К ВОПРОСУ О ДРУЗЬЯХ

К ВОПРОСУ О ДРУЗЬЯХ

Мало-помалу определился на работе тесный круг московских товарищей.

Появились и новые друзья. Они платили Петру любовью за любовь. Это прежде всего Николай Чаплин. К сожалению, его со Смородиным разделяли большие расстояния. Николай работал в Тифлисе и не часто наезжал в Москву на пленумы ЦК, а заодно и всласть наговориться с Петром, которого ценил безмерно.

И Петру был очень близок Чаплин. Судьбы их сложились по-разному, но характеры были очень схожи. Обоих отличала неукротимость революционного духа и влюбленность в комсомольскую работу. Да и духовным богатством Чаплин подкупал Смородина. Он умел быстро и гибко схватывать суть разговора или спора и всегда блестяще аргументировал свою точку зрения. И отличали его такая близкая Смородину партийная честность и подлинная скромность в быту. И после каждой беседы с Николаем, иногда сумбурной, но всегда душевной и умной, Петр ловил себя на мысли: вот растет отличный вожак комсомола!..

Были и другие друзья: они находились рядом, и Петр мог видеть их всякий день. Это Зина Немцова и Сережа Белоусов. Были они очень разные: Зина — девушка культурная, из семьи старых большевиков; экспансивная, с тонким вкусом, музыкальная. Серега — тульский мастеровой, с Оружейного завода. Он потомственный пролетарий, старший в нищей семье. Учился, как и Петр, немного, мальчиком пошел работать в мастерскую; Петр познакомился с Сергеем на III съезде РКСМ — тот был гостем на съезде. А еще ближе сошелся с ними в дни «волынки». Серега приехал на подавление Кронштадтского мятежа, заболел воспалением легких. Смородин выходил друга. Потом они долго были вместе в Бюро Цекамола: Белоусов ведал военно-спортивным отделом. И очень импонировал Петру мягкой добротой и крепкой рабочей хваткой.

И Зина и Серега относились к Петру с глубокой личной симпатией.

Устные воспоминания Зинаиды и Сергея дополняют картину жизни Петра в те дни. Вместе с друзьями он добивался того, что надо назвать внутренним усовершенствованием.

Отец Зинаиды Николаевны, старый большевик-подпольщик, хорошо был наслышан, что многие в комсомоле начисто отрицают балет, равнодушно обходят концертные залы, где звучит классическая музыка, и старался внушить:

— Прежде чем отрицать или критиковать что-то, это надо знать досконально. Вот вам билеты в консерваторию на Скрябина. Там исполняют его «Поэму Экстаза».

Скрябин тоже был в немилости. Но слушали с восторгом. А когда вышли на улицу, Петр сказал с интересом:

— А ведь здорово забирает!..

Так было и с балетом. Пока не ходили, отрицали начисто. Но зачастили в Большой театр и помалу примирились с этим «буржуазным искусством»…

Зинаида Николаевна как-то сказала:

— Вот перечитала недавно Мариенгофа «Роман без вранья» и заново пережила те вечера, когда мы с Петром ходили на имажинистов и футуристов в «Стойло Пегаса», слушали Сергея Есенина и других поэтов. Петр частенько повторял мысль моего отца: «Действительно, чтобы бороться с кем-то, надо того знать!» И уж старался узнать полнее — он не терпел верхоглядства, требовал от товарищей такой самостоятельной оценки человека, факта, явления, которые были бы результатом подлинного знания и глубоких раздумий… И при этом во всем он оставался питерским рабочим парнем. Простой, внешне грубоватый, костюм всегда одинаков: черная или синяя косоворотка с пиджаком или русская рубаха с широким кожаным поясом. В душе человек мягкий, лиричный, чистый…

Сергей Николаевич Белоусов рассказывал, что Петр много читал, действительно «сам себя делал» без университетов и курсов. Среди русских писателей особенно выделял Льва Толстого, чуть меньше Ивана Тургенева. Среди иностранных писателей — Теодора Драйзера и Бернхарда Келлермана.

— Его очень восхищали «гении», «титаны», инженеры, творческие люди, переделывающие мир.

Помнит Сергей Николаевич, как они были на оперном спектакле в Большом театре, когда Шаляпин перед отъездом за рубеж пел партию Бориса Годунова.

Сам Смородин не играл ни на каком музыкальном инструменте, но слух у него был хороший. И после прощального шаляпинского представления весьма недурно повторял два монолога: старца Пимена и царя Бориса.

В кинематограф ходили редко: уж очень несовершенно показывали картины. Да и не сходили с экранов душераздирающие мелодрамы, а их Петр не высиживал. Зато в театрах бывали частенько. Смородин не пропускал ни одного спектакля в театре Всеволода Мейерхольда, с которым встречался дружески. Видели «Лес» Островского, «Мистерию Буфф» Маяковского. Ломка старых театральных канонов, смелые поиски нового захватывали дух. Но вызывали и настороженность, особенно при постановке «Мистерии», где по ходу дела вывешивался в полсцены земной шар с красным флагом, а чуть ли не на головы зрителей спускался по веревке актер.

Петр тонко чувствовал поэзию, долго не расставался с поэмой Блока «Двенадцать» и с удовольствием цитировал строки, посвященные любимому им Питеру. Иногда он вставлял кое-что из Блока в свои речи. У Есенина признавал только лирические стихи, но с неприязнью относился к циклу «Москва кабацкая».

Бывал Сергей Николаевич со Смородиным и в «Стойле Пегаса» — на углу Тверской и Гнездниковского переулка.

— Он хотел мне показать, почему туда стремится поэтическая и театральная молодежь. Однажды Петру захотелось послушать Маяковского, и мы пошли на его вечер в Центральном клубе профсоюзов на Цветном бульваре. Честно говоря, были ошеломлены антуражем: поэт вышел к публике в каком-то странном наряде. Читал Владимир Владимирович здорово: под «ура!» и неугомонный свист. Петр поеживался и приговаривал: «Штукарство ни к чему. А вообще-то, в нем что-то есть, ей-богу!..»

И еще вспомнил Белоусов о лыжных прогулках поздней осени и зимы 1923 года. Трамваем добирались до Воробьевых гор, дальше — пешком или на попутной подводе — до лыжной базы, где был весь необходимый инвентарь.

Особенно запомнился день 20 января 1924 года. Тревожно было в стране: газеты крупно печатали бюллетени о состоянии здоровья Владимира Ильича. Сначала даже не хотели идти — смутно было на сердце. Потом все же пошли — никто не верил в плохой исход.

В тот день встречали на базе четырех красных командиров — Балхаша, Скалкина, Хитрова и Гребенщикова. Они совершали рекордный лыжный переход из Архангельска: тысячу триста километров за двадцать шесть суток.

Цекамольцев было двое: Петр Смородин и Сергей Белоусов. Да еще Николай Чаплин, который на несколько дней приехал из Тифлиса и хотел провести этот день вместе со своим другом Смородиным. Очень сердечно встретили лыжников. Петр сказал краткую речь. Нагулялись на лыжах вволю — домой вернулись по-темному. Увлечение лыжным спортом продолжалось и позднее, когда Смородин и Белоусов ушли учиться на курсы.