ПРИЛОЖЕНИЕ РЕЙ БРЭДБЕРИ В СССР И В РОССИИ

ПРИЛОЖЕНИЕ

РЕЙ БРЭДБЕРИ В СССР И В РОССИИ

Евгений Лукин, писатель (Волгоград)

Всё началось с того, что меня послали за квасом.

Ашхабад. Лето. Тротуары плавятся. Воздух шевельнется — ощущение, будто сухим кипятком на тебя плеснули. Подошвы сандалий прилипают к асфальту и отдираются от него с легким треском. И вдруг — книжный лоток. Мгновенно столбенею. Среди всякой печатной продукции лежит квадратный плотненький томик в суперобложке, на которой, помнится, изображено было нечто вроде радужного бублика.

И название — «Марсианские хроники».

Домой вернулся без кваса, но с книжкой.

В школьные годы я вообще, не раздумывая, шел на манящую обложку, как щука на блесну. Интересная книга в моем тогдашнем понимании просто не могла быть скучно оформлена. Покупал по наитию: Джон Апдайк, Василий Шукшин, Варгас Льоса — и ни единой осечки! Все стали любимцами.

Но первым подмигнул мне с лотка Брэдбери.

Почему заворожило название? Ну, как. Времена были гагаринские, все мы бредили космосом, повседневность представлялась досадным недоразумением, а будущее вот-вот должно было начаться. Возможно, оно уже началось — просто не добралось пока до Ашхабада. Какое было, помню, разочарование, когда в пятом классе мне, наконец, растолковали, что фотонные ракеты — фантастика! Я-то думал, они давно летают…

«Хроники» я читал взахлеб. Это ведь надо же! Ни заиндевелых красных пустынь, ни отважных советских первопроходцев. К тому же один рассказ противоречил другому. То марсиане вымерли, то не вымерли, то нечеловечески мудры, то обывательски ограниченны, то миролюбивы, то изощренно коварны. Да и космические ракеты выглядели как-то карнавально. Действительно незнакомый Марс — невероятный, сказочный.

Ну вот я и употребил нужное словцо — «сказочный».

Конечно, Рей Брэдбери — сказочник, лирик, мечтатель.

Даже — обманщик: поманил будущим, а привел в прошлое.

Брэдбери первым попытался объяснить мне, что технический прогресс — скорее гибель, чем спасение, а главные человеческие ценности давно известны, просто их надо выискивать по крупице и собирать в некой лавке древностей — материальном подобии собственной души.

Очень озадачили меня «Хроники».

Люди в этой книге не просто летят на Марс — они бегут с Земли.

Негры бегут от ку-клукс-клана. Книгочеи — от законодателей, уничтожающих вредные книги. Чистые души — от мещан и ханжей. Выдираются из земной паутины и устремляются бог весть куда, лишь бы не «тянуться за Джонсами». Хотя нет, «тянуться за Джонсами» — это не из «Хроник», это из непрочитанного еще тогда рассказа «Каникулы», в котором Бог (он же Брэдбери), исполняя сокровенное желание главных героев, безболезненно убирает с лица земли весь род людской. И для героев, оставшихся в одиночестве, приходит горькое прозрение: от других-то ты убежишь, а вот от себя убеги попробуй! Да и в «Хрониках» побег не удался: оказавшись на Марсе, переселенцы немедленно выстраивают там точное подобие земного общества, спешно плетут всё ту же земную липкую паутину — и нет им за это прощения…

Повезло советским читателям (а стало быть, и мне).

Те, кто давал добро на издание книг Брэдбери, должно быть, ясно видели, что капитализм автору ненавистен и сам автор чуть ли не без пяти минут коммунист. Но на деле Рею Брэдбери была ненавистна любая система. Право на существование, считал он, имеет лишь горстка личностей, связанных узами истинной любви и дружбы. Все прочие человеческие отношения — от лукавого. И при этом никаких утопий! Утопия для Брэдбери немыслима в принципе, а будущее приемлемо лишь тогда, когда оно уничтожает настоящее.

Михаил Йоссель, писатель (Санкт-Петербург)

В последние три десятилетия существования Советского Союза Рей Брэдбери был одним из наиболее известных и читаемых американских писателей. Наверное, только Айзек Азимов, Эрнест Хемингуэй и Джером Дейвид Сэлинджер могли похвастаться тем, что их книги пользуются не меньшей популярностью. В крупных городах существовали десятки клубов поклонников Рея Брэдбери. Официально считалось, что книги американского фантаста предупреждают об угрозах, с которыми может столкнуться человечество, если по какому-то капризу истории верх одержит хищное, бездушное и тяготеющее к фашизму капиталистическое общество…

В 14-15 лет я тоже являлся членом клуба поклонников Рея Брэдбери, в котором круг общения был ограничен одноклассниками и школьниками примерно моего возраста. Мы беседовали о его книгах, и часто эти беседы заходили так далеко, что отдаленное будущее казалось нам более привлекательным и заманчивым, чем многогранная реальность, окружавшая нас…

Однажды мы даже приготовили вино из одуванчиков (в то лето эти растения буквально заполонили наш микрорайон, расположенный на западной окраине Ленинграда). Каждый уважающий себя советский подросток знал тогда, как приготовить бражку. Нужно взять пятилитровую бутыль с узким горлышком (они продавались в аптеках), залить туда четыре литра воды и добавить килограмм сахара и палочку дрожжей. Затем на горлышко бутыли надевали обыкновенный презерватив. Он стоил две копейки, его свободно можно было купить в аптеке. Впрочем, для советского подростка такая покупка являлась одной из самых неприятных процедур. Мало того что он стеснялся — продавщица, наконец, находила способ развлечься. Нарочито громко, чтобы ее слышали все покупатели, она повторяла злополучное слово несколько раз. «Презерватив? Ты хочешь купить презерватив? Зина, у нас есть презервативы? — И еще громче: — Тут молодой человек желает приобрести презерватив!»

Купив эту совершенно необходимую вещь, юный самогонщик проделывал в нем крохотное отверстие и надевал презерватив на горлышко бутыли. Затем — десять дней в теплом, темном, желательно потаенном месте. Пока шел процесс брожения, презерватив стоял строго вертикально, поддерживаемый выходящими в процессе брожения газами. А затем сдувался и повисал, как тряпка. Это указывало на то, что бражка готова к употреблению.

Мы внесли изменения в технологию, добавив ко всем вышеуказанным ингредиентам чуть ли не килограмм лепестков одуванчика, а саму бутыль спрятали в школе, в одном из хозяйственных помещений. Десять дней спустя мы открыли кладовку — сдутый презерватив безвольно свисал с горлышка. Мы сняли его и разлили мутную, желтоватую и пахучую жидкость по алюминиевым кружкам. Вкус у этого пойла был просто отвратительный, однако мы осушили кружки до дна, выпив жидкость быстрыми жадными глотками.

— За Рея Брэдбери! — прозвучал тост.

Похоже, что опьянение наступило еще в процессе питья.

Мы сидели впятером в кладовой. Один из мальчишек достал из кармана коробок спичек, зажег одну из них и поднес пламя к запястью.

— Четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту! — торжественно произнес он. — Я — этот, как его… Муций Сцевола… Ах, черт, как больно!.. Ведь это температура горения бумаги…

— Но бумага горит в любом пламени, разве не так? — пробормотал кто-то.

— Нет, — авторитетно вступил в разговор я. — Бывают разные виды огня. Некоторые из них жарче, чем другие.

Затем мы все, что называется, вырубились — вино из одуванчиков, напиток из детских воспоминаний Рея Брэдбери, одержало над нами верх.

Александр Генис, писатель (эмигрировал в США в 1977 году)

Самого Брэдбери никогда не интересовала научная составляющая. Он был главным лирическим фантастом — его сила, его гений заключались в том, что он вывел фантастику из подросткового гетто. Совсем недавно в журнале «The New Yorker» было напечатано последнее эссе Брэдбери. Звучит оно как завещание. А написал он о том, что когда ему было десять-одиннадцать лет, жил он себе в Иллинойсе, на Среднем Западе. И там нашел эти «зачаточные» фантастические журналы 1930-х годов — на плохой бумаге. И Брэдбери как бы сошел с ума: он вдруг открыл для себя параллельный мир, который навсегда стал его любимым миром.

Я прочитал эссе и подумал, что когда мне было столько же лет, — я открыл для себя Рея Брэдбери — и… тоже сошел с ума. «Марсианские хроники» и (особенно) «451° по Фаренгейту» стали мощным открытием. Мы-то читали его в Советском Союзе, и я еще тогда думал, что это, наверное, Брэдбери придумал самиздат и стал его апостолом, потому что книги его были самым ценным и важным приобретением в жизни. И сегодня, когда книги ничего не значат, ничего не стоят, их просто нет, а остались лишь их электронные призраки, души, — я с грустью думаю о Рее Брэдбери, который был не просто апостолом самиздата, но рыцарем книги.

— Скажите, в последнее время он так же был популярен, как и прежде?

— Конечно, нет. Лишь в самое последнее время в США неожиданно по-глупому он стал опять популярен, потому что вышел фильм «Фаренгейт 9/11», не имеющий никакого отношения к роману Брэдбери. Но из-за названия писателя опять вспомнили. Брэдбери же входит в золотую когорту американских писателей — не на основании фантастики, а просто так. Он, скажем, вместе с Сэлинджером был одним из основателей контркультуры, одним из основателей лирического направления в американской словесности.

Дмитрий Володихин, писатель, историк (Москва)

Я считаю Рея Брэдбери по преимуществу мистиком, притом мистиком-христианином, который очень хорошо видит тьму, постепенно заполняющую общество, лишенное веры. И мало кто понимает, что ранние мистические рассказы Брэдбери, почти неизвестные в СССР, — шедевры глубокого взгляда на сверхъестественное. В качестве примера могу назвать рассказ, напечатанный в СССР под соусом космической темы: «Уснувший в Армагеддоне».

Это ведь совсем не о космосе.

Это о незащищенности современного человека.

Повесть «Что-то страшное грядет», напечатанная в США в 1962 году, пришла к русскому читателю только в 1992-м, а повесть «Канун Всех Святых» — в 1972 году. Первое из этих произведений никак не могло быть доверено советскому читателю. Брэдбери — христианин, пусть и неортодоксальный, и у него с первых его текстов была ярко выраженная тяга к мистике. Он долгое время считал Эдгара По своим кумиром, даже подражал ему. В повести «Что-то страшное грядет» мистика темного нашествия составляет основу сюжетной конструкции. Ну как можно такое переводить в СССР с его негласным, но очень прочным табуированием любой мистики, особенно христианской?! Вот рассказ «Человек» (1949), в котором тема стремления человека к Богу подана в звездолетно-галактических декорациях, «протащить» удалось, под тему космоса у нас и мистика проскакивала! А «Что-то страшное грядет» — это ведь не космос, это пространство маленького городка, до которого добралось сверхъестественное зло. Да и «Канун Всех Святых» в этом смысле «подкачал»: с художественной точки зрения он представляет собой роскошнейшую игру настроений, тончайший языковой эксперимент, прозу, граничащую с поэзией, а вот с точки зрения идеологической — недопустимое смешение темы детства и темы смерти, темы радости и темы ужаса.

И главное, опять мистика!

Дмитрий Быков, писатель (Москва)

Знаете, была в 1950-1960-е годы целая плеяда фантастов, которые наметили развитие жанра лет на сто, а то и на двести вперед. Среди них Рей Брэдбери был наиболее поэтом. Он, конечно, великолепно избыточен стилистически — это проза на грани поэзии. К тому же он великий изобретатель фабул: многие его идеи (например, рассказ «И грянул гром») заложили в литературе целые направления. Но самое точное, что он сказал: «Любой старик — это машина времени». И он сам был такой машиной времени, связывающей нас с великими временами.

Татьяна Сапрыкина, писатель (Новосибирск)

Для меня Брэдбери — человек, который пишет о людях, всю жизнь проживших в старом, знакомом доме и вдруг обнаруживших, что у них на чердаке — окно в вечное лето (или в лес, или вообще нет крыши и т. д.). Его герои кажутся жителями одного маленького, провинциального, но тем не менее на удивление «резинового», необъятного городка. Это не совсем тот реальный городок, который есть, скажем, у Фэнни Флэг («Жареные зеленые помидоры»), потому что у Брэдбери у его людей вместо крови и вправду — вино из одуванчиков. Для меня тексты Брэдбери как бы посыпаны особой пряной пыльцой — это сродни тому, как импрессионисты кажутся пропущенными через определенный цветовой (световой, композиционный) ракурс или Вуди Аллен имеет привкус вечно инспектирующего интеллектуала, создающего неврастенические ситуации. Брэдбери, даже сидя за пишущей машинкой, ходит по земле, едва касаясь ее и одновременно проваливаясь в нее по щиколотки. Его трава в любое время года опрыскана парным молоком, его девушки лечатся от меланхолии лунным светом в кроватях, выставленных на всеобщее обозрение, а его парни, зубоскаля и паскудничая, по очереди носят костюм цвета сливочного мороженого. А его старушки давно дали смерти крепкий пинок под зад, и, в общем, где-то в нас во всех наверняка есть этот волшебный баланс реальности и вымысла, который у Брэдбери виден как при макросъемке. С некоторых пор Брэдбери — это один из моих теплых внутренних котов, которые ласкаются о ноги, лечат промозглым вечером и урчат перед сном.

Владимир Захаров, физик-теоретик, академик РАН, поэт (Москва, Россия — Тусон, США)

По моему мнению, Рей Брэдбери был подлинный гений. Когда мы прочли «451° по Фаренгейту», мы были ошеломлены. Все были ошеломлены — и мальчики, и девочки.

«На линованной бумаге пиши поперек» — это надолго стало девизом и паролем для узнавания «своих».

Потом пришли «Марсианские хроники» — помню, как меня пронзил рассказ «Будет ласковый дождь».

Совсем недавно, еще при жизни Брэдбери, я перечитал его главную книгу по-английски. И опять — было сильнейшее переживание. Когда читаешь на чужом языке, не имеешь права читать по диагонали, а читая внимательно, обнаруживаешь множество замечательных деталей, по тем или иным причинам пропущенных ранее.

Я думаю, что фантасты — это прежде всего философы. Причем лучшие фантасты — едва ли не лучшие философы, неважно, что их философские воззрения часто изложены в несколько искусственной художественной форме. А Рей Брэдбери был лучшим из лучших. Хотя все его повести и рассказы полны обличений и едкого сарказма, он неуклонен, он тверд в утверждении истинного смысла существования человеческой цивилизации или, более широко говоря, — высокого смысла существования разумной жизни.

Алексей Калугин, писатель (Москва)

В мои школьные годы повальное увлечение фантастикой было сродни всеобщему преклонению перед рок-музыкой. И то и другое имело статус чего-то если не совсем запретного, то и не до конца легального. И то и другое несло в себе разрушительный дух вольнодумства, без которого невозможна молодость. В то время не существовало понятия «культовый». То есть само слово, конечно, мелькало в печати и в разговорах, однако не употреблялось в его нынешнем значении. Зато было множество сущностей, которые подходили под определение «культовый», как ничто из того, что этим словом называют сегодня. Например, группа Nazareth, которую никто не слышал, но все знали, что это — очень круто. Якобы был еще четвертый фильм из серии о Фантомасе — с Жаном Маре и Луи де Фюнесом, сюжет которого мог рассказать любой ваш приятель, но который на самом деле никогда не был снят. И наконец, была книга «Марсианские хроники» — общепризнанный шедевр фантастики.

Когда меня спрашивали: «А ты читал “Марсианские хроники?» — я с чувством собственного превосходства отвечал; «Разумеется».

И это была чистая правда, хотя в то время я мало мог рассказать о самой книге.

Дело в том, что я прочитал «Марсианские хроники» слишком рано для того, чтобы что-то в ней понять. Случилось это в возрасте шести лет, когда меня впервые на все лето отправили в пионерский лагерь. В системе тех пионерских лагерей мне больше всего не нравилось то, что там всё нужно было делать по команде и всем вместе. Кажется, даже в библиотеку нас водили строем. И система выдачи книг была там тоже своеобразная. Желающие приобщиться к литературе выстраивались в очередь. На столе лежала большая стопа книг. Библиотекарша брала книгу сверху, заносила ее название в карточку и вручала тому, кто находился по другую сторону стола. Таким образом, мне досталась книжка про собачек, а моему соседу — серый, почти квадратный томик, на обложке которого значилось: «Марсианские хроники». На соседа моего «Хроники» эти особого впечатления не произвели, поэтому совершить обмен оказалось нетрудно.

Удивительно, что многие воспоминания того лета давно растворились в потоке времени, а впечатление от книги — осталось. Прежде всего — ощущение чего-то чрезвычайно необычного. Причем необычного не в смысле чего-то неожиданного, странного или удивительного, нет, скорее — просто идущего вразрез с привычным, знакомым. Это был своего рода портал в какое-то иное измерение. Или заклинание, дающее возможность увидеть то, что прежде было недоступно взгляду.

Я действительно тогда ничего в книге не понял, но она меня зачаровала.

Это была, наверное, первая книга в моей жизни, которую можно было читать не последовательно, страницу за страницей, а просто открыв на любом месте. Я постоянно таскал ее с собой и открывал страницы именно так. Меня завораживали диковинные имена: господин ААА, доктор УУУ, инженер ТТТ. Изящное сочетание простоты и таинственности наводило на мысль о том, что автору известен какой-то секрет, способный внезапно перевернуть всю мою жизнь. Вот только недостает внимательности, сообразительности, ясности ума, знаний, опыта — в общем, чего-то очень важного недостает мне для того, чтобы понять, о чем все-таки автор говорит. И когда я прочел ее уже в сознательном возрасте, секрет открылся…

Павел Губарев, интернет-предприниматель (Оренбург)

Я убежден, что есть как минимум два разных Брэдбери.

Взять, к примеру, повесть «451° по Фаренгейту». Для американцев это повесть прежде всего о цензуре, противостоянии человека и общества, свободе слова, то есть о чем-то таком озлобленно-социальном. У меня дома, к примеру, валяется стопка материалов «The Big Read» (2004), в которых при анализе повести вообще ни о чем, кроме цензуры, речь не идет.

А в России повесть стала библией одиночек, не смотрящих телевизор. Тех, кого воротит от массовой культуры, кого и толкиеновский эскапизм не прельщает. Это такие наши новые клариссы маклеллан, которые носят в карманах книжки Рея Брэдбери и Сэлинджера. Образы изгоев их — цепляют. И дело не в том, что Брэдбери в СССР долгое время издавали выборочно. Дело в том, что там писатель Брэдбери был прочитан по-другому. Советский читатель слизал ровно тот слой текста, который хотел слизать, впрочем, самый, может быть, ценный и долговечный.

В общем, для русских Брэдбери всегда был лириком, писателем для слегка асоциальных ботанов, не нашедших еще себя и своего круга. Мне кажется, что подросток, если у него есть хоть что-то в голове, обязательно одинок. Собственно, таким «when people ask your age, he said, always say seventeen and insane» юношей я и начал в свое время делать веб-сайт, посвященный Брэдбери. Не преследовал какой-то особенной цели — просто любил его рассказы и научился делать сайты. Кстати, тогда многие тексты можно было найти только в Сети. Это сейчас, к моему удивлению, все книги Брэдбери регулярно издаются в России. А ему, на мой взгляд, шла труднодоступность. Я очень радовался, когда находил очередной нечитаный рассказ. Аж обжигало. Охотился за публикациями несколько лет, пока не нашел, полагаю, всё, что переводилось на русский язык.

Я это к тому, что у меня нет, конечно, каких-то особенных фактов или исследований, подтверждающих мои слова о том, что читатели Брэдбери в России другие, нежели в Америке. Есть только воспоминания о переписке с самыми первыми посетителями моего сайта. Интернет в те годы не был похож на современный: не было лайков, можно было написать только в гостевую книгу или отправить электронное письмо. И писали мне очень разные люди: от подростков до стариков. Один корреспондент лет шестидесяти радовался как ребенок, что есть такой сайт и что есть я. Сравнивал нашу встречу со встречей людей-книг в финале вышеупомянутой повести. Хорошо помню то странное ощущение: «Как, ты тоже читаешь Брэдбери?!» Что-то в этом есть от фразы: «Как, ты тоже слышишь голоса?!» Со многими тогда я подружился, потом возник и много лет жил форум, потом был трибьют-сборник, сайт с американцами, рассылка и очень много всего — долго перечислять. Как-то раз появился и исчез необычный немногословный человек, который прислал мне из Америки две посылки, полные книг Брэдбери. Сейчас, когда легко в два щелчка можно найти сообщество русско-говорящих любителей Брэдбери (два десятка тысяч без малого), такого ошеломительного эффекта уже нет. Зато современных кларисс маклеллан всё больше.

Впрочем, сам Рей Брэдбери все компьютеры вместе с Интернетом в гробу видал, как вы знаете. Вообще, всё лучшее, что нам дает Интернет, Рей Брэдбери описал еще в рассказе «Электростанция» — а он был написан лет за тридцать до того, как начал возникать некий прообраз современной Сети. Такое вот противоречие, хотя лично мне оно жить нисколько не мешает. Я люблю Рея Брэдбери, а компьютеры занимают огромную часть моей жизни, достаточно упомянуть, что уйма знакомых, близкий друг и любимая девушка мне встретились благодаря сайту, а значит… благодаря книгам Рея Брэдбери.

Брэдбери ненадолго пережил XX век.

Это был его век — век космических полетов и расцвета фантастики.

Сейчас фантастика потеряла свою значительность, да и литература в целом сдает позиции. В нашей стране страшенный удар нанесла ей «Рабыня Изаура», а добил «Доктор Хаус». В общем, здесь и сейчас это уже не самый актуальный вид искусства. Однако каждый день я вижу всё новые и новые комментарии к рассказам Брэдбери на своем сайте. А каждую весну русские школьники «проходят» рассказы Брэдбери. Мучаются, лезут в Интернет и доползают до моего сайта (тысячами!). И вы знаете, большинству из них рассказы нравятся. Может, потому, что Брэдбери всерьез собирался жить вечно и вложил в тексты всю свою могучую энергию. Я уже не могу полноценно воспринимать его рассказы — слишком хорошо каждый помню, но недавно посмотрел в том же самом проклятом Интернете телеинтервью Брэдбери разных лет — и как свежим воздухом надышался. Рекомендую. Лучшая иллюстрация к его же словам: «Пыл. Увлеченность. Любопытство. Вот какими качествами должен обладать любой писатель».

И — заразительная жизнерадостность.

Редкая для умного человека.

Виктор Трофимов, физик, доктор физико-математических наук (Новосибирск)

Сам по себе текст Брэдбери почти невозможно назвать художественным.

Вот главный герой, пожарник Монтэг, переходит улицу, а кажется, что это только его мысль пересекает улицу. Вот Монтэг плывет по реке, скрываясь от погони: «Река была по-настоящему реальна; она бережно держала Монтэга в своих объятиях, она не торопила его, она давала время обдумать всё, что произошло с ним за этот месяц, за этот год, за всю его жизнь». Персонажи пребывают в некоем отстраненном пространстве, недосягаемом для души и даже для чувств. Другой материк, другой менталитет, другие бытовые ценности, например, тотальная ценность прохлады в жарком климате, да еще в контексте романа. Миссис Монтэг описывается в таком же узком спектре характеристик, как обыкновенная лягушка. Для демонстрации культурного шока, произведенного живой природой на человека (Монтэга), оказавшегося в осеннем лесу, специально вбрасывается настоящая текстовая охапка запахов: на полустраничном пространстве десятикратно употреблены слова «запах» и «пахнуть»…

И вот среди этих почти бесплотных персонажей, механического пейзажа и замороженных запахов как-то необъяснимо подробно вырастает пространство эмоциональной мысли и четко сформулированной реальности технологического универсума, в который и нас — вовсе не книжных персонажей — занесло спустя много десятилетий. Или, говоря по Хайдеггеру, вбросило.

Если учесть, что главный герой повести всё же — Книга, то Рей Брэдбери удивительно точно подсмотрел будущее. Да, Книгу в начале XXI века уничтожают неуклонно и разнообразно, мотивированно и немотивированно. Скажем, в российских вузах образовательные программы теперь должны опираться на литературу, качество которой определяется регламентом «скоропорта»: техническая книга — десять лет, гуманитарная — пять лет! Рей Брэдбери, этот очкастый вольнодумец, отчетливо показывает нам весь абсурд уничтожения Книги; он предвосхищает и технологический эффект будущего Интернета — утопление нормальной Книги в текстовом мусоре постмодернистской бессмыслицы.

Одного только не смог разглядеть Рей Брэдбери: реальность, в которой Книгу будут убивать сами же писатели, обессмысливающие ими самими написанные тексты. Их собственные псевдокниги (зайдите в любой книжный магазин и посмотрите, что там лежит на полках) и оказались тем ужасным огнем, который не только уничтожает силы человека в поиске настоящей Книги, но извращает сам концепт книги как артефакта. Философы уже давно ропщут на то, что вконец взбесившиеся печатные знаки своими невероятно множащимися массами отбирают у человеческого мозга способность мыслить…

Иван Мацицкий, директор Офиса Л. Рона Хаббарда (Санкт-Петербург)

С книгами Рея Брэдбери я познакомился в начале 1980-х — в школьные годы.

Отец был большим любителем фантастики и хорошей прозы, поэтому в нашей домашней библиотеке можно было найти много интересного. Да и размер ее был по тем временам неплохой — более полутысячи томов самых разных направлений плюс какое-то количество книг регулярно проскакивало как «обменный фонд».

Научную фантастику я чертовски любил, многие вещи мне нравились гораздо больше снятых по ним фильмов, так как в большинстве случаев мои представления о том, как должны выглядеть персонажи, сильно разнились с экранизациями. Поэтому читал я запоем, часто не обращая внимания на имена и названия. Честно признаться, потом я об этом жалел: прочти я некоторые книги в более зрелом возрасте, понял бы больше и выводы сделал бы другие.

Но, понятно, что было, то было.

В какой-то период на меня еще легла роль воспитателя младшей сестры: она напрочь отказывалась засыпать без сказок. Многомесячная серия моих вечерних повествований началась с рассказов о путешествии в Шоколадную страну, но через какое-то время все мыслимые сюжеты подошли к концу, и вот тут-то помог когда-то набранный багаж — прочитанное!

Рассказы Брэдбери с самого начала потрясали меня тем, что при всей их фантастичности в них говорилось о совершенно понятных вещах — человеческих чувствах, обычных поступках, правда, часто совершенных в необычных обстоятельствах. Это рассказы о людях, о том, как они себя ведут, о чем думают.

Очень меня впечатлила телевизионная постановка повести «451° по Фаренгейту».

Я тогда впервые столкнулся с произведением, которое можно назвать «антиутопией», и впервые в жизни меня накрыло чувство какой-то ужасной и полной безысходности. У меня в уме не укладывалось, как такое возможно. Неужели так будет? И что делать, если такое случится? Сравнить эти ощущения мне было не с чем, так как с произведениями Джорджа Оруэлла и Евгения Замятина я познакомился позже, а из триллеров в голове почему-то держался только «Бармалей». Поражал меня и талант Брэдбери писать так, будто его рассказ или повесть — это отрывок истории, а значит, где-то существует продолжение и где-то существует начало…

Владимир Борисов, писатель (Абакан)

Как это всё начиналось?

Исподволь, незаметно — тут рассказик, там рассказик.

А потом, ррраз! — сразу две книжки! Одна — третьим томом в «Библиотеке современной фантастики», в 1960-х. Там были повесть «451° по Фаренгейту» и великолепная подборка рассказов. Я купил книжку на свой день рождения, и она стала замечательным подарком. Почти одновременно появился томик из серии «Зарубежная фантастика» — «Марсианские хроники»!

А чуть позже в «Зарубежной фантастике» вышла повесть «Вино из одуванчиков».

Вот эти три книги и стали моими самыми любимыми у Рея Брэдбери.

Они, может, разные по характеру и настроению, но схожего в них много.

О мрачном и угрюмом мире, в котором жгут книги, Станислав Лем писал, что Брэдбери тут промахнулся. Реальность оказалась еще хуже. С умными книгами, оказывается, можно бороться совсем по-другому: достаточно заполонить рынок книгами пустыми, поверхностными, и попробуй — найди в этом потоке макулатуры то, что нужно читать! Но Брэдбери оказался прав в другом: как бы ни складывались внешние обстоятельства, всегда были и будут люди, которые сохранят любовь к книгам, чего бы это ни стоило.

Много позже дошла до нас повесть «Что-то страшное грядет».

Запала в память картинка оттуда: библиотекарь готовится сражаться с тьмой и злом, обложившись книгами, словно солдат в окопе. Для меня образ автора чем-то ассоциируется с этим библиотекарем.

Но это было позже. А тогда, увидев первые книги Брэдбери, я с восторгом и ужасом вглядывался в картинки пугающего и изумляющего Марса. Вместе с Дугласом Сполдингом снова и снова я оказывался в знойном американском лете. И часто снились мне сны, в которых я вдруг оказывался в чудесном книжном магазине, где находил всё новые и новые книжки Станислава Лема, братьев Стругацких и, конечно, любимых мною американцев — Рея Брэдбери, Клиффорда Саймака, Роберта Шекли, Курта Воннегута…

Марк Москвитин, Марк Москвитин, писатель (Вологда)

Летом 1965 года в книжном магазине Горно-Алтайска я наткнулся на книжку «Марсианские хроники». Это было как погрузиться в сон. Залитые двухлунным сиянием обширные марсианские равнины, города-миражи в ночной тишине. Каналы с хрустальной водой, мечтательная марсианка Илла. Некто Биггс, из переселенцев, пьяный швыряет пустые бутылки в марсианский канал. Детям прилетевших с Земли колонистов хочется увидеть марсиан, нет проблем — наклонись к спокойной воде канала…

В том же году я выкупил пришедший по подписке третий том «Библиотеки современной фантастики». На портрете — энергичное лицо делового американца 30-40 лет, так мне показалось. Это Рей Брэдбери. И повесть его — «451° по Фаренгейту». Зашедшая в тупик человеческая цивилизация, которая не может ничего, кроме тихого содержания стандартно-глупых граждан в комфортных хлевах…

А еще — «Вино из одуванчиков». Совсем уже не фантастика.

Ни у кого я не встречал столько света, сколько у Рея Брэдбери.

Свет печальный, элегический. Свет обжигающий. Сияние двух лун над тихими, таинственными равнинами древнего Марса. Спасительный свет жилого купола посреди бесконечного венерианского дождя. Свет девушки Клариссы Маклеллан, переворачивающей душу жестокого пожарного. Свет энтузиастов и подвижников. На Марсе, на Земле, где угодно.

Свет Рея Брэдбери.

Владимир Ларионов, писатель (Сосновый Бор)

«Великий моралист» — так часто называют Рея Брэдбери, а я бы его назвал воспевателем книг и библиотек. Книжные мотивы звучат в произведениях Брэдбери многократно, вспомнить хотя бы его классическую и пугающе актуальную сегодня повесть «451° по Фаренгейту».

«Я никогда не учился в колледже, меня воспитали библиотеки».

Хранилища книг Рей Брэдбери всегда описывает с неизменным и бесконечным уважением, рассказывает о них с нежностью, граничащей чуть ли не с религиозным поклонением.

«Моя библиотека казалась мне прохладной пещерой, а то вечно-молодым и растущим лесом, где укрываешься на час от дневного зноя и лихорадочной суеты, чтобы освежиться телом и омыться духом при свете, смягченном зелеными, как трава, абажурами, под шорох ветерков, возникающих, когда опять и опять листаются светлые нежные страницы. Тогда мысли становятся яснее и отчетливее, тело раскованнее, и снова находишь силы выйти в пекло действительности; в полуденный зной, навстречу уличной сутолоке, неправдоподобной старости, неизбежной смерти…»

Я тоже часть своего детства провел в библиотеках, хотя они не были такими комфортабельными, как упоительные храмы информации, описываемые американским классиком. Моя мама, учительница начальных классов, на полставки заведовавшая школьной библиотекой, давала мне ключ от нее, и я часами мерз зимой в «прохладной пещере» не очень-то отапливаемого школьного флигеля, исследуя и перебирая книжные сокровища. Сначала меня привлекали подшивки журналов «Вокруг света», «Техника-молодежи», «Знание-сила» конца 1950-х годов с фантастическими рассказами и необычными иллюстрациями к ним, а потом всё остальное — от «Лезвия бритвы» Ивана Ефремова, только что изданного «Молодой гвардией», до полного собрания сочинений Ги де Мопассана…

Первая в СССР книжка Рея Брэдбери вышла летом 1964 года в издательстве «Знание». Я, третьеклассник, купил ее в районном книжном магазине за 57 копеек, сэкономленных из тех небольших денег, которые мама выдавала мне на обеды. Это был сборник рассказов под названием «Фантастика Рея Бредбери». Именно так, через букву «е», было напечатано имя автора. Избранное (в том числе из «Марсианских хроник») — в ставших уже классическими переводах Льва Жданова. По спине моей бегали мурашки от странной внутренней музыки рассказов «Марсианин», «Будет ласковый дождь», «В серебристой лунной мгле». Позднее узнал я совсем другого Брэдбери: создателя жесткой антиутопии «451° по Фаренгейту», яркой автобиографической повести «Вино из одуванчиков», пророческого рассказа «Бетономешалка», но все-таки до сих пор имя Рея Брэдбери ассоциируется для меня с изящно-грустными «Марсианскими хрониками».

Грустно, что в наше время любовь к книге сходит на нет, а обожатели наполненных чудесами бумажных фолиантов, настоящие, по-хорошему «сумасшедшие» читатели, каким был Брэдбери, уходят и уходят…

Правда, я пока жив!

И книги Брэдбери — со мной.

Сергей Соловьев, писатель (Тулуза, Франция)

Впервые я прочитал Брэдбери благодаря «Библиотеке современной фантастики», мне было тогда лет двенадцать. Один из родственников моих фантастику коллекционировал, и я читал запоем. Понятно, прежде всего прочел я у Брэдбери «Марсианские хроники» и «451° по Фаренгейту». Впечатления яркие, но книгой, которая произвела на меня по-настоящему неизгладимое впечатление, оказалась все же повесть «Вино из одуванчиков», которую я прочитал гораздо позже, лет в двадцать. Потрясение было связано с тем, что автор, которого я считал фантастом, может писать такую невероятную литературу. Я и сейчас ставлю эту повесть рядом с романами Марка Твена о Томе Сойере и Геке Финне…

А в позднем творчестве Брэдбери поразил меня рассказ о человеке, который во времена Великой депрессии нанялся на какую-то ферму. Ему приходится косить поле — и вдруг однажды он понимает, что получил работу Смерти, а колосья — это люди, которым суждено погибнуть…

Борис Стругацкий, писатель (Санкт-Петербург), из последнего письма автору этой книги — от 12.XI.2012

Из окна у меня вид на гигантский, шестиугольниками, двор титанического Центра имени Алмазова. Осто- и насто- уже до предела… Написать о Брэдбери? В ближайшее время не получится: недавно писал некролог… А потом — посмотрим. Брэдбери — из моих любимых…

(Написать Борис Натанович не успел… — Г. П.)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.