Фокшаны
Фокшаны
Батальоны растянулись на несколько километров. В походе участвовало более 10 000 человек — это примерно стрелковая дивизия мирного довоенного времени.
Шли бодро, с песнями, но без оружия — полная аналогия с походом Ташлык-Александрия в июле 1940 года. На этот раз издалека видно, что идут не новички, как тогда, а старослужащие. Казалось, что мы всю жизнь ждали момента, когда снова сможем встать в солдатский строй, а о большем и не мечтаем. Ходить в строю никто не разучился — до войны все служили либо в пехоте, либо в артиллерии и не раз участвовали в дальних походах.
Шли твердым солдатским шагом, только «в ногу» и держали равнение, как положено по Уставу. Мы просто по-другому не умели ходить в строю, тем более что шли вчерашние смертники, только-только снова ставшие солдатами. Ноги с первого дня похода втянулись в привычную работу: натертых мест и мозолей ни у кого нет, санчасть никому не требуется. Командиры рот не удержались оттого, чтобы с долей восхищения не заметить:
— Идут как на параде! Сразу видно довоенную школу! — И далее в таком роде. Они тоже не терялись, стараясь, чтобы каждый дивизион показал лучшую подготовку.
Регулярные стрелковые части довоенной поры помимо огневой усиленно занимались строевой подготовкой — муштровали нас тогда, что надо! А в годы войны те, кто приходил в армию в качестве призывников, да и старшие возраста, мобилизованные на войну, естественно, не успевали захватить все прелести усиленной строевой подготовки — обстановка на фронте требовала быстрых пополнений людских резервов.
Удивительным показалось и то, что обычно для взвода или роты должно пройти время, скажем, месяц, чтобы подразделение научилось ходить встрою. Пока у каждого бойца определится постоянное место, пока он к нему привыкнет. Ведь каждое место требует конкретных действий в зависимости оттого, где боец находится: он «направляющий» или «замыкающий», «правофланговый» или «левофланговый» и т. п. Каждый боец за начальный период должен «притереться» к тому, кто идет перед ним и, скажем, «волочит» ногу, и к тому, кто шагает следом и непрерывно наступает на пятки, торопясь неизвестно куда. Многим вообще не сразу давалась солдатская наука ходить в ногу. Во всяком деле — свои премудрости. А тут с первого дня идут подразделения, впервые сформированные, но кажется, что они сколочены давно. Помню, кто-то задумчиво произнес на ходу:
— Хоть ногами послужим родине, ребята… — Все промолчали, ибо думали о том же.
К чести тех моих товарищей, которым посчастливилось снова встать в солдатский строй, могу напомнить, что многим из них удалось не только «послужить ногами», но и принять участие в штурмах Кенигсберга и Берлина, в освобождении Праги. Те отзывы, которые доходили до нас в разное время, были однозначны: вчерашние смертники также хорошо воевали, как и ходили в строю, словно торопились в последних боях с фашизмом успеть выплеснуть всю свою ненависть к врагу, накопившуюся за годы плена и концлагерей.
Единственную усталость за первый день похода ощущали лишь наши глотки, трудившиеся с утра до вечера. Обычно, в шутку или всерьез, в армии, во всяком случае, до войны, принято было считать строем тот, который шел с песней. К тому же песня, хочешь или не хочешь, невольно заставляет идти в ногу. А без песни — это уже не строй, а неизвестно что. Помня об этом, а также по старой привычке, да еще от радости, что движемся навстречу солнцу, мы перепели за первый день всё, что знали из довоенного репертуара и чему научились в Винер-Нойштадте.
Из старых песен любили «Катюшу», «Три танкиста», «Авиационный марш», «Ой ты, Галю, Галю молодая», «Пехотную строевую» и другие. Последнюю особенно часто пели перед войной. Там были такие слова:
Идем вперед лавиною могучей,
И ты всегда идешь со мной
В строю пехотном спутник неразлучный —
Мой друг, мой верный штык стальной.
Возьмем винтовку на изготовку,
И когда в атаку пойдем —
Не дрогнет рука. Ударом штыка
Расправимся мы с врагом.
Мы все земли советской патриоты,
И пусть прикажет нам нарком:
Пойдут колонны сталинской пехоты,
Пойдут на смертный бой с врагом.
Из новых песен в ходу были «Марш артиллеристов» с такими словами:
Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовет отчизна нас.
Врагу мы скажем: нашей Родины не тронь,
А то откроем сокрушительный огонь!
За слезы жен и матерей
Из сотен тысяч батарей
За нашу Родину — огонь, огонь!
А в «России» нас особенно трогали слова:
Над полями перекатными,
Над лесами необъятными,
Под разрывами гранатными
Песня, ласточкой лети!
Эх, Россия, любимая земля, земля,
Родные березки и поля, поля!
Как дорога ты для солдата,
Родная русская земля!
Направленность песен отвечала духу того времени и будоражила молодые неугомонные сердца, но песня «Россия» вполне созвучна и нашему времени, постепенно вытесняющему слово «советский» и заменяющему его словом «русский» или «российский». Было много и других песен, но в памяти сохранились именно эти.
Интересно отметить и такую деталь: в каждом взводе или в роте всегда имелся штатный запевала. Его хватало на все времена. А сейчас? Песни не смолкали в течение дня, и в этих условиях мы вынуждены были выделять из своих рядов не менее десяти запевал на взвод. Ни один запевала в одиночку подобной певческой нагрузки выдержать не мог. В конечном счете, пришлось запевать всем по очереди, не исключая и меня, у которого голосовые связки отвечали солдатским стандартам — голоса всегда хватало с избытком — но, как говаривали домашние, медведь когда-то «наступил на ухо»…
В первый день, пройдя около 40 километров, заночевали вблизи венгерской границы. Перешли ее на следующий день так же просто, как переходят с одной стороны улицы на другую. Никакой пограничной стражи не видели. Вроде и деревья те же, и трава, и цветы — но это другая страна. Отличие чувствовалось и в деталях сельского быта, и в характере строений, и особенно в одежде. Венгры любили одеваться ярко и пестро с преобладанием синих, желтых и красных тонов.
Шли по земле народа, на языке которого никто из нас не знал ни гу-гу, ни единого слова. Но выход нашелся: вся Европа понимала немецкий язык, — этому в войну научилась! — и с его помощью мы успешно беседовали с венграми.
Прошли зеленый городишко Шопрон на северо-западе Венгрии, повернули на юго-восток. По обе стороны широкой проселочной дороги тянулись бесконечные поля, пасся скот. Местность равнинная. Деревушки почти сливаются одна с другой. Прошли городок с любопытным названием Папа. Видимо, он потому и запомнился. После Папы пошли возвышенности, появилось множество садов.
Вот город Веспрем. Идем на Секешфехервар, обходя с севера озеро Балатон. Мы знали, что в этом районе шли длительные кровопролитные бои, и песни на время сами собой умолкли.
Повернули на северо-восток: впереди — Будапешт. Весной 1942 года я уже проезжал в вагонах за колючей проволокой через этот один из красивейших городов Европы. Еще тогда запомнились ажурный мост через Дунай, гора Геллерт. Наш путь пролегал через город. Шли по одной из центральных улиц Будапешта. Пели, не смолкая. Как на грех подошла моя очередь запевать «Авиационный марш». Надолго остались в памяти эти минуты.
На панелях полно фронтовиков — гуляющих солдат и офицеров Советской армии. Увидев и услышав необычную солдатскую колонну с песнями, но без оружия, — в то время так не ходили — они останавливались, и скоро на панелях образовалась плотная стена военных, с удивлением рассматривавшая нас. Но это не все.
Вдоль улицы много госпиталей, а также общественных зданий, приспособленных советским командованием под временные госпитали. Окна в них распахнуты настежь, и те больные и раненые, кто мог передвигаться, сбились у окон и тоже смотрели и слушали нас.
«Что за странная колонна? Кто они и откуда? Почему без оружия?» Такие вопросы возникали у многих. Но все стояли молча и разглядывали наши горланящие, запыленные батальоны, печатавшие строевой шаг — фронтовики так не ходили встрою. Возможно, они уже знали о нас.
А мы шли с виду здоровые, не калеки, пели с подъемом, и, безусловно, переоценивали себя — это точно! Только позднее мы почувствовали некоторую неловкость своего положения.
За весь поход Винер-Нойштадт-Сибиу самые тяжелые мысли оставил именно переход через центр Будапешта: мне не забыть глаз солдат и офицеров, вроде как с укором смотревших на нас. Конечно, они не могли знать всего того, что каждому из нас пришлось испытать в плену и концлагере, но в любом случае это не шло ни в какое сравнение с тем, что испытала наступающая Советская армия.
То, что поход протекал без оружия, объяснялось просто: в конце похода нас раскидают по разным боевым частям и соединениям. Там и получим оружие в соответствии с нормами снаряжения, действующими в той или иной дивизии или бригаде.
После Будапешта повернули на юго-восток, в который раз перейдя Дунай. Теперь нас окружали сплошные виноградники. Урожай еще не снимали, и мы угостились таким виноградом, которого больше нигде не встречали.
Впереди — Цеглед. После него резко повернули на юг в направлении югославской границы. Прошли Кечкемет, Сегед. Пройдя последний, повернули на восток и двинулись вдоль границы.
И вот, пройдя в общей сложности по венгерской земле около 700 километров, мы покинули ее на стыке трех границ — югославской, венгерской и румынской. Я снова был в Румынии, которую оставил в марте 1942 года. Теперь наш путь лежал строго на восток. Прошли города Арад, Тимишоара, Дева. Виноградники кончились, кругом простирались поля подсолнечника, риса, конопли. Дошли до Карпат. Необычайно чистый воздух. Склоны гор поросли лесом. Бегут вниз родники и речушки с кристально-чистой ледяной водой. Мы с огромным удовольствием пили эту воду мылись, купались, стирали пропотевшие и запыленные гимнастерки, портянки.
Об этом мечтали давно, поскольку шли все время в густонаселенной местности, а тут можно было «отвести душу» без посторонних глаз.
Промежуточным пунктом назначения оказался железнодорожный узел и город Сибиу. Здесь в течение двух-трех дней будем ожидать эшелоны. По Румынии 500 километров прошли строем, а теперь нас повезут — в Южных Карпатах прямых дорог нет, они все петляют, много перевалов и туннелей. Передвигаться в пешем строю не рационально, мучительно и долго.
Уже середина сентября. За тридцать дней, двигаясь не спеша по 40 километров в сутки, мы прошли около 1200 километров. Но главное — мы продвигались к своей государственной границе.
Наконец составы поданы. Снова в путь. Опять ехали с песнями в открытых теплушках, сидели в дверях и болтали ногами над убегающими рельсами, как не раз бывало до войны. А как давно все это было! Ни на минуту не забывали о том, что приближаемся к своей потерянной родине.
Нам предстояло проехать около 500 километров по гористой местности, где отметки высот более 1000 метров над уровнем моря. Если бы мы шли пешком, то сколько солдатской каши потребовалось бы для такого перехода. Сточки зрения «географических открытий» это интересно, а сточки зрения командования и здравого смысла — ни к чему.
Нам надоело ехать в теплушках — погода такая чудесная — и мы перебрались на крыши вагонов, чтобы иметь лучший обзор, напрямую наслаждаться природой и обдуваться хоть небольшим ветерком. Только веселой гурьбой облепили крыши по всему составу, радуясь преимуществу новых «плацкартных» мест, как поезд на полном ходу скрылся в туннеле, а когда вынырнул, то нас как ветром сдуло с крыш: второй туннель нам ни к чему, и мы поторопились вернуться в вагоны, в прежний комфорт. В туннеле мы едва не задохнулись от горячего, коптящего, черного паровозного дыма, что стлался поверх вагонов, обволакивая нас: мы уткнулись носами в гимнастерки, распластались, что было мочи — запас высоты от крыши вагона до свода туннеля критический! — и только ждали, когда все это кончится. Понятно, что от копоти мы сразу стали «неграми».
Так проехали города Брашов, набивший оскомину еще до войны — Плоешти, Бузеу и, наконец, остановились в Фокшанах.
Как вскоре выяснилось, городок Фокшаны расположен в восточной части Румынии на широте нашего Измаила и всего в 75 километрах от пограничной реки Прут, так знакомой нам по 1941 году. И надо было случиться так, что всего в 50 километрах севернее Фокшан по реке Прут находились боевые позиции 150-й стрелковой дивизии, в рядах которой я встретил войну. Здесь мы стояли в июне-июле 1941 года. Я вновь попал в знакомые края, только… с другой стороны Прута, но мы уже могли упиваться запахами родных молдавских полей и виноградников, близким воздухом родины.
Эшелон доставил пополнение в 317-ю артиллерийскую бригаду, стоявшую на окраине городка. Теперь я буду служить в 274-м гаубичном артиллерийском полку, где меня определили во взвод топографической, инструментальной разведки штабной батареи управления огнем. Это для меня совершенно новая военно-учетная специальность, но не боги горшки обжигают.
Полк стоял в роще, где был разбит палаточный городок. Жизнь на новом месте протекала спокойно, и на душе музыка играла: граница совсем рядом, а армейская служба меня никогда не тяготила.
Коротко об офицерах. Командир батареи — капитан Валич, призванный в начале войны из резерва. Ему под пятьдесят, он давно навоевался и жил одной мечтой о возвращении в родные пенаты. Апатичен.
Командиром взвода старший лейтенант Бочкарев — тоже не кадровый офицер, бывший преподаватель топографического техникума. Он тоже с нетерпением ожидал конца военной службы. Спокойный, уравновешенный человек на грани безразличия ко всему происходящему — «моторесурс» давно выработался!
Только командир другого взвода, старший лейтенант Резников — кадровый офицер из военного училища. Ему служить и служить. Он молод, порывист, но серьезен. Резников знал, что очень скоро станет хозяином батареи. Он ждал этого часа, пока оставаясь в стороне.
Все три офицера обладали такими качествами, что служить под их началом было легко. Солдат и сержантов они понимали, правда, отношения смахивали на панибратство, но мы не в обиде. Я упоминал, что всегда предпочитал строгих командиров, которые ни себе, ни другим не прощают небрежности и ошибок. Одним из таких был Данилов, любовь моя!
На батарее только один старший сержант Нерсесян, уроженец солнечной Армении. Он верховодил батареей, занимая должность старшины. Но как верховодил? Он часами просиживал на пригорочке возле палатки и в своих думах видел себя в кругу семьи. Ему к сорока, и он уже не служака. Будучи призван на войну из запаса, он с нетерпением, как и все остальные, ожидал вторую очередь демобилизации, под которую подпадал. В октябре мы тепло проводили его домой, а его место занял я, но об этом впереди.
Демобилизацию второй очереди полк застал в Фокшанах.
Она заканчивалась 1918 годом рождения. Родившиеся с 1919 по 1921 год оставались служить. В основном это были призванные на срочную службу в 1939 году. Мы хорошо проводили всех отъезжавших на родину, зная, что следующими будем мы. А пока служба продолжалась. Наши офицеры так и обходились без сержантского состава. Учебные занятия протекали вяло, почти как в Винер-Нойштадте. Депрессия после длительной войны и военной службы постепенно охватывала всех бывших фронтовиков.
Своей новой военной специальностью я овладел быстро. Немного помогло и то, что Нина, будучи студенткой географического факультета Ленгосуниверситета, готовясь к профессии картографа, много рассказывала мне еще в школьное время о картах, о системах координат, в том числе и о системе Гаусса-Крюгера, которая применялась в 274-м гаубичном полку. Я до службы в этом полку поверхностно был знаком и со специальными оптическими приборами, такими, как теодолит, буссоль, нивелир, стереотруба, — все напоминало о Нине. Да и отец ее, Алексей Васильевич Траур, завкафедрой картографии в университете и преподававший в военных академиях, был специалистом высокого класса по геодезии, методам корректировки артиллерийского огня. Им написано более десятка книги учебников, он — доктор наук и генерал-майор инженерно-артиллерийской службы. Выходило, что все дороги вели меня в артиллерию!
Видя мои явные успехи по службе, старший лейтенант Бочкарев решил походатайствовать перед командованием о восстановлении мне сержантского звания, и с этой целью полк сделал запросы в соответствующие инстанции.
Находясь в Фокшанах, неподалеку от границы СССР, я наконец решился нарушить «обет молчания» — теперь могу написать домой, поскольку куда ни уйдет бригада, ее полевая почта останется со мной. Самым трудным оказалось первое решение: кому писать? Мне, старому солдату, захотелось сперва заполучить «разведданные» о своих близких, и я написал первое письмо бывшему комсоргу параллельного класса Мариночке Бредковой: ранее я учился с ней водном классе, а жили на одной лестнице. Я просил Марину поделиться новостями о себе, о наших общих школьных друзьях и о моей маме. Второе письмо я послал двоюродной сестричке Оленьке с необычной, да к тому же и не очень умной просьбой: сходить в подворотню дома, где жила Нина, и посмотреть в таблице жильцов — числится ли в числе проживающих семья А. В. Граур, будто в годы войны кто-то мог следить за правильностью этих данных. Есть же чудаки на свете! Оле я наврал, что в этом доме проживал до войны мой товарищ, но Олю не проведешь: она поняла, что товарищ в юбке.
Отправив два письма, я на другой день не выдержал и написал еще одно — Нине на ее довоенный адрес, но и тут начудил, назвав ее в письме сестрой — сестры ведь могут быть и троюродные и более дальние — на случай, если письмо попадет в руки воображаемого грозного супруга. Такой версии я не исключал, поскольку сам изволил пропадать без вести более четырех лет. Теперь оставалось ждать ответов.
Полковая жизнь текла своим чередом. Я по-прежнему выпускал «Боевой листок», а тут еще все «заболели» футболом, и я, любивший эту игру в детские годы, начал сколачивать футбольную команду полка, после чего приступили к тренировкам.
В конце октября, когда заметно похолодало, и в палатках спать стало не так комфортно, как месяц назад, поступил приказ о передислокации 317-й артиллерийской бригады в город Котовск. Прослужив не более месяца в Фокшанах, мы оседлали студебеккеры, из которых состоял весь автопарк бригады, и с гаубицами, пушками и песнями двинулись далее на восток.
Теперь сомнений нет: с «заграницей» покончено навсегда! Об этом мечтали не только мы, но главным образом — старожилы бригады, фронтовики. Всех тянуло на родину — хватите нас Европы, насмотрелись!
Все, сидевшие на машинах, покрылись густым слоем пыли. Бригада шла на полной скорости, словно водители боялись, чтобы командование не завернуло машины назад. Мы жадно всматривались вдаль, и каждый хотел первым увидеть реку Прут и государственную границу. Особые чувства одолевали таких, как я, кто либо начинал войну именно здесь в 1941 году, либо наступал на запад в 1944 году…
И вот последние 270 километров по румынской земле. Проехали города Бакэу и Бырлад. Машины прошли в 20 километрах западнее местечка Фэлчиу, в наступлении на которое 8 июля 1941 года 150-я стрелковая дивизия понесла первые тяжелые потери личного состава. Они оказались невосполнимыми в тогдашних условиях Южного фронта.
И вот это произошло: мы миновали реку Прут — Государственную границу СССР. Впереди 180 километров уже по своей земле.
Позади остался Кишинев, скоро — Днестр. Во второй половине дня проскочили Дубоссары и, наконец, Котовск — все тот же, и мне в нем снова служить. Три последних дня июля 1941 года наша дивизия тщетно пыталась удержать горевший Котовск, но силы были слишком неравными…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.