Игровая зависимость

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Игровая зависимость

Психолог волновался перед каждым визитом. Иногда он даже посмеивался над собой: ожидание пациентки было схожим по ощущениям с ожиданием свидания. Так же вздрагивало мелко что-то внутри, щемило под сердцем — то ли нежностью, то ли гастритом, и все время хотелось взглянуть на часы — долго ли осталось ждать, а еще хотелось смотреть на дверь, потому что казалось — она вот-вот распахнется и ожидание завершится.

— Как мальчишка, честное слово, — бормотал Психолог, в очередной раз поймав себя за рассматриванием циферблата часов. — Придет она, придет, никуда не денется.

Но волнение проходило лишь тогда, когда дверь наконец-то открывалась и скромная старушка проскальзывала в комнату, решительно направляясь к дивану. За эти несколько шагов — от двери до дивана — она поразительно изменялась, будто молодела, приобретала уверенность в себе. Психолог думал, что эти изменения объясняются просто: его пациентка, завидев публику, немедленно начинала играть очередную роль. Там, за дверью, публики не было — коридор обычно пустовал, а посетители Психологического Центра быстро просачивались по кабинетам, умело распределенные по времени так, чтобы не сидеть в очередях. Но в помещении для приемов был Зритель — Психолог, и Раневская не могла не играть. Артист вообще не в состоянии не играть, если на него смотрит Зритель.

Психолог вдруг вспомнил, как, будучи еще студентом, увлекся изучением любителей онлайн-игр — ему на глаза попался документальный детектив, где преступником оказался молодой парнишка, любитель онлайн-игр, убивший такого же зеленого паренька из-за кражи рыцарских доспехов в игре. Поэтому Психолога особенно интересовали ролевые игры, и он часами просиживал перед компьютером, болтая в игровых чатах. Его собеседниками были мужчины и женщины, школьники и пенсионеры, академики и дворники. Были владельцы крупных компаний и те, кто едва тянул от зарплаты и до зарплаты, постоянно путаясь в долгах. Объединяло их всех одно: страсть к выбранной игре. Все свободное время они проводили в игре, убивая монстров, сражаясь с враждебными расами, добывая драгоценные камни, торгуя, строя дома… В игровом нарисованном мире кипела бурная деятельность, почти как в реальной жизни. Там даже влюблялись, женились и выходили замуж, и нередко сложно было понять — кто же дороже игроку: то ли реальный супруг, разделяющий с ним постель по ночам, то ли виртуальный, разделяющий игровой чат. В игры вливались колоссальные деньги, многие игроки ради нарисованных доспехов готовы были вложить в любимую игрушку весь семейный бюджет, не думая даже о собственных детях.

Потеревшись по разным играм и даже потратив на одну из них немного денег, Психолог понял, что большинство его собеседников в игровых чатах были откровенными неудачниками. Также попадались неудачники, которые тщательно скрывали свои комплексы, выставляя на всеобщее обозрение вывеску «Я крут! У меня все отлично!». Но за этой вывеской скрывались все те же банальные проблемы: денежный дефицит, внешняя некрасивость, нелюбимая и неинтересная работа, недостаток любви окружающих. Бес смеялся, что, именно общаясь с такими людьми, Ильф и Петров придумали бессмертную фразу Паниковского: «Меня девушки не любят! Я год не был в бане!» Мужья, не любящие своих жен, жены, которым изменяли мужья, старые девы и патологические холостяки, боящиеся даже познакомиться с кем-то, не то что установить какие-либо отношения, подростки с проблемами в семье, матери семейств, уставшие от бытовой рутины, отцы семейств, жаждущие вырваться из шкуры вьючного осла… Люди с той или иной основой комплекса неполноценности — вот кем были товарищи Психолога в играх.

Конечно, встречались и другие. Обычные люди, вполне довольные своей жизнью, которые приходили в онлайн-игры в поисках развлечений так же, как ходили в театр или смотрели новый фильм. Они не становились фанатиками игры, всего лишь заходили иногда, проводили в игре немного времени и уходили назад, в привлекательную реальность. Эти Психолога не интересовали — нормальные люди, с ними ему было не о чем говорить.

Его главным интересом были те, кто не состоялся в реальной жизни и пытался хотя бы в нарисованном мире стать таким, каким не смог стать на самом деле. В игре все просто. Тощий ботаник с отсутствующей мускулатурой предстает крутым мачо, веснушчатая курносая толстушка — изысканно-стройной женщиной-вамп… Не нужно сидеть на диетах или посещать тренажерные залы, все заменяет картинка, которая может быть любой, по желанию игрока. И вот уже у ботаника толпы поклонниц — правда, в игре, но в жизни у него вообще никого нет, а толстушка пачками получает объяснения в любви… Не удивительно, что они уже не могут оторваться от игрового мира. Именно там — их настоящая жизнь, а реальный мир становится чем-то вроде отбывания обязательной повинности, источником финансирования «настоящей жизни» в игре.

У Психолога тоскливо заныло сердце. На память пришли слова Раневской о том, как она с детства любила играть кого-либо, воображать себя кем-то другим. С мечтательно-ласковой улыбкой она рассказывала, как изображала дворника и мороженщика, знакомых и друзей отца, приятелей и подруг сестры и брата… И ее знаменитая фраза о том, что в театре нельзя играть, каждую роль нужно прожить.

Психолог нервно зашуршал книжными страницами.

— Это было где-то здесь, я же помню, — бормотал он. — А! Вот оно! — и начал читать сам себе вслух: — «Я не запоминаю слова роли. Я запоминаю роль, когда уже живу жизнью человека, которого буду играть, и знаю о нем все, что может знать один человек о другом».

— А почему меня не позвал? — спросил Бес, появляясь в кресле. В руке он держал стакан, который успел подхватить с тумбочки. — Мне, может, тоже интересно!

— Да нет тут ничего интересного. — Психолог сунул книгу в ящик стола. — Все то же самое, ничего нового.

— Тогда что ж ты сидишь взъерошенный, как воробей, только что близко познакомившийся с котом? — ухмыльнулся Бес. — Давай уж рассказывай, что надумал.

— У нее игровая зависимость, подобная той, от которой сейчас начали лечить современных геймеров. Ну, знаешь, этих любителей всяких онлайн-игрушек, которые сутками не отрываются от компьютера и путают реальный мир с виртуальным, — неохотно сказал Психолог.

— То есть ей настолько неприятно быть самой собой, что она готова быть кем угодно, лишь бы только не собой? — уточнил Бес.

— Да, она себя не любит, более того, считает, что ее и любить-то не за что, — вздохнул Психолог.

— Не понимаю, что тебя удивляет? — Бес поставил стакан на тумбочку и лениво потянулся. — Нормальное дело для недолюбленного ребенка. Классический комплекс неполноценности. А насчет игровой зависимости… Ну да, метод компенсации. Тоже обычное дело. Если бы в те времена был Интернет, то нашей подопечной не понадобился бы театр. Нашла бы себе игрушку по душе и сидела бы перед компьютером сутками, прерываясь лишь на походы в сортир.

— Знаешь, вот не уверен, — возразил Психолог. — Механизм компенсации, конечно, аналогичный. Но мне кажется, что игрушки бы ее все равно не удовлетворили. Она всегда хотела чего-то реального, настоящего, такого, что можно потрогать руками. В каком-то смысле она не менее прагматична, чем ее отец.

— Да уж, — засмеялся Бес. — Какие гены, такие и крокодилы.

— Ей необходимо что-то живое, — сказал Психолог. — Ее комплекс не желает обманываться обычными картинками, даже супер-дорогими и красивыми. Знаешь, я раньше думал, что она предпочитает играть в театре, а не в кино, исключительно из-за консерватизма. Ну вот вроде тех людей, которые не признают скороварки или СВЧ-печи по той причине, что предки обходились без них, значит, они и не нужны. И при этом свято уверены, что готовить в обычной кастрюле лучше, чем в скороварке. Теперь считаю, что дело совсем в другом.

— И в чем же? — заинтересовался Бес.

— В изменчивости, — ответил Психолог. — Театр — живой организм. Пьеса, даже та, что идет из года в год каждый день, на каждом представлении играется по-новому. У одного актера заболела голова, второй собрался жениться, третий переживает из-за двоек сына, а у четвертого на носу вскочил прыщ… И все это влияет на их игру. А ведь есть еще и более глубокое вхождение в роль. Сама Раневская говорила о том, что случается: пьеса уже снята, и только тут актер понимает, как именно нужно было играть. И еще говорила, что каждый раз играет по-новому. Но ведь это возможно лишь в театре! Кино — совсем другое дело. Лента отснята, и изменить больше ничего нельзя. Фильм — это нечто застывшее, замороженное, неизменное. Он не развивается, не живет. Для нее же сама мысль об отсутствии развития была непереносимой. Она жаждала изменений.

— Для чего? — Бес фыркнул. — Как по мне, так кино лучше театра. У фильма миллионы зрителей, у театральной пьесы — сотни, в лучшем случае тысячи. Кино — это слава и деньги.

— Думаешь, ее когда-нибудь интересовала слава и деньги? — засмеялся Психолог.

— Обычно именно это интересует людей, — авторитетно заявил Бес. — Уж я-то знаю. Насмотрелся.

— Друг мой, да если бы она была обычным человеком, мы бы тут не ломали головы! — Психолог насмешливо прищелкнул пальцами перед пятачком Беса. — А ты как был бесом, так им и остался. И мыслишь соответственно.

— Ну, я ж не волшебник, я только учусь, — смущенно ответил Бес и тут же озорно оскалился. — Но славу-то она все равно получила.

— Да, как побочный эффект, — отмахнулся Психолог. — Она все время искала любовь. И логика тут простая: если нельзя найти любовь, как у всех, то пусть это будет хотя бы любовь зрителей. Поэтому так и переживала за свою игру. Мучилась: «Ужасная профессия. Ни с кем не сравнимая. Вечное недовольство собой — смолоду и даже тогда, когда приходит успех. Не оставляет мысль: а вдруг зритель хлопает из вежливости или оттого, что мало понимает?» Она не доверяла даже восторгу зрителей!

— Чего ты от нее хочешь, она ведь не доверяла даже любви своего отца, — заметил Бес. — А уж он-то был близкий, родной человек, не то что зрители, которых она и в лицо-то не различала.

— Типичное следствие из ее комплексов, — согласился Психолог. — Тем более при убежденности, что родные ее не любят. Сразу ведь напрашивается вывод: если не любят родные и близкие, то тем более не будут любить и чужие, незнакомые.

— А ведь ее любили. И любят. Не поверишь, но даже мне она нравится, — признался Бес. — Уж на что я равнодушен к тому, что вы называете искусством, но она меня просто завораживает. Начинает дрожать что-то внутри, будто щекочут, но не щекотно. А ведь вроде ничего особенного… Ну вот что в ней такого, а?

— Так ведь именно на этот вопрос мы и пытаемся ответить, — сказал Психолог с улыбкой.

— Вот вечно ты так, — вздохнул Бес. — Ладно, скажи лучше — там претендентов на диван в ближайший час не предвидится? Нет? Тогда я на нем посплю.

С легким щелчком и неизменным сероводородным ароматом Бес исчез. Психолог услышал, как он ворочается за стенкой, устраиваясь на диване.

— Вот же… — Психолог устало откинул голову на спинку кресла. — А ведь я сам собирался там подремать. Говорят, что во сне приходят счастливые мысли…

Он закрыл глаза и тут же увидел калейдоскоп образов, сменяющих друг друга. Роза Скороход пила чай с миссис Сэвидж, монументальная Ляля раскрывала просторный зонтик над головой Люси Купер, Злая Мачеха спорила о чем-то с фрекен Бок, а по Красной площади победно вышагивала Маргарита Львовна с «Идиотом» под мышкой, за ней торопилась чеховская Мамаша с периной в руках… Образы мельтешили, а потом что-то звякнуло, и все лица, такие разные на первый взгляд, вдруг слились в одно лицо — уставшей, печальной женщины, и Психолог отчаянно зааплодировал ей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.