ДЕСПОТ
ДЕСПОТ
Обновленной правительственной команде пришлось столкнуться с новой проблемой: 11 американских торговых судов, на которых находилось в общей сложности около сотни человек, были захвачены в Средиземном море алжирскими пиратами. Вашингтон с большой неохотой согласился уплатить выкуп и даже попытался заключить с Алжиром договор о дружбе и торговле, однако он считал, что давно пора облечь мягкотелую американскую дипломатию в стальные доспехи. В марте 1794 года Конгресс одобрил предложение, поддержанное Вашингтоном и Ноксом, о постройке шести фрегатов для защиты торгового флота США от алжирских корсаров.
Политика Лондона тоже стала неимоверно жесткой. Вашингтон был убежден, что британцы подстрекают индейские племена к нападению на американцев, чтобы изменить канадскую границу в свою пользу. (В самом деле, лорд Дорчестер, новый губернатор Квебека, ранее отказавший в помощи Джозефу Бранту, теперь поставлял индейцам оружие и провиант.) Вашингтон дал Генри Ноксу инструкции: «перекупить капитана Бранта любой ценой».
В среде федералистов нарастало убеждение в необходимости отправки посланника в Лондон, чтобы избежать войны, упрочить торговлю, потребовать возмещения ущерба за захваченные суда, а заодно уладить давние споры (британцы так и не ушли из северо-восточных фортов). Кого послать? Разумеется, Гамильтона! Но против выступили республиканцы: Гамильтон — известный англофил, кто здесь поверит в его честные намерения? Тогда Гамильтон сам отказался ехать и предложил послать Джона Джея. Выбор был не самый удачный: Джей тоже был англофил, а Мэдисон считал его еще и тайным монархистом. Но Вашингтон утвердил это назначение, чем, по словам Мэдисона, нанес большой урон своей популярности. По мнению президента, переговоры с Англией — единственный способ избежать войны с ней. Пусть едет Джей.
Чтобы подсластить пилюлю республиканцам, возмущавшимся также тем, что Джей, облеченный дипломатической миссией, сохранял пост главы Верховного суда, Вашингтон отозвал из Франции Гавернира Морриса и назначил послом в эту страну сенатора-франкофила Джеймса Монро. 12 мая 1794 года тысячи людей пришли в Нью-Йоркские доки проводить Джея в дальний путь.
Государственные дела не давали Вашингтону заниматься хозяйственными. В июне он на краткое время вырвался в Маунт-Вернон и поехал верхом осматривать строительство канала и шлюзов на Потомаке. Лошадь оступилась и чуть не расшиблась о скалы вместе с седоком. Неимоверным усилием Вашингтон, прекрасный наездник, практически вытащил ее из пропасти, но при этом так сильно потянул спину, что после уже не мог сесть в седло. В Филадельфию он возвращался в карете, небольшими перегонами. Марта очень тревожилась по поводу этой травмы, причинявшей ее мужу сильную боль.
Лето выдалось на редкость жарким, и Вашингтоны сняли домик в Джермантауне, подальше от столичной духоты. Там президент исполнял официальные обязанности и принимал посетителей. Но Марта позволяла себе ходить «по-домашнему», в привычной удобной одежде. Гости отмечали про себя, что она выглядела старше мужа, несмотря на все тяготы, которые выпали на его долю.
В социальной жизни тоже наступил «перегрев»: недовольство налогом на винокурение, введенным Гамильтоном в 1791 году, приняло форму неприкрытого противодействия. Фермеры Западной Пенсильвании, гнавшие из излишков зерна виски (крепкий напиток лучше переносил морскую транспортировку в Европу), были особенно возмущены тем, что правительственные инспекторы получили право свободно осматривать их амбары и погреба. Мой дом — моя крепость!
В середине июля налоговый инспектор Джон Невилл и секретарь суда Дэвид Ленокс попытались привлечь к суду фермеров, не зарегистрировавших свои винокурни, как того требовал закон. В отместку те подожгли дом Невилла и стреляли в Ленокса. 1 августа акции протеста приняли угрожающий размах: около шести тысяч человек собрались на «поле Брэддока» под Питсбургом, размахивая флагом из шести полос, символизировавших четыре графства в Пенсильвании и два в Западной Виргинии, выступивших против налога на виски. Они грозили разоружить гарнизон Питсбурга и требовали отставки любого чиновника, поддерживающего закон об акцизах.
На следующий день Вашингтон собрал правительство, чтобы решить, что делать. В свое время на том самом поле он не кланялся французским пулям и теперь тоже не собирался отступать: если законы будут безнаказанно попирать, а меньшинство диктовать свою волю большинству, республиканскому правлению придет конец.
Гамильтон и Нокс предлагали немедленно мобилизовать милиционные войска; Рэндольф опасался, что демонстрация силы лишь усилит протесты. Судья Джеймс Уилсон подтвердил, что президент обладает властью проводить мобилизацию. 7 августа Вашингтон издал прокламацию о созыве ополчения и предупредил бунтовщиков, чтобы те вернулись к своим мирным занятиям до конца месяца. В тот же день Нокс приказал губернаторам Пенсильвании, Нью-Джерси и Виргинии быть готовыми выставить 13 тысяч милиционных солдат для подавления бунта. Вместе с тем Вашингтон отправил делегацию из трех человек под руководством генпрокурора Брэдфорда для переговоров с бунтовщиками.
На следующий день после издания прокламации Вашингтон с неудовольствием удовлетворил просьбу Нокса отпустить его на полтора месяца в Мэн. (Еще в 1790 году Нокс вместе с Уильямом Дьюром купил в этом штате два миллиона акров земли. Стремясь заделаться помещиком, он назанимал денег где только можно и выстроил себе в Томастоне трехэтажную аристократическую усадьбу в 19 комнат с двадцатью четырьмя каминами, окруженную пристройками, которую назвал Монпелье.) Во время его отсутствия Вашингтон попросил Гамильтона исполнять обязанности военного министра. У Гамильтона тоже были проблемы: один из его сыновей серьезно заболел, а жена тяжело переносила очередную беременность; однако он согласился.
Переговоры с мятежниками не увенчались успехом. Между тем индейцы решили воспользоваться ситуацией. Брант неоднократно пытался миром уладить споры между Западной конфедерацией индейских племен и американскими поселенцами, но потерпел неудачу. Вождь шауни Синий Камзол и вождь делаваров Баконгахелас, воодушевленные прежними победами и надеявшиеся на поддержку англичан, требовали возврата к Договору форта Стэнвике 1768 года и отвергали более поздние договоры, по которым земли к северу от реки Огайо переходили к США.
Двадцатого августа состоялось решающее сражение «у поваленных деревьев» на реке Моми, неподалеку от нынешнего города Толедо в штате Огайо. Позицию выбрал Синий Камзол: он думал, что поваленные недавним ураганом деревья затруднят продвижение Американского легиона под командованием Энтони Уэйна. Помимо шауни, делаваров, оттавов, майами, виандотов, чиппева, потаватоми и минго, Уэйну противостоял отряд канадской милиции под началом капитана Александра Мак-Киллопа. Но Уэйн хорошо подготовился, набрав проводников из индейцев чокто и чикасо. Американцы окружили индейцев и пошли в штыковую атаку; с фланга нагрянула конница, обратившая шауни в бегство. Стволы деревьев мешали индейцам маневрировать. Сражение закончилось через два часа. Индейцы бежали к форту Майами, но ворота оказались закрыты: комендант, не желавший войны с США, отказался предоставить им убежище. Люди Уэйна еще несколько дней разоряли индейские поселки и поля, а потом ушли.
В это время мятеж в Пенсильвании ширился. На капитана Уильяма Фолкнера, позволившего Джону Невиллу разместить в своем доме контору, напала толпа, грозя вывалять его в смоле и перьях и поджечь его дом, если он будет заниматься укрывательством налоговиков. Кое-кто из предводителей мятежников, вообразив себя Робеспьером, призывал создать Комитет общественного спасения и строить гильотины. Это всё работа Женэ, возмущался Вашингтон; «я считаю этот мятеж первым значительным достижением Демократических обществ», — писал он 26 августа губернатору Виргинии Генри Ли.
Между тем во Франции Робеспьера уже свергли: переворот 9 термидора (27 июля) положил конец кровавому террору. Одними из последних жертв стали граф д’Эстен, казненный 28 апреля (на эшафоте он сказал: «Отошлите мою голову англичанам, они вам хорошо заплатят»), и семья Адриенны де Лафайет: ее бабушка, мать и сестра в мае сложили головы на гильотине. Жену героя американской революции, за которую заступился Моррис, казнить не решились.
Сам же герой томился в тюрьме. Вашингтон лично написал прусскому королю письмо с просьбой выпустить Лафайета на свободу. Давление Англии было слишком велико, король не мог удовлетворить эту просьбу, однако существенно облегчил положение узника: ему разрешили чтение книг, прогулки, стали лучше кормить. Но, увы, эти послабления продолжались недолго: под нажимом Питта Лафайета перевели в грязную, кишащую паразитами камеру в Ольмюце и надели на него кандалы. Американский студент Фрэнсис Хьюджер, изучавший в Германии медицину, и немецкий врач Эрих Больман попытались устроить ему побег, но попытка провалилась, и они оба сами оказались в той же тюрьме на целых восемь месяцев. Новый американский посол Джеймс Монро добивался освобождения Адриенны де Лафайет. Его жена Элизабет, прозванная в Париже «прекрасной американкой», демонстративно отправилась в тюрьму в красивом открытом экипаже и в своем самом нарядном платье, чтобы увидеться с Адриенной, и заключила ее в объятия.
Вашингтон же вновь облачился в военный мундир. 25 сентября он издал последнее предупреждение мятежникам, которые отвергли «предложения о прошении» и поэтому превратились в его глазах в «изменническую оппозицию». Гамильтон уже давно говорил, что хватит с ними миндальничать. Они вдвоем отправились в карете (спина всё еще болела) в Карлайл в штате Пенсильвания, где стояли лагерем милиционные войска. Марта была вне себя от тревоги. «Одному Богу известно, когда он вернется. Я осталась совсем одна с детьми на руках», — писала она Фанни.
В свои 62 года Вашингтон стал первым (и единственным) президентом США, возглавившим войска, готовые к бою. Полтора месяца прошло, но Нокс так и не вернулся; от этого на душе был горький осадок.
В Карлайле войска выстроились вдоль дороги — всем хотелось увидеть президента. Вашингтон знал, что им нужен харизматический лидер на коне, а не старик в карете, и в очередной раз сделал над собой усилие. Объезжая лагерь, он снял шляпу и учтиво раскланивался с солдатами, стоявшими возле своих палаток. При его появлении воцарилась торжественная тишина: все почувствовали важность момента. Президент выглядел суровым и отстраненным; Гамильтон — энергичным, учтивым и искренним.
В начале октября Нокс примчался в Филадельфию и послал Вашингтону письмо с извинениями за опоздание и просьбой разрешить ему приехать в Карлайл, однако получил короткий ответ: «Мне было бы приятно иметь Вас рядом с собой в этой поездке и связанные с этим преимущества, если бы это было возможно благодаря Вашему возвращению вовремя. Теперь уже поздно».
Во избежание кровопролития в Карлайл для переговоров прибыли два представителя бунтовщиков: конгрессмен Уильям Финдли, стойкий противник правительственной политики, и Дэвид Редик, бывший член исполкома Пенсильвании, оба уроженцы Ирландии. По дороге они успели пообщаться с местным населением, которое опасалось неуправляемых правительственных сил, способных разорить западные земли. Делегаты оказались реалистами: уж лучше платить налог.
Вашингтон принял их довольно любезно, но потребовал «неопровержимых доказательств полнейшей покорности», иначе армия двинется дальше на запад. Если же кто вздумает стрелять в солдат, за последствия он не отвечает.
Он снова находился в своей стихии, даже боли в спине чудесным образом прекратились. Нужно было преподать урок мятежникам, и армия продвигалась дальше. В Бедфорде Вашингтон вновь устроил смотр войскам и остался доволен. Солдаты глядели на него ласково, как на старого доброго отца. Он предупредил их, чтобы не причиняли бунтовщикам никакого вреда: их будут судить гражданские суды, а не военные трибуналы. Разработав с Гамильтоном и Генри Ли план продвижения войск двумя колоннами к Питсбургу, президент отправился обратно в Филадельфию, оставив Гамильтона за старшего.
Зарядили дожди, дороги раскисли, и в столицу он добирался целую неделю. Как раз подошло время сессии Конгресса. 19 ноября Вашингтон выступил со своим шестым ежегодным посланием, обосновав свое поведение в Западной Пенсильвании и обратив внимание законодателей на «определенные самопровозглашенные общества», «рожденные в грехе», «нечистые порождения Женэ» и якобинцев, представляющие угрозу для правительства. Сенат был благодарен президенту за предупреждение, но в палате представителей Джеймс Мэдисон забил тревогу по поводу притеснения политических клубов: политическая цензура извращает принцип республиканского правления. В частном письме Джефферсону он даже назвал это величайшей политической ошибкой Вашингтона. Джефферсон же усмотрел в президентском послании открытые нападки на свободу слова, проявление деспотизма.
Тем временем мятеж постепенно выдохся. Арестовано было около 150 человек; двух вожаков судили и приговорили к смерти, но Вашингтон, воспользовавшись своим конституционным правом, помиловал их.
В ноябре Томаса Пейна выпустили из тюрьмы: Джеймс Монро доказал французскому правительству, что тот является гражданином США. Однако Пейн затаил злобу на Вашингтона, считая его виновным в своем заточении; она лишь ждала своего часа, чтобы прорваться наружу.
Первого декабря в Филадельфию вернулся Гамильтон и в тот же день сообщил Вашингтону, что намерен оставить свой пост в конце января: в его отсутствие у жены случился выкидыш, он опасается за ее здоровье и должен быть рядом с семьей. Вашингтон не мог его удерживать и наметил заменить его Оливером Уолкоттом из Коннектикута, какое-то время служившим аудитором министерства финансов.
Незадолго до Рождества сенатор Пирс Батлер пожаловался президенту на злоупотребления, допущенные при строительстве американского флота. Вашингтон переслал это письмо Ноксу с припиской: немедленно провести расследование и доложить. Нокс умел читать между строк; 28 декабря он подал прошение об отставке, ссылаясь на те же причины — нездоровье жены и растущее семейство. Заканчивалось письмо душевно: «Как бы ни обернулась моя жизнь, я всегда буду помнить о Вашем доверии и доброте со всем пылом и чистотой привязанности, на какие только способно благодарное сердце». Вашингтон принял его отставку без возражений. В преемники Ноксу он назначил главного почтмейстера Тимоти Пикеринга, радикального федералиста. Он старался окружить себя единомышленниками и абсолютно лояльными людьми, ему надоели открытые стычки и подковерная возня. Если бы он сам мог уйти в отставку!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.