Умираю, но не сдаюсь

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Умираю, но не сдаюсь

Между тем Смута далеко не закончилась. Это только в учебниках и старых популярных книжках Смутное время завершается 1613 годом. Москва освобождена, Земский собор поставил на престол русского царя, идет восстановление… Да ничего подобного!

У стен столицы дважды еще происходили большие сражения. Шведы, поляки, литовцы, казаки Заруцкого и бесконечные шайки других воровских атаманов раздирали страну. Трон шатался, горели города, вырезались села. Судьба России еще несколько лет висела на волоске…

Восстановление — настоящее, спокойное, мирное восстановление — началось не ранее 1619 года. Таким образом, после восшествия на престол Михаила Федоровича война шла без малого шесть лет.

И меч князя Пожарского опять понадобился.

Дмитрия Михайловича чтили как «большого богатыря», военачальника, «искусного во бранех». И ему вновь предстояло сыграть роль, соответственную той высоте, на которую он взошел еще в Зарайске, которую не покидал ни во время «Страстного восстания», ни во время сражений с Ходкевичем.

Страна чадила ненадежностью, слабостью, усталостью. Армии рассыпались. Полководцы избегали больших сражений. Ратники разъезжались по домам — да сколько можно воевать в конце концов?

А Дмитрий Михайлович не умел отступать. Он выполнял поставленную задачу, и никакая угроза не могла его поколебать в решимости довести дело до конца. Свалить, ранить, убить Пожарского — да, такое возможно: никто из нас не сделан из железа. Но заставить его бросить позиции — нет, такого не случалось.

И только подобные ему воеводы могли рассчитывать на успех в таких условиях.

20 июня 1615 года князя отправили с небольшим полевым соединением под Брянск. Пожарский, вместе со вторым воеводой Степаном Ивановичем Исленьевым и дьяком Седьмым Заборовским, должен был разбить литовцев, недавно занявших город Карачев.

Дмитрию Михайловичу дали подробнейшую инструкцию. Из нее легко увидеть: правительство испытывало скудость во всем — в хлебе, людях, припасах. Пожарскому ставили задачу отбить Крачев, но с множеством оговорок. Опасаясь, что при такой нехватке людских ресурсов он не наберет необходимого числа людей, правительство разрешало ему при столкновении с сильнейшим неприятелем оставить активные действия и занять оборонительную позицию у Волхова. Дмитрию Михайловичу предлагали пополнять войско, забирая дворян, стрельцов и казаков из крепостных гарнизонов по пути следования его армии.[308]

Армия Пожарского получила «легкий наряд», т. е. артиллерию, с помощью которой можно противодействовать врагу в чистом поле или же при осаде незначительных крепостей. Полководцу обещали дать солидные силы: порядка 7000 бойцов, из которых 4500 должны были составить полк самого Пожарского, а 2500 — полк Исленьева. 3350 дворян, 2200 татар, 750 казаков, 300 стрельцов и десяток иностранных наемников. К нему на подмогу шла «казанская рать»: 500–700 конных дворян и стрельцов, 7300 татар.[309]

Но… казанцы задерживались, а собрать предписанные силы не удавалось. У Пожарского был страшный недобор. В итоге под командой князя собралось гораздо меньше людей, чем планировала Москва. Правительство Михаила Федоровича предпринимало отчаянные меры, борясь с бегством служилых людей. В сентябре 1615 года к воеводам на места была отправлена драконовская инструкция: «Которых городов с службы побежали и в тех городех беглецов бить кнутом по торгом, лутчих выбирая, а кого бьют, и они имена пришлют».[310] Но набор войск все равно шел с колоссальными трудностями.

29 июля полки Пожарского вышли из Москвы.[311]

На юге-западе Пожарскому противостоял исключительно опытный и храбрый авантюрист полковник Лисовский. Он пользовался огромным авторитетом у наемников. За ним утвердилась репутация искусного полководца.

Именно Лисовский взял Карачев и осаждал Брянск, но безуспешно. Именно от его напора требовалась оборона.

Пожарский, добираясь до Волхова, отовсюду присоединял к своему воинству малые отряды казаков, дворян, стрельцов. Приведя в Волхове пестрые полки в порядок, он выступил на Карачев.

«Лисовский же, — сообщает летопись, — услышав, что идет против него боярин, Карачев выжег и пошел верхней дорогой к Орлу. Князь Дмитрий Михайлович, услышав про то, пошел наспех, чтобы занять вперед литовских людей Орловское городище. В воскресный день с утра пришли они оба вдруг. Впереди же шел в ертоуле Иван Гаврилович Пушкин, и начал с ними биться. Люди же ратные, видя бой, дрогнули и побежали назад, так, что и сам воевода Степан Исленьев и дьяк Семой с ними бежали. Боярин же князь Дмитрий Михайлович Пожарский с небольшим отрядом с ними бился много часов, едва за руки не взявшись бились»[312].

Пожарский применил тактику, успешно использованную им в боях за Москву 1611 и 1612 года. Малый отряд его усталых воинов огородил свою позицию возами, создав, таким образом, небольшую крепость. Теперь бойцам Лисовского предстояло ее штурмовать. А защитники открыли убийственный огонь. Наткнувшись на укрепление, встретив ливень свинца, люди полковника утратили наступательный порыв. Боевой дух разом испарился — понеся потери, «лисовчики» не желали вновь лезть в драку. Бой с ратниками Пожарского обошелся им одними пленными в три сотни бойцов. Убегая из-под русского огня, «лисовчики» бросали знамена и литавры.

Их вождь, раненный, почел за благо отойти на две версты от русских позиций. Поле боя осталось за Пожарским.

Дмитрий Михайлович понимал, сколь рискованно его положение. Большая часть русских бойцов ушла, не выдержав первого натиска «лисовчиков». «Осталось с князь Дмитреем, — сообщают документы, — людей жилецкая сотая да дворянская, да дворян из городов не помногу, да человек с сорок стрельцов». Казаки, как водится, удрали с поля боя. Воинские головы, т. е. младшие офицеры удержавших позицию сотен, были: Иван Гаврилович Бобрищев-Пушкин, Григорий Горихвостов и Лаврентей Кологривов. Бой недешево стоил и войску Пожарского: Горихвостов получил ранения, а вместе с ним ранен был находившийся в войске служилый аристократ князь Никита Гагарин.

Оставшиеся упрашивали воеводу: «Отступи к Волхову! Нас осталось 600 человек, а их — две тысячи». Но Пожарский «…им отказал, [говоря] что [надо] помереть всем на сем месте. Такую в тот день храбрость московские люди показали: с такими многочисленными людьми малочисленным отрядом сражаясь!» — восхищался летописец.[313] И тут есть от чего прийти в восторг. Полководец своим личным примером остановил бегство армии, затем перегруппировал силы и отбросил неприятеля! Стоя лицом к лицу с более сильным отрядом, он предпочел смерть отступлению. И люди, оставшиеся с ним, поверили в своего начальника, не покинули его.

Это одна из красивейших, благороднейших страниц Смуты, вообще говоря, небогатой проявлениями чести и правды.

Сам Лисовский докладывал о сражении с армией Дмитрия Михайловича совершенно иначе. Его будто бы застали врасплох, неоднократно атаковали, но не смогли разбить.[314]

Скорее всего, столкновение двух армий оказалось неожиданным и для Пожарского, и для Лисовского. Первый этап — свалка, долгая, беспорядочная, кровавая. Тогда и ушел Исленьев, тогда и разбежалась значительная часть русского войска. Но затем Лисовский собрался с силами, чтобы нанести решающий удар, и… разбился об укрепленную позицию, о чем докладывать не стал.

К вечеру (то ли, по другим сведениям, на следующий день) Исленьев и Заборовский сумели остановить бегство своих людей, пристыдили их и вернули в лагерь Пожарского. Теперь уже Лисовский оказался в сложном положении. Перед ним стояли превосходящие силы противника, притом ободренные своей победой и почувствовавшие вкус неприятельской крови. Столкнувшись с отрядами Лисовского, Дмитрий Михайлович узнал, что значительная их часть состоит из западноевропейских наемников. Зная неустойчивость наемного войска и присущую ему жажду наживы, князь отправил в стан неприятеля грамоту, обещая неприятельским воинам «государево великое жалованье»[315]. Демонстрация уверенности в своих силах явилась средством морального давления на врага.

Как только Пожарский всеми силами двинулся на Лисовского, полковник отступил, не приняв боя. Весь его отряд ушел к Кромам. Орел Лисовскому так и не достался.

Дальнейшие события развивались следующим образом: Пожарский, преследуя врага, и сам двинулся под Кромы. «Лисовский же, услышав о походе за собой воевод, отошел от Кром, как разбойник, к Волхову, и пробежал днем и ночью полтораста поприщ, едва Волхов не захватив. В Волхове в ту пору воевода был Степан Иванович Волынский, и осаду крепкую имел в Волхове, и Лисовского от города отбил прочь. Лисовский же пошел к Белеву. В Белеве же были воеводы князь Михаил Долгорукий да Петр Бунаков, и, услышав про Лисовского, покинули город, побежали в лес. Лисовский же пришел в Белев, Божий церкви и город и посад пожег и из Белева пошел к Лихвину. В Лихвине же был воевода Федор Стрешнев с небольшим отрядом, и вышел из города, и с Лисовским бился, и к городу [Лисовский] не приступил. Он же [Лисовский] пошел к Перемышлю. Воевода же и все люди покинули Перемышль, побежали в Калугу. Боярин же князь Дмитрий Михайлович Пожарский, услышав про Лисовского, что [он] встал в Перемышле, послал впереди себя наскоро в Калугу голов с сотнями; и пришли [они] в Калугу.

Лисовский же, услышав, что пришли в Калугу ратные люди, в Калугу не пошел. Боярин же с ратными людьми пришел и встал в Лихвине, а сражаться с Лисовским не с кем».[316]

У Лихвина преследование закончилось.

Отряд «лисовчиков», спаянный дисциплиной профессионалов войны, а еще того больше — жаждой наживы, мог долго вести маневренную войну. Русские правительственные войска — нет. Побыв несколько недель в поле, растратив запасы хлеба, не получив от казны должного обеспечения, дворяне просто уезжали в свои поместья и только так спасались от голода. Казаки же разбредались по многочисленным разбойничьим бандам. Лисовский имел неиссякаемый источник снабжения — грабежи. Пожарский мог рассчитывать только на законные поставки. И вот под Лихвином воевода сумел удержать при себе лишь ядро армии, совсем уж небольшое.

К счастью, на помощь Пожарскому подошла та самая «казанская рать» — большей частью служилые татары. В сентябре 1615-го Дмитрий Михайлович двинулся к Перемышлю, и Лисовский вынужден был в спешке покинуть город. Уходя, он отметился в своем стиле — устроил пожар. Досадно сделалось ему: планировал сделать из Перемышля операционную базу, атаковать богатую Калугу[317] — и вот приходится бежать!

Дойдя до Перемышля, Пожарский почувствовал «болезнь лютую». Сказывались раны, полученный на Сретенке, в бою с поляками. Сказывался ущерб, нанесенный его здоровью душегубами Заруцкого… Больше вести войска князь не мог. Воевода разменял пленных с Лисовским и отправился в Калугу, послав своего родича, князя Дмитрия Пожарского-Лопату, гнать неприятеля дальше. Но без Дмитрия Михайловича он недолго сохранил контроль над армией — казанцы «побежали» домой. Дела нового командующего обстояли хуже не придумаешь:

«Лопата шел по сакме (следу. — Д. В.) за Лисовским к Вязме и, не дошед Вязмы, воротился и стал на Угре. И Государь велел Лопате-Пожарскому по вестям итти в Можаеск, и Лопата писал к Государю, что ратные люди с службы розбежались, а которые и есть и те бедны; и по государеву указу сам в Можаеск не пошел. И Государь велел послать к казакам с жалованьем с денежным князь Петра княж Романова сына Борятинскаго; а Лопату велел посадить в тюрьму в Можайске»[318].

Действия Пожарского спасли от разгрома несколько верных правительству городов. «Лисовчикам» был нанесен серьезный ущерб. Но когда воевода вышел из строя, не нашлось другого командира со столь же твердой волей, и армия распалась.

Борьба с рейдом Лисовского являлась частью большого вооруженного противоборства между Московским государством и Речью Посполитой. Одновременно с военными действиями шли переговоры. В конце 1614–1615 годов русские и польские дипломаты пытались договориться хотя бы о перемирии, но требования сторон оказались взаимоисключающими. Летом 1616 года бои на Западном направлении возобновились. Сражения шли у Витебска, под Стародубом, близ Волхова, отбивался от поляков Дорогобуж…

Но всё это были боевые действия частного значения.

А весной 1617 года в поход выступил сам королевич Владислав с большой армией. И поход его стал настоящим бедствием для России.

Самой большой проблемой для московского правительства оказалось не то, сколь значительное воинство возглавил Владислав. И не то, сколь малые силы можно было собрать для отпора. Королевич шел, а за ним, в свите его, следовал тлетворный дух Смуты. Смута шла под знаменами Владислава, Смута вела под уздцы лошадей в артиллерийских запряжках. Владислава опасались на землях, контролируемых московским правительством, но это полбеды. А беда настоящая заключалась в другом: многие помнили, что когда-то Владиславу целовали крест. И сейчас воеводы, дворяне, казаки стояли против него в великом смущении: не легче ли склонить колени, попросить милости, вымолить жалование? Какой губительный соблазн!

Осенью 1617 года ему сдали Дорогобуж как законному государю московскому. Вязьму бросили воеводы и посадские люди: Владислав въехал в город, ударив не пушечными ядрами, но одним именем своим. Агенты его понесли в Москву грамоты, где Владислав величался царем и требовал от «Богом данного» ему Московского государства покорности. Здесь его грамоты поставили ни во что. Но крепко опасались: не отвалятся ли в пользу королевича иные города и земли?

Тут понадобились опять люди прямые — такие, каков Пожарский. Отважные, стойкие, невосприимчивые к соблазнам. Правительство вспомнило о нем и в октябре 1617 года дало ему армию для защиты левого крыла русских позиций — Калуги с окрестными городами[319]. И он вновь должен был своей твердостью, прозрачностью, неподатливостью на хвори смутной поры обеспечить верность защищаемой области, а также… собственной армии.

Таков народ русский: раз воевода тверд, подначальные люди тоже остерегутся дуровать…

Прочих военачальников подбирали так: либо над крепостями и полками ставили проверенных, преданных людей, либо — цареву родню. Так другой Пожарский, Дмитрий Петрович, поставлен был оборонять Тверь и не пустил туда врага. На Волок отправили князей Черкасских — государевых родичей и доброжелателей. На Можайск — несгибаемого Федора Леонтьевича Бутурлина, выдержавшего во Пскове четырехмесячную осаду от шведов. Он и сейчас честно подготовил город к осаде. В поле вышел князь Б. М. Лыков — близкий родич и такой же доброжелатель Михаила Федоровича.

И столь счастливо начавшееся наступление Владислава застопорилось. Наемники требовали жалования, а королевич заготовил не столь много денег, чтобы утолять их постоянно. Зима 1617/1618 года выдалась морозной, жестокой. Многие ратники Владиславовы замерзли, иные столкнулись с сопротивлением лояльных Михаилу Федоровичу воевод и легли бездыханными в снега той страны, которую явились завоевывать.

Немало поработал для этого и Дмитрий Михайлович Пожарский. Под Калугой он противодействовал двум польским военачальникам: Чаплинскому и Опалиньскому. Те укрепились в селе Товаркове и беспокоили округу дерзкими набегами летучих отрядов.

Пожарскому подчинили калужского воеводу князя Афанасия Федоровича Гагарина и дьяка луку Владиславлева. Гагарин покорился, кажется, не без местнического столкновения.[320] Пожарскому выдали значительные денежные средства — компенсировать на местах невыплату жалованья. Ратников для Дмитрия Михайловича собирали из многих городов. С Тулы вел большой полк Юрий Вердеревский, из Мценска передовой полк — Никита Лихарев, из Новосиля сторожевой полк — Прокофий Воейков, из Рязани несколько воинских голов вели дополнительный отряд. Казаков доставил Данило Замыцкий[321]. В декабре — январе главные силы сборной армии сконцентрировались под Калугой. Любопытно, что местные служилые люди выпросили у московского правительства дать им в воеводы именно Дмитрия Михайловича и никого другого. Его знали, на него надеялись…

Историк С. М. Соловьев считал, что у Пожарского под началом имелось 5400 ратников.[322] Но это почти что гадательные цифры. Каковы истинные (скорее всего, не столь высокие), определить невозможно. Состав армии, как и в 1615 году, быстро менялся. Счастье полководца привлекало к нему бойцов, а неудачи — отпугивали.

Дмитрию Михайловичу, как искусному и удачливому военному вождю, удалось одним только именем привлечь на свою сторону неожиданных помощников. По словам летописца, Пожарский, «…придя в Калугу, устроил осаду,[323] и послал к казакам, которые воровали на Северской земле, чтобы шли в Калугу, а вину им государь простил. Они же тотчас пришли в Калугу с радостью и, живя в Калуге, многую службу государю показали».[324]

Летучие отряды Чаплинского князь бил с большим успехом. Только за ноябрь и первые числа декабря 1617 года из-под Калуги пришли доклады о пяти (!) победах в стычках с неприятелем. Одними пленными поляки потеряли 48 человек.[325]

Опалиньский и Чаплинский приходили под Калугу дважды: первый раз открыто, второй раз — тайно, рассчитывая овладеть городом с помощью неожиданного удара и надеясь на измену русских казаков. Первое столкновение их с Пожарским обернулось кровопролитным боем. Он начался близ Лаврентьевского монастыря и длился целый день. Никто не мог пересилить. Ничья, дорого стоившая обеим сторонам… Но такой итог — явно не в пользу гостей: им пришлось отойти, не взяв Калугу. Второе столкновение привело к их разгрому. Подойдя к русским позициям ночью, поляки наткнулись на дозоры, грамотно выставленные Дмитрием Михайловичем. Вскоре на польское воинство обрушилась контратака основных сил князя. Выйдя из ворот Калуги, ратники Пожарского «.. многих литовских людей перебили и от города отбили прочь». Казаки никак не проявили своих изменнических настроений, как видно, Пожарский вовремя принял меры.

Опалиньский, вероятно, отчаявшись захватить Калугу, бросил людей к Оболенску и Серпухову. Но туда отправился по приказу Дмитрия Михайловича Роман Бегичев. Он поставил «острог», отбив нападения поляков. Теперь под носом у польских отрядов стояло русское укрепление, удар оттуда мог дорого стоить грабителям сел и городов. Перейдя в наступление, Пожарский сам отправил к Товаркову «многие отряды», наносившие противнику стремительные удары. Неприятель вынужденно оставил занимаемые позиции и отступил к Вязьме[326].

19 декабря произошел большой бой у села Вознесенского в Оболенском уезде. Он закончился полным разгромом польского отряда. Ратники Пожарского сбили противника «со станов», частью перебили, частью же взяли в плен. Польские боевые знамена оказались в числе трофеев.

Весной Опалиньский вновь идет к Калуге. Поляков ободрил частный успех: один из отрядов Пожарского оказался разбит в дальнем рейде. Но под Калугой Опалиньского вновь отбили.[327] Отвечая на польское наступление, Дмитрий Михайлович нанес ряд ударов. В мае 1618-го его младшие командиры добились удачи еще в нескольких стычках, захватили 17 пленников и штабные документы «литовских людей».[328]

Тогда же, в мае 1618 года, на смену Гагарину отправился к Пожарскому Иван Александрович Колтовский. Этот принялся местничать, не желая идти к Дмитрию Михайловичу под команду. Его быстро окоротили: когда-то род Колтовских возвысился за счет того, что царь Иван IV взял себе из их семейства одну из своих жен, но «отечеством» Колтовские невысоки, не им бы местничать с Пожарскими. Местнику публично объявили позорное для него решение боярской комиссии: «Иван! Бил ты челом в отечестве на боярина на князь Дмитрея Михайловича Пожарскаго… и тебе Ивану ни в чем не сошлося с боярином с князем Дмитреем Михайловичем Пожарским, а люди вы неродословные, счету вам с родословными людьми нет. И государь указал, и бояре приговорили, велели тебя, за безчестья боярина князь Дмитрея Михайловича Пожарскаго бити батоги и посадить в тюрьму на три дни, а, выняв из тюрьмы, велели тебе Ивану быть в Колуге с боярином со князем Дмитреем Михайловичем».[329]

12 июля государь Михаил Федорович, довольный действиями Пожарского, решил оказать ему особую почесть — отправить знатного гонца «.. со своим государевым милостивым словом и о здоровье спрашивать». Гонцом назначили стольника Юрия Игнатьевича Татищева. Этот закочевряжился горше Колтовского, за что был взят под стражу, бит кнутом, все-таки отправлен в Калугу и там «выдан головою» Пожарскому. Следующий гонец, князь Семен Федорович Волконский, подав бумагу о неполном своем согласии с назначением, дело все-таки сделал.[330]

Что ж, когда-то Пожарский мудро подчинился местнической системе, восстановленной при Михаиле Федоровиче — во многом его же усилиями. Теперь система всей неотразимой силой своего механизма защищала и его.

Летом 1618 года поляки все-таки придвинулись к Можайску, но не решились его штурмовать, а осадили соседнюю крепость — Борисово городище. Хотели было двигаться к Калуге, против знаменитого Пожарского; на военных советах даже звучала уверенность: дескать, нажмем — покорится Владиславу. Очевидно, поляков ждал неприятный сюрприз на этот счет, но он уже из сферы альтернативной истории. Общее наступление на Можайск — Борисово Городище — Москву не оставило полякам сил для нажима под Калугой. Их финансовые и людские ресурсы оказались довольно ограниченными. Дать им победу в подобных условиях мог лишь бросок в сторону русской столицы с последующим захватом. Своего рода «блицкриг».

Пожарского с войсками передвинули в Боровск — действовать во фланг армии Владислава.[331] Против другого фланга направили князя Д. М. Черкасского, он расположился под Рузой. Борисово Городище успешно держало осаду и отбивало штурмы. Поляки попытали все же счастья под Можайском, но город стоял крепко.

На новом месте первый бой ратников Пожарского с поляками закончился неудачно. Князь отправил несколько сотен к Пафнутьеву Боровскому монастырю — ставить очередной «острожек». Его бойцы обнаружили тут отряд князя В. А. Черкасского из армии князя Д. М. Черкасского. Князь Василий Ахмашукович, видимо, чувствуя себя великой персоной на театре военных действий, отдал людям Пожарского приказ: атаковать «таборы» поляков вместе с его отрядом. Наступление вышло «нестройным», младшие командиры действовали вразнобой и не особенно слушались самого В. А. Черкасского. В итоге вражеский контрудар обратил атакующих в бегство. Резервный отряд смоленских дворян едва спас их от полного уничтожения, но из полков Пожарского убыло 150 павших бойцов… Сам В. А. Черкасский спешно убыл в Рузу — главную операционную базу армии Д. М. Черкасского. А острог все же удалось поставить, когда у Пафнутьево-Боровской обители встали полки самого Дмитрия Михайловича.[332]

Блицкриг не вытанцовывался. Москва навязывала длинную, тяжелую кампанию на взаимное истощение.

Московское правительство не знало, как дальше поведет себя противник. Из столицы главнейшим воеводам выслали инструкцию: если Владислав попытает счастья в долгой планомерной осаде Можайска, полевой русской армии следует отойти и встать на прикрытие Москвы. Поляки действительно увязли под Можайском. Русские воеводы принялись готовить отступление. При отходе к столице Пожарский должен был прикрывать острожками силы Черкасского с Лыковым и вести арьергардные бои.[333] Можайску выделяли отряд поддержки. Армия Пожарского также получила прибавку — отряд князя Григория Константиновича Волконского, состоящий из отборных московских дворян.[334]

Судя по тому, что Лыков и получивший ранение Черкасский успешно ускользнули от главных сил Владислава, Дмитрий Михайлович сделал свое дело, как надо.

Известно, что 21 июля князь отправил из Боровска в Можайский уезд отряд для разведки боем, и этот отряд разбил противника неподалеку от Борисова городища, захватил 40 пленников и неприятельские знамена.[335] Борисовский воевода К. Ивашкин, услышав о подходе Дмитрия Михайловича с полками, бросил свой «городок», чтобы присоединиться к нему. Рассерженный своевольством Ивашкина, Дмитрий Михайлович сейчас же отправил в опустевшую крепость воинского голову Богдана Лупандина с астраханскими стрельцами. Тот успешно выбил «литовских людей» и остался в Борисовском городке. Эту позицию вскоре пришлось покинуть, но оттуда удалось вывезти продовольствие и прочие воинские припасы.

Прикрывая отступление армий Лыкова и Черкасского, князь Пожарский «.. пропустил бояр и всех ратных людей, можайских сидельцев и сам пошел за ними же; и по милости Божией [вышли] из Можайска все благополучно. Воевода же в Можайске остался Федор Васильевич Волынский, и станы пожгли все».[336]

Между тем Пожарский уже изнемогал от болезней и старых ран. Почти год князь бессменно возглавлял полки, вел сражения, маневрировал. Действия по поддержке полевой армии Черкасского с Лыковым окончательно истощили его здоровье. С юга надвигалась грозная опасность — большое войско украинских казаков во главе с гетманом Сагайдачным. Дмитрий Михайлович двинулся из Боровска навстречу казакам, дошел до Серпухова, но тут силы оставили его. 17 августа ратники Пожарского ведут бои с казаками и захватывают «языков», еще подчиняясь приказам князя, а 28 августа из Коломны докладывает уже его заместитель князь Г. К. Волконский.[337] Пришлось срочно доставить Пожарского в Москву.

Оставшееся без его твердой руки воинство не смогло преградить путь Сагайдачному, оно лишь уберегло от его удара Коломну. Служилые люди уходили от Волконского, при нем осталось немногим более 300 ратников.

Боевую работу Дмитрия Михайловича оценили чрезвычайно высоко. 27 сентября 1618 года его вызвали к государю, вручили награду — серебряный кубок да шубу из соболей, «и была ему речь»: «Боярин князь Дмитрей Михайловичь! Великий государь царь и великий князь Михайло Федоровичь всеа Русии самодержец велел тебе говорить: был еси на нашей службе против недруга нашего литовского королевича и против польских и литовских людей и нам служил, против королевича и гетмана и польских и литовских людей стоял, и в посылках над ними многие поиски чинил, и острог ставити велел, и многих польских и литовских людей побивал, и с тех боев многие языки к нам присылал и нашим и земским делом радел и промышлял, и боярину нашему и воеводам князю Борису Михайловичю Лыкову с товарыщи в отходе, как он из Можайска пошол к нам к Москве, помочь делал. И мы тебя за твою службу жалуем».[338]

Как в русской, так и в польской армии начались бунты. Казаки бежали из войск Михаила Федоровича на вольный разбой.

Но и Владислава покидали ратники, регулярно не получавшие ни жалования, ни хлеба. Война на истощение приносила бесконечные тяготы обеим сторонам.

Однако в середине сентября московское правительство попало в крайне тяжелое положение. Владислав, оставив в тылу непокорный Можайск, подошел к окраинам Москвы. С ним соединились казаки Сагайдачного — многотысячная армия. Правительственное войско вышло из стен города, однако не решилось драться с гетманскими людьми.

Пожарский оказался тогда в Москве и крепил ее оборону. Ему приказали: «быть в осаде»[339]. Какой в точности была роль Дмитрия Михайловича, сказать трудно. Ясно лишь одно: богатые пожалования его за «московское осадное сидение в королевичев приход» показывают высокую оценку его заслуг в решающей схватке за Москву. Государю оставалось надеяться на крепость стен города, а также на стойкость воевод. 1 октября 1618 года поляки пошли на штурм русской столицы. В боях у Тверских и Арбатских ворот они потерпели тяжелое поражение и с потерями отошли. Такой удар отбил у интервентов охоту устраивать новые приступы. Князь Пожарский лично участвовал в отражении польского штурма.

Владислав встал в осаду, все еще надеясь, что москвичи дрогнут, откроют ему ворота. Надежда небезосновательная: столица колебалась, особенно казачьи отряды. Но правительству Михаила Федоровича удалось сохранить контроль над Великим городом. Шли переговоры; русские дипломаты, не боясь военной силы Владислава, упорствовали.

Уступить пришлось королевичу. В конце октября он стал отводить войска. Боевые действия еще продолжались, но всё более вяло. Обе стороны в полном изнеможении стремились договориться о мире.

Декабрь 1618 года увидел, наконец, долгожданное перемирие. Срок его установили на 14,5 лет. Для России условия его были весьма тяжелы: пришлось отказаться от Смоленска, Дорогобужа, Чернигова, Новгорода Северского, Серпейска и других городов. Наши дипломаты с трудом отстояли Вязьму и Брянск. Но для страны, лежащей в страшной разрухе, для государственного устройства, работающего с перебоями, для дворянства, сократившегося за Смуту на пятую часть, то ли даже на четверть, мир был нужен как воздух. И страна получила мир. Разорительный, но все-таки не позорный. Вырванный у неприятеля воинской силой.

Не последняя роль в этой тяжкой, бесконечно долгой кампании против королевича Владислава принадлежала князю Д. М. Пожарскому. Если бы не его удачные действия на юго-западном направлении, как знать, не пришлось бы соглашаться на худшие условия. Или открывать ворота королевичу…

19 сентября 1619 года князю Д. М. Пожарскому пожаловали сельцо Вельяминово и пустошь Марфину в Московском уезде (50 четвертей) за то, что он «…против королевича Владислава и польских и литовских и немецких людей стоял крепко и мужественно, и на боех и на приступех бился, не щадя головы своей, и ни на какия королевичевы прелести не прельстился, и многую службу и правду к нам (царю Михаилу Федоровичу. —Д. В.) и ко всему Московскому государству показал».[340] В том же году он получил деревню Поповскую Тонинской волости (5 9 четвертей), деревни Хупавну и Демидово в Добленском стану (20 четвертей), деревни Поречье и Пустошь Першина в Звенигородском уезде (37 четвертей), деревню Детково в Замыцком стане (17 четвертей). А также — неподалеку от вотчины, выслуженной еще при Василии Шуйском, села Нижний Ландех, — село Верхний Ландех «з деревнями, починками и пустошьми»… на 1057 четвертей![341]

Итого — более 1200 четвертей земли. Со стороны весьма прижимистого правительства Михаила Федоровича это почти что признание в любви.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.