УСМИРИТЕЛЬ

В конце ноября 1780 года Вашингтон отвел армию на зимние квартиры, оставив основные силы в Вест-Пойнте, а сам поселился в Нью-Виндзоре, в захудалом голландском домишке на берегу Гудзона. Чтобы ему было что выставить на стол, приходилось реквизировать провиант у местного населения. Денег не хватало даже на покупку фуража для его собственных лошадей, не говоря уже про доски, из которых можно было бы соорудить двери для деревянных солдатских хижин. «Жаль, что солдаты не могут, как хамелеоны, питаться воздухом или, как медведи, сосать лапу во время суровой зимы», — с горькой насмешкой писал генерал Конгрессу.

Он стал желчен, иногда брюзглив, и его свите порой приходилось нелегко. В декабре Вашингтон помешал честолюбивому Гамильтону, которому было тесно в роли секретаря, стать генерал-адъютантом. Но тот решил делать карьеру другим способом и 14 декабря сочетался браком с 23-летней Элизабет Скайлер. Свадьба состоялась в Олбани, в особняке Скайлеров; новоиспеченный тесть был тогда членом сената штата Нью-Йорк, и его зять оказался вхож в высшие социальные слои.

В том же месяце Арнольда, которого так и не удалось похитить, англичане отправили в Виргинию с флотилией из сорока двух кораблей. Вашингтон заранее предупредил об этом губернатора Томаса Джефферсона, однако тот не успел вовремя мобилизовать ополчение; Арнольд разорил Ричмонд, сжег дома и склады.

Поскольку Арнольд пока был недосягаем, Вашингтон решил применить план другого похищения — самого Генри Клинтона, — разработанный еще в ноябре. В ночь на Рождество он дал отмашку подполковнику Дэвиду Хамфрису, который с небольшим отрядом должен был сплавиться по Гудзону до Нью-Йорка, ворваться в дом Клинтона, разоружить охрану, связать генерала и вернуться с добычей. Как назло, поднялся сильный ветер, загнавший лодки в залив; операция сорвалась.

В канун нового, 1781 года сбылись худшие опасения Вашингтона: 1300 солдат Пенсильванского линейного полка, расквартированного близ Морристауна, взбунтовались и убили нескольких офицеров. Требования их, впрочем, были вполне законны: еды, одежды, жалованья! Каплей, переполнившей чашу их терпения, стало то, что новобранцы получали свои деньги наличными, тогда как ветеранам не платили уже целый год. Подогревая себя ромом, бунтовщики, захватив всё оружие, какое смогли добыть, и шесть пушек, устремились на Филадельфию, намереваясь запугать Конгресс и добиться своего. Есть же предел человеческому терпению!

Их командир Энтони Уэйн пошел вместе с ними. Вашингтон дал ему наказ держаться как можно ближе к солдатам и проследить, чтобы те не останавливались, пока не переберутся через Делавэр. (Хотя бунтовщики заявляли: «Мы не Арнольды!», — генерал опасался массового дезертирства, поскольку Генри Клинтон через своих агентов вел активную пропаганду среди американских солдат.) Части, расквартированные в Нью-Виндзоре, тоже начинали роптать, и Вашингтон не решался оставить их в этот момент, делая всё возможное, чтобы до них не дошли известия о мятеже. Было у него и еще одно опасение: вот поедет он к мятежникам, прикажет им успокоиться и разойтись, а вдруг они его не послушают? Тогда весь его авторитет мигом испарится! Махнув рукой на Конгресс, он принялся писать непосредственно губернаторам штатов, требуя присылки провианта и солдатского жалованья за три месяца.

Пенсильванский линейный полк, не дойдя до Филадельфии, остановился в Принстоне и Трентоне. Собрав на всякий случай дополнительные милиционные силы, Уэйн провел переговоры с мятежниками. Было решено демобилизовать половину полка, а вторую отправить в отпуск до апреля. Солдатам пообещали выдать одежду и сертификаты вместо обесценившихся денег, которые они потом смогут обналичить.

Поставленный в известность об этой договоренности, Вашингтон не стал возражать, хотя сама мысль о переговорах с непокорными солдатами была ему противна. Впрочем, Уэйн белого венчика из роз не носил и решил устроить показательный расстрел зачинщиков. 12 человек вывели в чистое поле и построили в шеренгу; расстреливать должны были их же товарищи — с десяти шагов. Из-за того, что стреляли почти в упор, у некоторых приговоренных загорелись повязки на глазах. Ограда поля и даже колосья ржи были забрызганы кровью и мозгами. И всё же один из расстрелянных оказался еще жив; Уэйн приказал солдату заколоть его штыком, а когда тот отказался, говоря, что не сможет убить товарища, Уэйн выхватил пистолет и закричал, что пристрелит паршивца, не выполняющего приказ. Несчастный шагнул вперед и вонзил штык в окровавленное тело. Уэйн велел всем солдатам Пенсильванского линейного полка пройти мимо места казни, чтобы они усвоили урок и впредь не бунтовали, а потом отправил хвастливое донесение Вашингтону. Тот его одобрил: только так, железной рукой, можно подавить зародыш бунта.

Между тем Джон Лоренс собирался во Францию в качестве специального представителя Конгресса, намереваясь вместе с Бенджамином Франклином «выбить» из Версаля огромный заем. В секретари ему назначили Томаса Пейна, чтобы подогреть энтузиазм французов рассказами о войне, свидетелем которой он был. Вашингтон заперся на три дня с Лоренсом и Пейном: они разработали стратегию поведения. Теперь или никогда; деньги нужны позарез; если и дальше отбирать всё необходимое силой, Континентальная армия лишится поддержки у населения и война будет проиграна.

Однако не всё было так уж плохо. На юге мелькнул проблеск надежды на счастливый исход: 17 января 1781 года бригадный генерал Даниель Морган одержал победу при Каупенсе в Южной Каролине, причем над самим Тарлтоном! Впервые американцы обратили в бегство англичан, орудуя штыками! Три сотни британцев были перебиты и 500 взяты в плен; потери американцев составили 70 человек. Вашингтон возликовал, узнав об этой «решающей и славной победе», и не сомневался, что это существенный вклад в будущую викторию.

Но до виктории было еще далеко, а пламя мятежа перекинулось на линейный полк Нью-Джерси, стоявший в Помптоне. Когда две сотни солдат, выпив для храбрости, двинулись на Трентон, Вашингтон решил, что с него хватит. Он отказался вести переговоры с мятежниками, потребовал безусловного повиновения и приказал казнить зачинщиков. Больше пятисот солдат генерал-майора Роберта Хоу выступили из Вест-Пойнта в Нью-Джерси. 27 января всё было кончено; двенадцати солдатам из бывших бунтовщиков было приказано расстрелять двоих зачинщиков-сержантов. Трое должны были стрелять в голову, трое — в сердце, а остальные — быть готовыми прикончить жертвы, если они не погибнут сразу. Узнав о счастливом завершении операции, Вашингтон возобновил натиск на политиков, требуя денег, еды и постоя для солдат.

Конгресс решал организационные задачи, учредил три новых поста — военного министра, министра финансов и министра иностранных дел. На должность «суперинтенданта финансов» прочили Александра Гамильтона. Генерал Салливан решил узнать мнение Вашингтона на этот счет. «Я не могу сказать, насколько сведущ полковник Гамильтон… именно в этой области, поскольку никогда не вступал с ним в рассуждения на эту тему. Однако, близко зная его, я могу утверждать, что мало сыщется людей его возраста с более широкими общими познаниями, чем у него, и ни одного более приверженного в душе нашему делу или превосходящего его в порядочности и принципиальности», — ответил он 4 февраля. Пост министра финансов отдали Роберту Моррису. Скорее всего, Гамильтон был разочарован, хотя и предпочел бы командование армейскими подразделениями кабинетной работе. Он уже давно тяготился своим положением и принял для себя решение: если с Вашингтоном вдруг наметится разрыв, не предпринимать ничего, чтобы поправить дело.

Вечером 15 февраля Вашингтон с Гамильтоном засиделись до полуночи, подготавливая документы к переговорам с французским командованием в Ньюпорте. На следующий день Гамильтон столкнулся с генералом на лестнице.

— Мне нужно вас видеть, полковник, — бросил Вашингтон на ходу.

Решив, что генерал будет ждать его в кабинете, Гамильтон постоял немного с Тенчем Тилгманом, которому передал письмо, поболтал с Лафайетом и лишь потом пошел наверх. На лестничной площадке стоял мрачный Вашингтон.

— Полковник Гамильтон, — сказал он раздраженным тоном, — вы продержали меня на лестнице целых десять минут. Должен заметить вам, сэр, что вы относитесь ко мне без уважения.

— Я так не думаю, сэр, — возразил Гамильтон, — но раз вы сочли нужным мне это сказать, расстанемся.

— Очень хорошо, если вам угодно.

Две минуты прошли в молчании. Вероятно, Вашингтон ожидал, что подчиненный извинится и всё пойдет по-прежнему, но этого не произошло.

Час спустя он сам послал к Гамильтону Тенча Тилгмана, чтобы тот передал его извинения и пригласил для спокойного разговора, должного загладить досадное происшествие. Гамильтон попросил сказать, что его решение бесповоротно и разговор ни к чему не приведет. Чтобы лишить Вашингтона возможного ходатая в лице своего тестя, он написал Филипу Скайлеру, сообщив о разрыве и выставив Вашингтона капризным начальником-самодуром, срывающим раздражение на подчиненных и не приемлющим никакой критики. Своему приятелю Джеймсу Мак Генри Гамильтон хвастливо сказал, что в кои-то веки Вашингтон поплатится за сварливый характер. Впрочем, он согласился исполнять свои обязанности, пока «шеф» не подыщет ему замену.

Потеря Гамильтона была для главнокомандующего существенной, но не настолько, как потеря Виргинии. Тогда же, в феврале, он отправил туда экспедиционный корпус под командованием Лафайета, чтобы дать отпор британцам. Если вдруг удастся захватить Арнольда, пристрелите его на месте, велел он, теперь не до церемоний. Но предателю вновь удалось уйти.

Переговоры с французами в Ньюпорте не сильно продвинули вперед союзнические отношения. В расстроенных чувствах Вашингтон вернулся в Нью-Виндзор и обнаружил письмо, какого никак не ожидал. Спикер виргинского Законодательного собрания Бенджамин Гаррисон извещал его о том, что его мать Мэри Болл подала прошение о назначении ей пенсии, поскольку она находится без средств к существованию из-за огромных налогов, которые вынуждена платить. «Я взял на себя смелость не дать хода этой просьбе, предполагая, что она будет Вам неприятна. Не сомневаюсь, что собрание охотно ее удовлетворит, Вы только скажите, делать нам это или нет», — писал Гаррисон.

Вашингтон решил, что его мать окончательно выжила из ума: обращаться с такой просьбой к законодателям, ставя его в дурацкое положение, и не написать ему самому! Правда, он и сам не послал ей ни строчки с начала войны, но он же перед отъездом принял все необходимые меры, чтобы ее обеспечить! И потом, она же там не одна, рядом Бетти с мужем! Вашингтон написал Гаррисону длинное письмо, изложив всю историю своих мучений. Он купил матери дом с садом во Фредериксберге и велел своему управляющему помогать ей деньгами в его отсутствие. Он согласился платить ей ренту за ее собственное поместье, которое, кстати, приносило вполовину меньше денег, чем он отправлял. Он даже продал рабов, чтобы уплатить огромные налоги на собственность. За всю войну он не получал от нее никаких жалоб и был в полной уверенности, что она ни в чем не нуждается! Он просил собрание не предпринимать никаких шагов по поводу пенсии, пообещав уладить дело самостоятельно.

Гамильтон, оставивший ставку главнокомандующего в апреле, просил держать их размолвку в секрете, и Вашингтон оставался верен данному слову, однако совершенно неожиданно узнал, что сам его бывший подчиненный уже разболтал обо всём приятелям — разумеется, изложив свою версию событий. Конечно, это было неприятно, но Вашингтон, не раз сталкивавшийся с изменой и коварством, отнесся к инциденту более спокойно, чем можно было ожидать. Требовалось срочно найти Гамильтону замену, а пока даже Марту привлекли к делу, заставив переписывать набело письма. Сознавая без всякого тщеславия, что уже вошел в историю, Вашингтон очень трепетно относился к своей военной переписке и попросил Конгресс нанять секретарей, чтобы снять копии с этих ценных бумаг — однообразным, красивым почерком, на хорошей бумаге. Эту работу доверили Ричарду Вэрику, бывшему адъютанту Арнольда, который руководил командой из шести писарей. Педантичный Вашингтон дал ему подробные инструкции по поводу ширины полей и расстояния между строчками. Переписчики работали больше двух лет по восемь часов в день.

Тем временем лорд Корнуоллис горел желанием отомстить за январское поражение Тарлтона. Случай представился 15 марта в Северной Каролине. Грин, командовавший милиционными силами, велел своим людям отступить, но лишь после упорного и ожесточенного боя, какого Корнуоллис «не видал с тех пор, как Бог его сотворил». Отчаянно пытаясь вырвать победу, британский генерал даже приказал стрелять картечью в самый разгар рукопашной, положив много своих людей. Его победа оказалась пирровой: он потерял четверть личного состава. В апреле Корнуоллис решил отвести свои измученные войска в Виргинию на соединение с Арнольдом.

Гамильтон теперь осаждал Вашингтона, требуя у него какого-нибудь командного поста, но Вашингтон терпеливо объяснял, что не может его назначить в обход других офицеров.

Между тем британцы и местные тори свирепствовали в Виргинии, предавая огню фермы и табачные склады. Томас Джефферсон призывал Вашингтона стать спасителем родной провинции, явившись туда со всей армией, но главнокомандующий не мог на это решиться: как сможет его голодное и оборванное войско совершить ранней весной переход в несколько сотен миль? И потом, он не терял надежды уговорить французов на совместную операцию по захвату Нью-Йорка.

Разумеется, все его мысли были там, в Маунт-Верноне. Еще в конце марта, в очередном письме Лунду Вашингтону, он интересовался тем, сколько ягнят народилось, сколько ожидается жеребят, построена ли уже крытая галерея, ведущая от главного дома к флигелям, починили ли пол на веранде. Едва Лунд получил это письмо, как британский шлюп «Савадж» встал на якорь в Потомаке напротив плантации. Капитан Томас Грейвз сжег все дома на мэрилендской стороне реки, чтобы обитатели виргинского берега стали посговорчивее. После этого он отправил команду в Маунт-Вернон, потребовав огромное количество продовольствия и предложив убежище рабам. 17 рабов — 14 мужчин и три женщины — взошли на корабль, обретя свободу.

Лунд Вашингтон оказался в сложном положении. Он прекрасно знал, что хозяин не похвалит его за сотрудничество с врагом, но что было делать? Он поднялся на «Савадж», в знак мирных намерений принеся с собой немного провизии, и после переговоров согласился прислать овец, свиней и кое-что еще, чтобы сохранить усадьбу, а возможно, и вернуть сбежавших рабов.

Слух об этом облетел всю округу и дошел до Лафайета. «Такой поступок джентльмена, который в определенной мере представляет Вас в Вашем доме, наверняка произведет дурное впечатление, сильно разнясь с мужеством некоторых соседей, которые пошли на сожжение своих домов», — возмущенно доносил он Вашингтону. Как и следовало ожидать, Вашингтон пришел в ярость и дал суровую отповедь своему управляющему, опустившемуся до общения с «кучкой воров и мерзавцев». Уж лучше бы они сожгли дом и разорили плантацию, он к этому готов. Он приказал Лунду немедленно вывезти из поместья все ценные вещи.

В это время Марта Вашингтон, желтая, как лимон, лежала в постели, страдая от печеночных колик и боли в животе. Вдова казначея британской армии, в нью-йоркском доме которой Вашингтоны жили в 1776 году, прислала ей по старой памяти корзинку цитрусовых с пожеланием выздоравливать, но ее супруг, еще не успокоившийся после происшествия с «Саваджем», отправил посылку назад, не желая принимать подарков от неприятеля.

В Виргинию, на помощь Лафайету, он отправил Уэйна, который наконец-то собрал свой распущенный полк, найдя пополнение. Там он снова отличился, устроив штыковую атаку на превосходящие силы врага при Грин-Спрингс, где Корнуоллис заманил его в ловушку.

А солдаты Вашингтона вновь голодали: в мае запасов мяса оставалось на один день. Даже если губернаторы штатов изыскивали провиант, не было денег, чтобы заплатить возчикам за его доставку. Измученный главнокомандующий уже начал думать, что не доживет до конца войны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.