и радости, и слез. В этом же письме было еще четверостишие:

Всегда о тебе я помнила,

Но горьких слез не лила.

Что ты вернешься, я верила

И только тебя ждала.

Так завязалась переписка с Ниной, мамой, Олей, родными и друзьями. Первые письма приходили относительно быстро — за пару недель, — но поближе к зиме срок увеличился до полутора месяцев. На письмах на память красовался штамп: «Проверено военной цензурой». Было видно, что цензура не справляется с потоком писем от истосковавшихся друг по другу за годы войны людей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.