Глава 15 Груз алмазного венца
Глава 15
Груз алмазного венца
Мария Федоровна любила светские удовольствия и, в отличие от мужа, находила в них немало приятного. Но порой и она уставала, чувствуя себя подавленной и разбитой. Ей иногда опять хотелось быть молодой и беззаботной, преданной своим мечтам и порывам, и всей душой устремленной в радостное будущее.
С годами отношение к будущему не было уже столь же восторженным; жизнь научила в полной мере довольствоваться настоящим и не стремиться туда, где все так непредсказуемо, где могут ожидать тяжелые испытания, где старость, холод и тлен. Но жизнелюбия Царица не теряла, старалась не обременять себя тяжелыми думами, зная наверняка, что все равно будет так, как угодно Всевышнему.
В свои сорок лет она нередко изумляла непосредственностью и свежестью чувств. Это могло показаться легкомыслием, которое, впрочем, никогда не граничило с глупостью. Ее облик сохранял удивительное изящество и грациозность молодости. Она внешне мало изменилась за годы замужества и нередко выглядела ровесницей дамам, моложе ее на многие годы. Изящество фигуры, живой блеск глаз, кокетливая улыбка — все осталось таким же, как в юности. Она пленяла сердца и воображение молодых.
Великий князь Константин Константинович, человек тонких художественных восприятий, поэт и эстет, в 1888 году посвятил ей нежное лирическое стихотворение, наверное, самое трогательное в ряду различных сочинений в прозе и поэзии об этой Русской Царице.
На балконе, цветущей весною,
Как запели в садах соловьи,
Любовался я молча тобою,
Глядя в кроткие очи твои.
Тихий голос в ушах раздавался,
Но твоих я не слышал речей:
Я как будто мечтой погружался
В глубину этих мягких очей.
Все, что радостно, чисто, прекрасно,
Что живет в задушевных мечтах,
Все сказалось так просто и ясно
Мне в чарующих этих очах.
Не могли бы их тайного смысла
Никакие слова превозмочь…
Словно ночь надо мною нависла,
Святозарная, вешняя ночь!
Мария не была злопамятной, умела прощать людям их заблуждения и ошибки. Не прощала лишь подлости. Однако всегда была великодушна к тем, кто уходил из жизни, и не говорила о покойных дурно. Уж сколько у нее было неудовольствия от Ольги Федоровны, сколько неприятных минут ей доставила эта Великая княгиня, но когда она умерла весной 1891 года, то Мария Федоровна искренне печалилась и вспоминала ее лишь добрыми словами.
С живыми у Царицы было много хлопот. Когда требовалось, то умела подчеркивать свое нерасположение к тем, кого не любила или считала нарушителем династических норм, фамильного достоинства.
В 80-е годы на небосклоне петербургского света начинала всходить еще одна великосветская звезда — Великая княгиня Мария Павловна, происходившая из рода Мекленбург-Шверинских герцогов. В двадцатилетием возрасте пышнотелая Принцесса стала женой третьего сына Александра II Великого князя Владимира Александровича и получила имя Марии Павловны.
В Романовском кругу ее звали «Михень». Женщина неглупая, но чрезвычайно тщеславная и претенциозная, она тратила немало сил и времени на самоутверждение. Первые годы в России Михень себя мало проявляла, но после смерти Александра II мало-помалу начинала претендовать на звание первой «гранд дамы Империи». Но тогда это место прочно было занято Ольгой Федоровной, и между старой и молодой Великими Княгинями быстро установились недружелюбные отношения.
Великий князь Владимир, преданно любивший свою Мари, все больше и больше подпадал под ее влияние и постепенно начал говорить и действовать лишь с ее голоса. Александр III крепился некоторое время, а затем решил все-таки объясниться со своим младшим братом. Его особенно раздражали постоянные и многомесячные поездки Владимира и Михень по европейским курортам.
К тому же великокняжеская пара вела себя за границей слишком вызывающе. Мало того, что они обосновывались там всегда по-царски (лучшие апартаменты, многочисленная прислуга, богатый выезд, непременная ложа в театре), но Михень старалась играть и заметную общественную роль. Встречи с правителями и принцами, с политическими деятелями и журналистами, с известными актерами, писателями, художниками. Брат Царя вызывал повсеместный интерес, и Мария Павловна просто купалась в лучах известности и пиетета. Без мужа она не любила выезжать, так как в таком случае не было необходимого внимания.
Царь долго терпел, но в конце концов не выдержал. В октябре 1884 года он писал Владимиру: «Вообще мне и многим другим кажется странным, что вот уже почти 10 лет подряд, что ты каждый год ездишь за границу без всякой нужды; это тебе очень вредит в глазах и мнении твоих подчиненных и неправильно в служебном отношении» (Великий князь в это время занимал пост Командующего войсками гвардии и Петербургского военного округа).
Мягкое увещевание Монарха имело лишь краткосрочный эффект, а через некоторое время заграничные вояжи Михень и Владимира возобновились. В феврале 1889 года произошло резкое объяснение между братьями. Александр III с горьким сожалением писал брату: «Теперь я вижу, что ни мои просьбы, ни мои желания, ни предложения вами не принимаются. То, что хочет твоя жена, ты будешь добиваться во что бы то ни было и никаким моим желаниям не подчинишься. То, что Папа и Мама было легко делать, мне невозможно: это приказывать! Как может брат брату приказывать! Это слишком тяжело!»
Император был возмущен и свое нерасположение продемонстрировал отказом навестить Михень в день ее рождения 2 мая 1889 года. Объясняя свой афронт, Царь сообщал Владимиру: «Действительно, я недоволен твоей женой. Несмотря на все мои просьбы, желания, предложения и требования, она преспокойно прокатилась за границу и настояла на своем. Как же я должен смотреть на это? Промолчать и проглотить явное глумление над моим желанием и ждать, что это будет продолжаться всякий раз, когда она этого пожелает!? Вдобавок возвратиться накануне своего рождения и ждать, чтобы ехали к ней с поздравлениями; это уж чересчур бесцеремонно и странно».
Завершая послание, Александр III задал брату вопрос: «Почему ни с кем из семейства у меня таких столкновений не было, как из-за твоей жены?» Ответа он не получил. Михень же и дальше продолжала вести себя слишком своенравно, что граничило с неуважением к особе Государя и не могло вызвать симпатию.
Муж Марии Павловны занимал высокое место в династической иерархии. После Царя и его сыновей он был следующим по старшинству, и это обстоятельство очень укрепляло самомнение бывшей Мекленбургской Принцессы. Во дворце Великого князя постепенно образовался влиятельный салон, где обсуждались, а часто и осуждались важнейшие аспекты государственной политики, все сколько-нибудь заметные династические истории.
При этом Михень позволяла себе делать критические замечания о Царе, о Царице и даже злословила на их счет. Это было возмутительно, раздражало Александра III и Марию Федоровну, но изменить они ничего не могли. Власти Самодержца было недостаточно, чтобы заставить близких родственников вести себя подобающим образом.
Но Мария Федоровна не могла смириться и сделала то, что должна была сделать: она перестала подавать руку Михень. Сухой кивок головы на официальных церемониях и семейных трапезах — это все, на что могла рассчитывать Мария Павловна. Но иногда она получала и такие удары, от которых долго не могла прийти в себя.
На одном из придворных балов Мария Федоровна публично прокомментировала внешний облик родственницы. «Бог знает, на что она похожа, она такая красная, что можно подумать, что она пьет», — заметила Императрица.
Высказывание Царицы со скоростью электричества облетело все гостиные. Конечно, его находили не слишком изящным, но зато «пуля попала точно в цель». После таких потрясений тридцатилетней Великой княгине, считавшей себя неотразимой красавицей, действительно надо было срочно ехать лечиться в Биарриц или Баден-Баден!
«Холодная война» между Марией Федоровной и Михень продолжалась несколько десятилетий. По временам наступали периоды затишья, но «баталии местного значения» неизбежно возникали.
Марии Федоровне приходилось нелегко со многими родственниками; постоянно надо было опасаться каких-то нежелательных вестей, скандальных событий, задевавших непосредственно Царскую Семью. Одно из таких происшествий случилось в самом начале 1888 года.
2 января Императрица вместе с Александром III была на обеде у Великого князя Алексея Александровича, а затем Царь поехал к себе в Аничков заниматься, а Минни — в Михайловский театр. Настроение было спокойным, впечатления дня были самые обычные, и казалось, что ничего уже непредвиденного произойти не может. Но произошло.
На обратном пути из театра она ехала в карете вместе с Великим князем Сергеем Александровичем и от него услыхала о событии, о котором, оказывается, знала уже чуть ли не вся Фамилия, но она об этом ничего еще не слышала… Выяснилось, что старший сын старого греховодника дяди Низи, Великий князь Николай Николаевич (Младший) состоит уже несколько лет в связи с купчихой, некой Бурениной, что ей уже сорок лет, она имеет двоих сыновей. Сам же Великий князь сгорает от любви и добивается, не больше и не меньше, права вступить с ней в брак! И это кузен Императора!
Императрица не очень хорошо знала Николашу, так как он мало бывал при Дворе, все больше был занят военной службой. И вдруг всплыли такие подробности биографии! Перед Царицей предстала неприглядная картина: отец живет с танцовщицей, а сын — с торговкой! Самое ужасное, что якобы отец, Николай Николаевич Старший, этот старый рамолик, добился у Саши разрешения на брак! Как такое возможно; этого не может быть! Почему он ей ничего о том не сказал!
Около полуночи Мария Федоровна ворвалась в кабинет мужа, по его словам, «как фурия». Царь в таком возбужденном состоянии Минни давно не видел. Состоялось горячее объяснение, из которого выяснилось, что к Императору за этим действительно обращались, но он не придал истории особого значения и «забыл рассказать». Царица была возмущена такой забывчивостью, но главным образом поведением родственников, все время повторяла, что это касается ее лично, так как «у нее тоже есть сыновья».
Ночь прошла почти без сна. Мария Федоровна все снова и снова переживала известие, передумывала сложившуюся ситуацию и больше всего, конечно, беспокоилась не за судьбу Николаши (Бог ему судья!), а за будущее своих детей. Какой пример они получат? Как станут они относиться к своему долгу и закону, если увидят, что во имя страсти можно переступить через происхождение, пренебречь положением и делать непозволительное? Александр успокаивал, как мог, но волнение жены передалось ему, и он пообещал завтра же покончить со всей этой историей.
Слово сдержал. Брак был безоговорочно запрещен. По Петербургу потом ходил анекдот, очень похожий на правду, что якобы Александр III, узнав о намерении своего кузена, в сердцах воскликнул: «Я в родстве со всеми Дворами Европы, а вот с Гостиным Двором в родстве еще не был!»
Через три года случилось еще одно возмутительное происшествие. Второй сын Великого князя Михаила Николаевича и Ольги Федоровны тридцатилетний Великий князь Михаил Михайлович без благословения родителей и без согласия Императора в феврале 1891 года обвенчался тайно за границей с графиней Софией Меренберг, графиней де Торби (1868–1927).
Ее отцом был принц Николай Вильгельм Нассауский (1832–1905), а матерью — дочь поэта Александра Сергеевича Пушкина Наталья Александровна (1836–1913), которая, как морганатическая супруга лица королевской крови, не могла носить фамилию мужа. Владетельным принцем Георгом Виктором Нассауским ей был пожалован титул графини Меренберг. В это время возникла и еще одна матримониальная связь между боковой ветвью Романовых и Меренбергов (Пушкиных). В 1895 году брат Софии граф Георг Николай (Георгий Николаевич) Меренберг женился на дочери Александра II и княгини Юрьевской — Ольге Александровне Юрьевской.
Нассауская династия правила в Нидерландах, а в 1890 году Адольф Нассауский (старший брат Николая Вильгельма) занял трон Великого герцогства Люксембург. София Меренберг приходилась близкой родственницей влиятельному европейскому Королевскому Дому и считалась красавицей. Но все это не смягчило реакцию в Петербурге. Император Александр III отправил Великому герцогу Люксембургскому телеграмму, где говорилось: «Этот брак, заключенный наперекор законам нашей страны, требующим моего предварительного согласия, будет рассматриваться в России как недействительный и не имеющий места».
Возмущалась и Мария Федоровна. Она знала Михаила. Это был незлобивый, романтический юноша, не блиставший умом. В 1887 году он всех поставил в неловкое положение. Поехал свататься в Лондон, где его хорошо принимали. Великий князь должен был сделать предложение старшей дочери Наследника Английского Престола Альберта-Эдуарда Принцессе Виктории. Но все закончилось конфузом. При встрече Великий князь объявил девушке, что готов на ней жениться по династическим соображениям, но любить ее не сможет.
Семья принца Уэльского была потрясена такой глупой бесцеремонностью, и Алике с грустью об этом написала Минни. Естественно, что о сватовстве после этого уже и речи не было. Мария Федоровна знала, что Михаил Михайлович был с детства в своей семье объектом злых насмешек.
Мать, Ольга Федоровна, и братья, особенно Николай и Александр Михайловичи, постоянно издевались над ним, все время высмеивали его медлительность, неуклюжесть; публично обзывали то «колпаком», то «дураком». Мальчик не раз прибегал в расположенный по соседству Мраморный дворец, где со слезами рассказывал тете Сани и ее сыновьям о своих обидах.
Император и Императрица сочувствовали Михаилу, но после скандального случая с принцессой Викторией их отношение изменилось. Они не могли оправдать подобное поведение, а Император не сдержался и в сердцах назвал его «Мишка — дурак». И вот теперь — новый фортель! Родители были просто убиты. Даже Михаил Николаевич не мог сдержаться и рыдал много раз.
Ольга Федоровна вообще не находила себе места. С февраля 1891 года, как только поступило известие о свадьбе, она находилась в состоянии глубокой депрессии. Царь и Царица искренне сочувствовали родителям, но помочь ничем не могли. Вдруг постаревшая и как-то сразу затихшая Великая княгиня Ольга Федоровна по совету врачей в конце марта 1891 года отбыла в Крым, в свое имение Ай-Тодор. Но по дороге она простудилась и 31 марта в Харькове скончалась. Ей не было еще и шестидесяти лет. Кончина наступила так скоро, так внезапно, что некоторые сначала даже не поверили.
Эта смерть сделалась на несколько недель злобой дня в аристократических салонах. Какой трагический финал! Всю сознательную жизнь, не жалея ни времени, ни сил, бороться за видное место «под царским солнцем», беспощадно осуждать всё, что не соответствовало ее представлениям о приличиях, не стесняясь критиковать других и выгораживать своих, требовать к себе уважения чуть ли не как к Царице. Всю жизнь купаться в роскоши и почете, а умереть в каком-то захолустье, чуть ли не в станционной будке, в полном одиночестве. А перед кончиной испытать страшный удар, нанесенный сыном!
Александр III и Мария Федоровна восприняли горестную весть из Харькова как большое несчастье. Они еще на подъезде к Петербургу встретили траурный поезд и проявили к мужу покойной и ее детям трогательное внимание. Особенно участлива была Минни, который было так жалко доброго дядю Мишу. Все дни прощания с усопшей она была рядом с ним и тоже часто плакала.
С Ольгой Федоровной исчезал целый мир — яркий, сложный, резкий, невозвратный — и сколько уходило с ней воспоминаний молодости, всего того, что было дорого и близко Царице. О чем думала Мария Федоровна в те дни начала апреля 1891 года, когда стояла у гроба со слезами на глазах: о Ней, о Себе, о Них?
Но не только матримониальные и погребальные дела заставляли много переживать и страдать. Случались и иные тяжелые испытания. Осенью 1888 года Царская Семья посетила Кавказ. Мария Федоровна впервые оказалась здесь, была поражена красотой и своеобразием этого края. Она была восхищена восторженностью встреч. Таких ярких впечатлений у нее уже давно не было. По окончании поездки Императрица заметила, что отныне «не желает больше ничего видеть».
В середине октября отправились обратно: сначала по морю в Крым, а оттуда в Петербург. Царский поезд тянули два локомотива. Состав включал пятнадцать вагонов и двигался со средней скоростью 65 верст в час. 17 октября был обычный дорожный день. В полдень сели завтракать. В столовой собралась вся Царская Семья и свита — всего 23 человека.
За большим столом сидели Александр III, Мария Федоровна, несколько свитских дам, министр путей сообщения генерал-адъютант К. Н. Посьет (1819–1899), военный министр П. С. Ванновский (1822–1904). За невысокой перегородкой, за отдельным столом, завтракали дети и гофмаршал князь B.C. Оболенский (1847–1891). Трапеза должна была скоро закончиться, так как до Харькова, где ожидалась торжественная встреча, оставалось ехать менее часа. Лакеи, как всегда, обслуживали безукоризненно. В ту минуту, когда уже подавали последнее блюдо, очень любимую Александром III гурьевскую кашу, и лакей поднес Государю сливки, всё вдруг куда-то исчезло.
Потом Мария Федоровна будет бесконечное количество раз с волнением вспоминать тот случай. Она навсегда запомнила, что всё вокруг как-то сразу закачалось, раздался страшный треск, и она очутилась под грудой обломков. В письме, написанном через три недели после происшествия брату Греческому Королю Георгу I, Царица описала свои впечатления: «Все падало и трещало как в Судный день. В последнюю секунду я видела еще Сашу, который находился напротив меня за узким столом и который затем рухнул вниз вместе с обрушившимся столом. В этот момент я инстинктивно закрыла глаза, чтобы в них не попали осколки стекла и всего того, что сыпалось отовсюду… Все грохотало и скрежетало, а потом вдруг воцарилась такая мертвая тишина, как будто в живых никого не осталось».
Смертельный ужас объял ее. Она теперь была лишь жена и мать и в несколько минут, показавшихся вечностью, пережила и перечувствовала столько, сколько хватило бы на иную жизнь. «Это был самый ужасный момент в моей жизни, когда я поняла, что я жива, но что около меня нет никого из моих близких. Ах! Это было очень страшно. Единственно, кого я видела, были военный министр и бедный кондуктор, молящий о помощи!»
Вдруг откуда-то перед ней появилась дочь Ксения. «Она, — вспоминала Императрица, — явилась мне как ангел, явилась с сияющим лицом. Мы бросились друг другу в объятия и заплакали. Тогда с крыши разбитого вагона послышался голос сына Георгия, который кричал мне, что он цел и невредим, точно так же, как брат его Михаил. После них удалось, наконец, Государю и Цесаревичу выкарабкаться. Все мы были покрыты грязью и облиты кровью людей, убитых и раненых возле нас. Во всём этом была видна рука Провидения, нас спасшего».
Маленькую Ольгу спасла нянька, которая, когда стали рушиться стены и потолок, успела вытолкнуть на насыпь железной дороги. Все члены царской семьи оказались живы. Эта радость была омрачена открывшимся им зрелищем. «Но какую скорбь и ужас испытали мы, увидев множество убитых и раненых, наших дорогих и преданных людей. Душераздирающе было слышать крики и стоны и не быть в состоянии помочь им или просто укрыть их от холода, так как у нас самих ничего не осталось!»
Выяснилось, что поезд сошел с рельс и большинство вагонов полностью разрушены. Погибло 23 человека, в том числе и лакей, подававший сливки Государю. Из Царской Семьи серьезно не пострадал никто. У Царя была защемлена нога, у Марии Федоровны была помята левая рука, а у шестилетней княжны Ольги ушиблена спина. Было много раненых из числа прислуги и свиты.
Позднее была образована государственная следственная комиссия, на основании выводов которой принимались надлежащие меры: кого-то уволили в отставку, кого-то повысили в должности. Пересмотрели весь артикул движения Царского поезда. По всей Империи служились молебны, возносилась хвала Господу, спасшему семью Помазанника от смерти. На месте крушения, у местечка Борки, в 43 верстах от Харькова вскоре был заложен храм.
День 17 октября навсегда остался днем памяти, когда неизбежно приходили на ум мысли о случайности всего земного, о непредсказуемости жизни. Через месяц после катастрофы Александр III писал брату Сергею: «Через что Господу угодно было нас провести, через какие испытания, моральные муки, страх, тоску, страшную грусть и, наконец, радость и благодарение Создателю за спасение всех дорогих сердцу, за спасение всего Моего Семейства от мала до велика! Что мы перечувствовали, что мы испытали и как возблагодарили Господа, ты можешь себе представить! Этот день не изгладится никогда из нашей памяти. Он был слишком страшен и слишком чуден, потому что Христос желал доказать всей России, что Он творит еще чудеса и спасает от явной погибели верующих в Него и в Его великую милость».
Через семь лет, пережив другие страшные невзгоды, Мария Федоровна в одном из писем сыну Георгию вернется к событиям октября 1888 года и напишет: «Завтра, 17-е, Волшебный день, после которого я вдвойне оценила мое счастье и смогла, благодаря Богу, который сохранил жизнь всем моим самым близким на земле, почувствовать то незабываемое счастье вновь найти просто под обломками обожаемого Папу и всех моих дорогих детей целыми и невредимыми. Я спрашиваю себя: почему же мы спаслись? Пережить такое несчастье, чтобы потом так страдать! Это так ужасно и так страшно. Но это воля Божья, и мы не можем ее обсуждать. Надо слепо подчиниться Его воле и сказать себе, что это нам во благо, что Он посылает нам страшные терзания и испытания».
Но на земле было слишком много дел и забот, чтобы можно было надолго погружаться в размышления о вечности. Семья Венценосцев находилась в фокусе всеобщего внимания, была центром огромной империи, и надо было жить «как надо». Встречи, приемы, балы, свадьбы, панихиды, торжественные приемы, парадные обеды и ужины.
Нельзя было надолго укрыться, невозможно было оторваться ото всего, что окружало, радовало, раздражало и выматывало с утра и до позднего вечера. Всё чаще и чаще стало возникать желание побыть лишь в кругу семьи, а не проводить время неизвестно где и невесть с кем, хотя бы на этих несносных «cercle», где надлежало добрый час, а то и два, обходить застывших в почетном благоговении дам и говорить с ними ни о чем.
Раньше Марию Федоровну все это не угнетало, но после сорока лет стала уставать так, как никогда не бывало прежде. Понимала, что и Саше теперь необходимо уделять больше внимания, а это удается далеко не всегда. Он последние годы очень изменился; постарел, начал жаловаться на бессонницу. Даже придворные с притворной лестью стали задавать вопрос: как себя чувствует Император?
Но она и без них видела, что с каждым годом он выглядит все хуже: очень располнел, цвет лица стал нездорово-желтым, под глазами появились мешки, наверное, с сердцем не все в порядке. Особенно его вид ухудшился после крушения поезда. Однако на ее просьбы изменить режим дня, больше гулять, меньше курить, сократить обязательные встречи и не сидеть за-полночь за чтением деловых бумаг он совсем не реагировал.
Да и заботы о детях Царицу-Мать не оставляли. Они росли, и возникали новые проблемы. Им надо будет создавать семьи, а сделать это в их положении весьма непросто. В первую очередь старшему, Ники. В 1888 году ему исполнилось двадцать лет, и хотя время женитьбы еще не наступило, но Мария Федоровна уже думала о его семейном будущем. Ничего определенного долго не было. Она знала, что Германский Император Вильгельм II, после восшествия на престол в 1888 году, первое время вынашивал абсурдный план женить Цесаревича на своей сестре, Маргарите Прусской. Принцесса не блистала красотой, но была молода (родилась в 1872 году) и, как говорили, довольна умна. Но это ничего не меняло.
Антипрусские настроения Царя и Царицы были непреодолимы. Марию Федоровну глубоко возмутило отношение кайзера к другой своей сестре Принцессе Софии Прусской, вышедшей в 1888 году замуж за племянника Царицы, наследного Греческого Принца Константина. Когда Германский Император узнал, что София приняла Православие, а во время пребывания в Берлине бывала в церкви русского посольства на службе, то потребовал от родственницы обязательно посещать и лютеранские храмы. Когда же та отказалась, то неуравновешенный Вильгельм вообще запретил родственнице наведываться в Германию!
Да и сам Цесаревич не проявлял никакого желания связать свою жизнь с костлявой Маргаритой. Отец и мать никогда не смогли бы заставить сына жениться. Они слишком дорожили счастьем детей, чтобы принуждать их. Но для Ники подыскать невесту было нелегко. Брак непременно должен быть равнородным. Этого требовала традиция, престиж Династии и Империи. Одно время Мария Федоровна хотела заинтересовать сына Еленой — дочерью претендента на французский престол Людовика-Филиппа-Альбера герцога Орлеанского, графа Парижского (Бурбона). Однако Николай Александрович не проявил никакого интереса. Его сердце уже принадлежало другой.
У старшего сына Александра III и Марии Федоровны — последнего русского царя Николая II — было четыре увлечения, четыре любви, последняя из которых стала судьбой. В свои юношеские лета воображение захватила его ровесница и кузина, дочь Альберта-Эдуарда и Александры английская принцесса Виктория Уэльская.
Потом Престолонаследник увлекся княжной Ольгой Александровной Долгорукой (в замужестве — Дитрихштейн), а позже — Матильдой Феликсовной Кшесинской. Всё это были лишь скоротечные увлечения, юношеские влюбленности.
Настоящая же любовь у него была одна — красавица Алиса из Дармштадта. Он вторично встретился с Принцессой зимой 1889 года, когда она приехала в Россию погостить у своей сестры Елизаветы. Именно тогда в Его сердце возникло большое и не исчезавшее чувство к этой девушке.
Кто знает, возник бы союз двух сердец, если бы ему не способствовали родственники Николая Александровича: дядя Сергей и тетя Элла. Почти пять лет они предпринимали всё, чтобы сделать желаемое возможным, и проявили в этом деле незаурядную настойчивость и последовательность. Великая княгиня Елизавета Федоровна стала доверенным возлюбленных, передавала приветы друг от друга, фотографии, записки, убеждала и разъясняла. Жену целиком поддерживал Великий князь Сергей, взявший на себя задачу уговорить отца Гессенской Принцессы.
Летом 1890 года Сергей имел обстоятельный разговор с тестем, владетельным герцогом Гессенским Людвигом. Отец с удивлением узнал, что его дочь серьезно влюблена в Русского Престолонаследника, а тот, по словам Сергея, только и мечтает, как бы на ней жениться.
Сразу же возникло несколько вопросов: как отнесутся к перспективе этого союза Царь и Царица, но еще больше волновала реакция другого влиятельного родственника: Королевы Английской Виктории. Она очень любила свою внучку и строила в отношении нее собственные матримониальные планы, в которых русские женихи не фигурировали. После скандального поведения Великого князя Михаила Михайловича Королева была так раздосадована и возмущена, что, по словам Людвига Гессенского, «не переставала кипятиться» и через два года. Надо было выждать время.
Царица долго не подозревала, что за ее спиной уже несколько лет существует «целый заговор», что милая Элла и любезный Сергей заняты устройством семейной жизни Ее Сына.
Минни почти всегда безоговорочно разделяла человеческие привязанности своего Саши. Младший брат Царя и его супруга находились в числе особо близких лиц. Душевной симпатии был нанесен страшный удар, когда выяснилась роль Сергея и Эллы в сватовстве Цесаревича. Роль же эта оказалась ключевой.
Елизавета Федоровна проявила необычайную целеустремленность, делая все возможное (и невозможное) для устройства женитьбы Престолонаследника на своей младшей сестре, которой надлежало преодолеть немало препятствий. Труднейшее среди них — перемена религии. Будущая Царица не имела права оставаться вне Православия.
Алиса Гессенская любила Русского Принца и не скрывала от Эллы своих чувств. Летом 1890 года она посетила Россию в третий раз, но с Ники тогда ей встретиться не удалось. Но мысли и чувства все время были устремлены на Восток. Вернувшись в Англию, сообщала сестре: «Мне было так грустно уезжать из России. Не знаю отчего, но каждый раз, когда я покидаю место, где мне было хорошо, и страну, где живут особенно дорогие мне люди, к горлу подступает комок. Когда не знаешь, вернешься ли сюда снова когда-нибудь, и что произойдет за это время, и будет ли так же хорошо, как прежде».
Княгиня Элла же была более уверена в будущем. В октябре 1890 года в письме Цесаревичу заметила: «Посылаю тебе фотографию, которую она передала мне для тебя и просила, чтобы ты хранил ее тайно, только для себя. Твоя фотография, которую я послала ей, находится на ее письменном столе под моей фотографией, невидимая и близкая. И она может в любое время смотреть на нее. Мы можем лишь молиться и молиться. Я верую в то, что Бог даст решимость и силу». Тетушка постоянно сообщала Племяннику о своей сестре, о ее любви к нему.
Весной 1891 года она определенно уже утверждала, что Алике обожает Ники. В мае того года Елизавета Федоровна писала Николаю Александровичу: «Теперь все в руках Божьих, в Твоей смелости и в том, как Ты проявишь себя. Будет трудно, но я не могу не надеяться. Бедняжка, Она так страдает, я единственный человек, кому Она пишет и с кем Она говорит об этом, и оттого Ее письма часто так печальны».
В свою очередь, Великий князь Сергей Александрович деятельно был занят тем, чтобы «свеча любви» не погасла в душе Ники. 30 августа 1890 года дядя писал Цесаревичу: «Большое смущение — религия — оно понятно, но это препятствие будет преодолено — это можно заключить из Ее разговоров. Элла смотрит на это так серьезно и добросовестно: по-моему, это хороший залог и верный. Вообще Ты можешь быть спокоен — ее чувство слишком глубоко, чтобы могло измениться. Будем крепко надеяться на Бога; с его помощью все сладится в будущем году».
Завершая свое интимное послание, Великий князь изрек: «Если кто осмелится прочесть это письмо кроме Тебя — да будет ему постыдно вовеки!!!» Конспиративная деятельность по устройству брака русского Престолонаследника продолжалась несколько лет, и все вдруг неожиданно выплыло наружу в конце 1893 года.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.