Против магии слов

Против магии слов

И наконец, последнее: что представляет собой современный Китай? Куда он идет? Это сложный вопрос, пожалуй, наиболее трудный из всех вопросов, которые занимают умы современного человечества.

Мировое общественное мнение внимательно следит за борениями, исканиями, жертвами этого миллиарда людей и жаждет понять, чего можно ждать от Китая в будущем? Не будем строить прогнозов на далекую перспективу. Она окутана туманом, подобно горе, с которой Мао сравнивал свою опрометчивую подругу жизни. Задумаемся над другим: что можно считать относительно устоявшимся, определившимся как тенденция в жизни современного Китая? У нас перед глазами тридцатилетний опыт существования послереволюционного Китая — двадцать семь лет при Мао Цзэдуне и три года при его наследниках.

Современный Китай представляет собой явление, в сущности, уникальное и парадоксальное. Страна, которая именует себя социалистической, государство, которое именует себя диктатурой пролетариата, партия, которая именует себя «самой последовательной марксистско-ленинской партией», проводят явно антисоциалистическую внешнюю политику, направленную против стран социалистического содружества, международного коммунистического движения, против политики мира и социального прогресса во всем мире. В середине 50-х годов, когда зародился этот экстремистский курс, можно было думать, что мы имеем дело со случайным зигзагом политической истории Китая, можно было ждать, что в стране найдутся силы, которые восстановят прежнюю внутреннюю и внешнюю политику, приблизятся к позициям научного социализма и интернационализма. Но теперь, когда прошло уже более двух десятилетий «зигзага», не пора ли заново оценить происходящее, переоценить ценности и подумать, не представляет ли собой этот «зигзаг» подлинную историю современного Китая, которая в том или ином виде найдет свое продолжение и в будущем.

Когда свершилась Великая китайская народная революция 1949 года, китайские руководители объявили свою страну социалистической, и все мировое коммунистическое движение присоединилось к их оценке, рассчитывая, что китайский народ с течением времени займет свое достойное место в растущей семье социалистических народов и стран. Впоследствии, когда произошло огосударствление собственности в городе и кооперировалась деревня, эта характеристика была прочно закреплена за Китайской Народной Республикой.

Теперь мы стоим перед проблемой: можно ли признать, что «китайский» социализм совместим с антисоветизмом, борьбой против мирового социалистического содружества, с агрессией против Вьетнама, экстремистской политикой на мировой арене, с неустойчивой политической системой, где проходит постоянная беспринципная борьба за власть различных группировок, словом, со всеми теми явлениями, которые мы наблюдаем в Китае на протяжении последних 15–20 лет. И дело даже не в дефинициях, не в социально-политических ярлыках. Проблема состоит в том, чтобы действительно понять, каковы же тенденции развития Китая и чего от него можно ожидать в будущем?

Первое, к чему хотелось бы призвать читателя, — это избавиться от магии слов и понятий. Все мы помним, какое радостное ликование вызвала в наших сердцах революция в Китае в 1949 году. СССР оказал помощь Китаю как своему близкому другу и союзнику, и мы гордились, что еще 700 млн. человек избрали тот же путь, который избрал Советский Союз.

Эта эйфория слов, эта щедрость социальных оценок до сих пор иногда мешают нам трезво взглянуть в глаза очевидным фактам. Современный Китай вовсе не такой, каким его изображают китайские руководители. Лишь краткий период, менее десяти лет (с 1949 по 1958 г.), Китай выступал в роли страны, осуществляющей начальные социалистические преобразования, поддерживающей дружественные отношения с другими странами социализма. Но вот уже более 20 лет мы наблюдаем противоположный процесс: элементы социализма, заложенные в первые годы, все время колеблются под сильными политическими ветрами, а весь политический корабль явно двинулся по другому курсу: из союзника СССР, всего социалистического содружества Китай превратился в их ожесточенного противника.

Не пора ли, учитывая эти действительные факты, произвести переоценку ценностей — не для того, чтобы избавиться от нашего страстного желания восстановить утерянную дружбу и союз, а для того, чтобы избавиться от магии слов и понятий, которая застит глаза на реальные и, повторяем, очевидные факты.

Итак, перелистаем снова основные главы биографии страны и ее вождей — рассмотрим основы политической, культурной, социально-экономической системы Китая. Теперь можно говорить о вполне выявившихся тенденциях в развитии Китая, которые пробивали себе дорогу через все перепады борьбы руководящих политических сил с ее движениями «вправо» и «влево». Кстати сказать, «правые» и «левые» течения есть во. многих движениях, и переход господствующего влияния от одной группировки к другой, вообще говоря, не меняет сути политики, а тем более социальной и политической системы.

Бросим прежде всего общий взгляд на эволюцию, которую проделало политическое руководство этой страны:

1. 1949–1958 годы: у руководства стоял непрочный союз «левых» (Мао Цзэдун), «правых» (Лю Шаоци), «умеренных»(Чжоу Эньлай) и интернационалистов (Гао Ган, Пэн Дэхуай).

2. 1958–1961 годы: в руководстве превалировали «леваки» (во главе с Мао Цзэдуном). Позиции «правых» (Лю Шаоци) ослабли, интернационалисты (Гао Ган, Пэн Дэхуай) были изгнаны или уничтожены.

3. 1961–1964 годы: позиции «леваков» (во главе с Мао Цзэдуном) ослабли, позиции «правых» (Лю Шаоци) окрепли, усилились также позиции «умеренных» (Чжоу Эньлай).

4. 1964–1971 годы: резкий перелом в сторону господства «леваков» (Мао, Линь Бяо), ликвидация «правых» (Лю Шаоци), ослабление «умеренных» (Чжоу Эньлай).

5. 1971–1976 годы: крушение одной группы «леваков» (Линь Бяо). Укрепление новой группировки «леваков» — пресловутой «четверки» (возглавляемой Цзян Цин), дальнейшее ослабление влияния «умеренных» (Чжоу Эньлай).

6. 1976–1979 годы: крушение «леваков» («банды четырех» во главе с Цзян Цин), реванш «правых» (Дэн Сяопин, Е Цзяньин) в союзе с «умеренно левыми» (Хуа Гофэн, Ван Дунсин).

Так выглядят, при очень поверхностной и условной хронологии, перемены политических ветров в «высшем эшелоне» китайских руководителей. Связаны ли были с этим серьезные перемены внутреннего и внешнего курса? В определенных пределах — связаны. Особняком стоит период 1949–1958 годов, когда в руководстве КПК еще находились интернационалисты и когда продолжали действовать общие тенденции единства, дружбы, сотрудничества КНР с СССР и другими социалистическими странами. Что касается последующих периодов, то можно констатировать, что внешняя политика шла, в сущности, в одном и том же направлении, хотя и наблюдались определенные сдвиги от изоляционизма и дипломатической пассивности к высокой активности на международной арене. Внутренняя политика была подвержена большим изменениям. Однако общий курс экономической, социальной и культурной политики, при всех колебаниях в 1958–1979 годах, также идет, в одном — маоистском направлении.

Сами китайские руководители называют одиннадцать крупных политических битв. Мы назвали только пять перепадов в борьбе политических группировок на уровне высшего руководства КПК. Но этого наблюдения достаточно, чтобы прийти к определенным выводам.

Читатель имел возможность познакомиться в этой книге (в большей или меньшей степени) с различными деятелями китайской революции и современного Китая. Перед ним прошла вереница портретов — разумеется, прежде всего и в основном это Мао Цзэдун, затем многие его соратники, противники и наследники — Лю Шаоци, Чжоу Эньлай, Чжу Дэ, Пэн Дэхуай, Пэн Чжень, Линь Бяо, Дэн Сяопин, Чэнь Бода, Кан Шэн, Цзян Цин, Хуа Гофэн, Е Цзяньин, Ван Дунсин, Ли Сяньнянь и другие.

Конечно, эти деятели во многом непохожи друг на друга; каждый из них отличается своей, нередко достаточно самобытной и яркой, индивидуальностью; во многом различны и их взгляды по тем или иным вопросам идеологии и политики. Тем не менее всех их роднят некоторые общие типические черты: это деятели радикального левонационального движения. Ли Сяньнянь прав, когда он говорит, что все они «левые» — левые по сравнению с правыми деятелями национально-освободительного движения типа Чан Кайши. Поэтому, независимо от того, являются ли они «умеренными», подобно Чжоу Эньлаю, «правыми», — подобно Лю Шаоци, «левыми», подобно Линь Бяо, или «ультралевыми», подобно Цзян Цин, всех их роднит радикализм, безусловная склонность к насилию, социальный утопизм (в большей или меньшей степени) и, наконец, как главная черта — национализм.

И в индивидуальном плане, и как общественное движение всех этих деятелей объединила неистовая ненависть к национальному угнетению и к национально-колониальному угнетению, которому подвергался Китай, неистовая жажда восстановления его независимости, его самостоятельности, его величия. Эти справедливые, если хотите, святые чувства сыграли, однако, со многими из китайских руководителей злую шутку, когда прогрессивность национально-освободительного движения исчерпала себя. Возникла совершенно новая, гигантская по своему масштабу проблема: приобщить многомиллионный китайский народ к современной индустриальной и культурной, более того — социалистической жизни. Вот тут-то национализм, который имел перед собой знак плюс, неожиданно приобрел минусовый знак, стал балластом, бременем, тяжелейшей помехой на пути борьбы за решение новых задач.

Большим несчастьем для страны явилось то, что новая генерация руководителей, воспитанная в условиях разгула маоистского левачества, экстремизма, национализма, была еще в меньшей степени, чем ее предшественники, подготовлена к решению новых трудных задач.

Главная тенденция — это, несомненно, национализм в идеологии руководящих политических сил. Причем перед нами новый тип националистического Китая. Он отличается от гоминьдановского типа националистического Китая и вместе с тем схож с ним. Это отличие можно было бы, с известной долей условности, определить как радикал-национализм. Речь идет о национализме, имеющем определенную социально-классовую направленность. Это национализм, который отражает наиболее радикальные течения, выросшие в рамках национально-освободительного движения и выплеснувшиеся за эти рамки. Это национализм, заквашенный на мелкобуржуазной революционности со всеми ее крайностями как в отношении социальных преобразований, так и в отношении внешнеполитической линий. Мы склонны называть эту новую линию радикал-национализмом, а не социал-национализмом, поскольку наиболее характерная ее черта — экстремизм, склонность к крайним методам и формам своего проявления. Этот радикализм может либо иметь, либо не иметь социальную окраску, служить внутренним классовым преобразованиям либо игнорировать их, но он остается верным себе в отношении склонности к насилию, крайностям, в способности преследовать различные и даже противоположные социальные цели.

Что бы ни говорили Мао Цзэдун, его последователи и наследники, национальное величие Китая для них — синоним великодержавия. То, что это типичное проявление национализма, — не вызывает сомнений ни у одного сколько-нибудь серьезного исследователя и публициста, пишущего о современном Китае. В лице Мао Цзэдуна и его приспешников мы имеем дело с идеологами национализма прежде угнетенной нации, к тому же нации великой, которая на протяжении тысячелетий сама выступала в роли угнетателя окружающих ее «варварских» народов.

=Национализм подобного рода удесятерен воспоминаниями о своем былом многовековом господстве и оскорбленным чувством униженности в период колониальной зависимости.

Основной лозунг этого радикал-национализма — превратить Китай в могущественную державу. Мао Цзэдун говорил о могущественной военной державе. Новые руководители Китая твердят о могучей социалистической державе. Однако их лозунг «четырех модернизаций» в своей сердцевине имеет военную модернизацию. Нетрудно предвидеть, что чем дальше, тем больше именно эта цель будет выходить на передний план. Военная модернизация — как основная опора политического авторитета в современном мире, престижа страны и ее руководителей; военная модернизация — как действенный паллиатив общей национальной цели, объединяющей все слои китайского общества, как опора власти; военная модернизация — как гарантия новой, быть может, господствующей роли миллиардного Китая в начале будущего тысячелетия…

Мы — самая великая страна по числу населения, богатству духовных традиций прошлого и одна из самых отсталых стран в экономике и технике — эта сентенция буквально не сходила с уст Мао Цзэдуна и усвоена современными деятелями Китая. Когда не удается за короткий срок догнать промышленно развитые страны («большой скачок»), когда не удается превзойти другие страны в духовном радикализме («культурная революция»), выбирается единственная оставшаяся альтернатива — милитаризация. Лозунг «сталь и бомбы» преобразуется в «сталь для бомбы».

И тогда символом национального величия становится главным образом модернизация армии, обретение ракетно-ядерного потенциала.

Заметьте, как все названные деятели, включая самых «правых» (Дэн Сяопина), сошлись на теории «трех миров». Роль Китая в этих «трех мирах» им видится вовсе не как роль одной из развивающихся стран. Нет, они претендуют на главенство — на роль объединителя двух миров в борьбе против двух «сверхдержав», а теперь уже исключительно против Советского Союза и других стран социалистического содружества. Это роль «сверхдержавы наизнанку», основой могущества которой должна послужить система союзов, символизирующих новый передел современного мира.

Конечно, это очередная утопия: невозможно переделить мир, игнорируя объективно существующие социальные условия, а также сложившиеся традиционные политические связи и предпочтения. Но эта новая социальная утопия способна кружить голову не меньше, чем прежняя, касающаяся внутреннего развития Китая («большой скачок», «народные коммуны», «культурная революция»). Обращенная на этот раз вовне, эта утопия чем дальше, тем все больше способна наносить ущерб делу борьбы за мир и социальный прогресс на международной арене.

Нас не должна вводить в заблуждение приверженность китайских руководителей к лозунгам социализма. Да, многие из них были и остаются социальными утопистами, а некоторые, по крайней мере внешне, приобщились к марксизму, хотя и не овладели им. Но являются ли они на самом деле сторонниками социалистического идеала, вот в чем вопрос. Понимают ли они, что такое социалистический идеал? Исходят ли они действительно из интересов, потребностей, чаяний рабочих людей, всех трудящихся?

Социализм стал знаменем XX века, подобно тому как демократия была знаменем XIX века. Теперь социалистическими лозунгами никого не удивишь. Собственно, уже в середине XIX века социалистические движения значительно размножились, отражая все особенности интересов различных противостоящих капитализму сил и все особенности и разнообразие социалистической теоретической мысли.

Если во времена К. Маркса сторонниками социализма объявляли себя такие абсолютно несхожие между собой деятели, как Бабеф, Сисмонди, Оуэн, а в конце века — милые социалисты пиквикского типа — Уэбб, Бернард Шоу, Герберт Уэллс, то в наше время течения, называющие себя социалистическими, включают сотни самых разнообразных движений. Наряду с коммунистами, выступающими за научный пролетарский социализм, этот поток подлинных или мнимых, действительных или демагогических, искренних или лживых борцов за социализм включает социал-демократов, троцкистов, левых радикалов, христианских социалистов, арабских, африканских социалистов и даже террористов из «красных бригад».

Маоизм как идеология и политическая практика занимает свое особое место в этом движении. Какое же?

Реальный научный социализм — это социализм, который отражает интересы и идеалы рабочих; мелкобуржуазный «социализм» — соответственно интересы мелкой буржуазии; крестьянский — соответственно крестьян и т. д. Это элементарно. Чего хотят рабочие? Избавиться от эксплуатации и гнета буржуазии и буржуазного государства, но вовсе не для того, чтобы попасть под гнет мелкой буржуазии и его государства, а для того, чтобы покончить со всяким гнетом, жить в достатке, культурно, участвовать в управлении производством. Нынешнее китайское государство и не ставит подобных целей. Его цель ясна — военно-промышленный рост; его интересы — сохранение господства «ганьбу».

Идеалы реального научного социализма глубоко и всесторонне сформулированы в новой Конституции СССР. В ней говорится, что социализм — это такое общество, в котором созданы могучие производительные силы, передовая наука и техника, в котором постоянно растет благосостояние народа, складываются все более благоприятные условия для всестороннего развития личности. Это общество, законом которого является забота всех о благе каждого, забота каждого о благе всех. Это общество подлинной демократии, политическая — система которого обеспечивает эффективное участие трудящихся в управлении всеми общественными делами, все более активное их участие в государственной жизни, сочетание реальных прав и свобод граждан с обязанностями и ответственностью перед обществом.

Что касается идеала «социализма», который проповедуют и осуществляют в Китае и который нашел отражение в официальных документах страны — конституции КНР и уставе КПК, — то они исходят совсем из других предпосылок и носят иной социально-классовый характер. Это «социализм» без достойного жизненного уровня и благосостояния, без демократии и участия масс в управлении, без свободы и всестороннего развития личности. Это «социализм», основанный на эксплуатации трудящихся в интересах правящей военно-бюрократической группы и формулируемых ею социальных целей (военное производство, национальное величие). Иными словами, это «социализм» мелкобуржуазно-бюрократический с сильно выраженными феодальными чертами.

Чтобы яснее представить себе характер социально-экономической и политической системы в Китае, подумаем еще раз над более общим вопросом — о критериях, определяющих природу этой системы. Таких главных критериев два: структура общества (прежде всего собственности и власти) и образ жизни народа — рабочего класса, крестьянства, интеллигенции.

Вопрос в конечном счете сводится к тому, какова социально-экономическая и политическая структура общества, каков образ жизни трудящихся в широком смысле этого слова, включающем и жизненный уровень, и удовлетворение экономических и социальных прав, и участие трудящихся в управлении. Важным компонентом характеристики социально-политической системы является политика — экономическая, социальная, культурная, а также внешняя политика. Куда идет национальный доход? Идет ли он на удовлетворение нужд руководящей группы «ганьбу»? Идет ли он на развитие военного производства, которое не вытекает непосредственно из интересов безопасности китайского общества? Идет ли он на достижение националистических сверхзадач, на превращение Китая в короткие сроки в господствующую державу в современном мире? Или национальный доход идет на развитие общественного производства и все более полное удовлетворение потребностей трудящихся? Кто распоряжается собственностью? Участвуют ли трудящиеся в управлении государством, в определении экономических и социальных целей развития? Иными словами, осуществляется ли социалистическая демократия? Какова роль государства на международной арене, подчиняет ли оно свою политику интересам китайских трудящихся, выступает ли оно в союзе с другими социалистическими народами и странами или подчиняет свою деятельность достижению великодержавных целей?

Если подходить с такими критериями к пониманию социализма — а это единственно научный подход, основанный на более чем полувековом опыте становления социализма в странах социалистического содружества, — то невозможно не прийти к выводу, что современный Китай чрезвычайно далек от подлинно социалистического идеала. Мы видим в нем то, что Маркс называл проявлением мелкобуржуазного социализма в экономике и социальных отношениях и радикал-национализма и великодержавия в идеологии и внешней политике. Такова реальность, таков современный этап развития Китая.

Самое драматическое наследие феодального прошлого Китая — это социально-политическая пассивность многомиллионного китайского народа. Фактически он и сейчас еще является объектом, а не субъектом, не творцом социальных преобразований, которые намечаются где-то наверху в рамках высшего политического руководства и которые принимаются как должное всем народом.

В сущности, на протяжении последних 15 лет мы наблюдаем почти исключительно жизнь поверхностного слоя Китая — этих 20–30 млн. «ганьбу», которые никак не рассядутся на политической лестнице. Их борьба за власть со всеми ее аксессуарами: навешивание преувеличенных и нелепых ярлыков, поношение противников, вплоть до физической расправы с ними, их непристойная идеологическая и политическая полемика, за которой с трудом можно отыскать рациональное зерно действительных расхождений, их метание из крайности в крайность— от «правой» политики к «левой»; от «левой» к еще более «левой»; от еще более «левой» к «правой», — все это зыбь на огромном море почти миллиардного населения великой страны.

Как живут китайские крестьяне, которые и сейчас еще составляют подавляющее большинство населения? Не исключено, что они живут так же или почти так же, как жили до народной революции 1949 года, приспособившись к новым формам с мудростью людей, за плечами которых стоят три тысячелетия приспособления к разным властям со всеми их причудами. Они так же усердно обрабатывают свой клочок земли, который теперь называют приусадебным участком, и одновременно почти бесплатно отрабатывают на общественном поле, точно так же как они отрабатывали на помещика. Они живут в таких же или почти таких же домиках, которые в любом цивилизованном государстве называются трущобами, и имеют на весь день те же несколько щепоток риса. Они так же подчиняются местным «ганьбу», покорно реагируя на принудительные общественные работы и принудительное участие в идеологических и политических кампаниях.

Почти половина крестьянского населения остается неграмотной, а стало быть, продолжает верить в то, во что верили их отцы и деды, и все споры китайских руководителей о китайской культуре, будь то Чэнь Бода, Линь Бяо или Цзян Цин, отскакивают от них, как пинг-понговый шарик, поскольку это находится вне их обыденного сознания и их психологии. Точно так же вряд ли можно видеть какие-то существенные перемены в образе жизни армии чернорабочих, которые и сейчас составляют подавляющее большинство рабочего класса Китая. Не видно перемен в жизни и других слоев китайского народа, кроме тех, которых непосредственно затрагивают, в качестве участников или жертв, последние политические кампании.

Одно из наиболее впечатляющих свидетельств — это сообщения тех иностранных представителей, которые проехали хотя бы по какой-то части Китая поездом. Им рисуется обычно самая унылая и убогая картина бедности, отсталости от современных форм жизни цивилизованного человечества.

В жизни простых китайцев в больших городах иностранные путешественники наблюдают качественно новые черты — обилие велосипедов на дорогах. Китайский народ переживает период «велосипедной» цивилизации. Каждая китайская семья мечтает иметь в своем доме хотя бы один велосипед, и не только как средство передвижения, но и как символ приобщения к современному образу жизни. Пройдет не менее пятидесяти — ста лет, в течение которых китайский народ сможет осуществить переход от «велосипедной» к «машинной» цивилизации, когда каждая китайская семья будет располагать автомобилем, хорошей современной квартирой со всеми удобствами, питаться мясом, фруктами и рисом, иметь собственный телевизор, получит возможность пользоваться достижениями современной науки, искусства, кино, музыки, когда каждый взрослый китаец будет участвовать в управлении производством, будет чувствовать себя полноправным гражданином, защищенным законами своей страны от произвола и гонений.

В конце концов именно для них, для этих миллионов простых рабочих, для этих трудящихся, бывших кули, и осуществлялась великая революция, а вовсе не для того, чтобы у власти пожизненно стояли Мао Цзэдун или другие маоистские руководители, рассматривающие народ как «чистый лист бумаги», как поле для экспериментов.

Для понимания природы маоизма и социально-политической природы Китая глубоко примечательны высказывания К. Маркса и Ф. Энгельса по поводу различных политических и социальных течений, выступающих под лозунгом социализма. Этому посвящен последний раздел «Манифеста Коммунистической партии». Здесь дается характеристика четырех видов социализма: 1) реакционного социализма, который включает феодальный социализм, мелкобуржуазный социализм, немецкий, или истинный, социализм; 2) консервативного, или буржуазного, социализма; 3) критического утопического социализма; 4) коммунизма.

Особое значение с точки зрения интересующей нас проблемы имеет характеристика феодального и мелкобуржуазного социализма, отражающего интересы двух классов, которые так или иначе противостоят развитию капиталистического общества. Феодальный социализм, по словам К. Маркса и Ф. Энгельса, — это «наполовину похоронная песнь — наполовину пасквиль, наполовину отголосок прошлого — наполовину угроза будущего».

Отметим мысль, что феодальный социализм не только отражает прошлое человеческой истории, но и представляет собой угрозу будущему, и пойдем дальше к особенно важной для нас характеристике мелкобуржуазного социализма. К. Маркс и Ф. Энгельс пишут: «В таких странах, как Франция, где крестьянство составляет гораздо более половины всего населения, естественно было появление писателей, которые, становясь на сторону пролетариата против буржуазии, в своей критике буржуазного строя прикладывали к нему мелкобуржуазную и мелкокрестьянскую мерку и защищали дело рабочих с мелкобуржуазной точки зрения. Так возник мелкобуржуазный социализм… Этот социализм стремится или восстановить старые средства производства и обмена, а вместе с ними старые отношения собственности и старое общество, или — вновь насильственно втиснуть современные средства производства и обмена в рамки старых отношений собственности, отношений, которые были уже ими взорваны и необходимо должны были быть взорваны. В обоих случаях он одновременно и реакционен и утопичен»¹.

Обратим внимание читателя на три важных момента: 1) указание на то, что крестьянство, где оно составляет большинство населения, служит источником мелкобуржуазного социализма; 2) что это течение защищает дело рабочих с мелкобуржуазных позиций; 3) что его идеалом является восстановление старых форм производства и обмена или попытка втиснуть насильственно современные средства производства и обмена в рамки старых отношений.

Конечно, было бы неверно утверждать, что история современного Китая является простой иллюстрацией этих выводов К. Маркса и Ф. Энгельса, относившихся, по преимуществу, к литературному отражению еще не оформившегося социального движения. И все же как раз эти ценнейшие прогностические идеи основателей научного социализма дают нам ключ к анализу происходящего в Китае.

Исходные позиции для борьбы за социализм в Китае были едва ли не менее благоприятными, чем во Франции до революции 1848 года, о которой писали К. Маркс и Ф. Энгельс. Китай накануне революции 1949 года был полуфеодальным обществом, подавляющее большинство которого составляли патриархальные крестьяне, страной, где сохранялось помещичье землевладение, где капитализм получил довольно однобокое развитие, приобретя формы государственно-бюрократического капитализма, в котором тесно переплелись интересы крупных чиновников, компрадорской буржуазии и иностранного капитала. Рабочий класс к моменту революции еще не успел сформироваться в самостоятельный класс и тем более руководящую силу народной революции. В этих условиях основной движущей силой революции стало крестьянство, а возглавляла его радикальная часть мелкой буржуазии города и деревни. Именно поэтому революция приобрела характер народный, антифеодальный и антиимпериалистический. Именно поэтому такую роль в революции страны сыграли радикально-националистические элементы, типичным представителем которых был Мао Цзэдун.

В дореволюционном Китае было чрезвычайно мало предпосылок для перехода к социализму: неразвитая экономика, еще несформировавшийся рабочий класс, отсутствие сколько-нибудь значительного слоя специалистов, колоссальный груз полуфеодальных отношений, традиций имперской власти и патриархальной идеологии. В таких условиях на очереди стояла сравнительно длительная историческая эпоха, на протяжении которой происходило бы перерастание национально-освободительного движения в социалистическое. На этом этапе центральное место объективно занимали задачи индустриализации, модернизации народного хозяйства, активного роста всех производительных сил как основы для постепенной и последовательной перестройки общественных отношений на социалистических началах. Такая линия была выработана VIII съездом КПК. Однако радикал-националистические элементы, возглавляемые Мао Цзэдуном, не желая мириться с перспективой длительной борьбы за осуществление вожделенной задачи (превращения Китая в могучее государство), стали форсировать самые радикальные преобразования в сфере собственности, а затем и во всей системе экономических отношений. Хотя это выдавалось за социализм и даже за коммунизм, однако носило мнимо социалистический характер и послужило прекрасной иллюстрацией приведенной выше мысли К. Маркса и Ф. Энгельса о насильственном втискивании современных средств производства в рамки старых отношений собственности, где в роли совокупного владельца и распорядителя всего народного достояния выступало военно-бюрократическое государство с сильно выраженными феодальными и. имперскими чертами.

Все дело в том, что огосударствление собственности — как предсказывали К. Маркс и Ф. Энгельс и подтвердила наша эпоха — вовсе не однозначно утверждению социалистической собственности и социалистических производственных отношений.

Несомненно, что господство частной собственности порождает эксплуататорское общество, но всегда ли государственная собственность неизбежно имеет своим результатом социальное равенство и социализм?

Государственная собственность становится социалистической не потому, что она является государственной, а потому, что она находится в руках социалистического государства, которое распоряжается ею в интересах рабочего класса и всех трудящихся. Это значит, что государственная собственность играет ту роль, которую играет само государство. Исторический опыт и теория в одинаковой степени свидетельствуют о том, что государственная собственность в нашу эпоху может иметь совершенно различное социальное назначение. Можно разграничить следующие виды государственной собственности в различных социальных системах:

1. Государственно-монополистическая собственность в условиях развитого капитализма. В таких условиях государство в общем и целом выражает интересы монополий (и, в той или иной степени, всей буржуазии), а государственная собственность в конечном счете служит интересам тех же монополий. В наше время в развитых странах капитализма государственный сектор составляет 20–30% в промышленности. Этот государственный сектор служит важным подспорьем всей капиталистической экономики. Он образуется не только по соображениям экономическим, но и политическим. Значительную часть этого сектора составляет военная промышленность. Прибыль от государственного сектора распределяется таким же образом, как и в целом вся остальная часть национального дохода, и идет на нужды защиты капиталистической системы, ее устойчивости, ее безопасности, ее развития.

2. Государственно-капиталистическая собственность характерна для стран слаборазвитого капитализма, которые не достигли своей монополистической стадии. Это можно наблюдать прежде всего в развивающихся странах капиталистической ориентации, а также во многих среднеразвитых капиталистических странах, например в Латинской Америке. Государственная собственность в развивающихся странах капиталистической ориентации достигает 50, а иной раз 70–80% в промышленности, но она отнюдь не служит базой для социалистических отношений и преобразований. Ее социальная роль определяется социальной сущностью государства. В тех государствах, где во главе стоит национальная буржуазия, государственный капитализм целиком служит буржуазному классу. В тех странах, где у власти находится союз сил — национальной буржуазии, мелкой буржуазии, средних слоев, — государственная собственность служит капиталистическому преобразованию общества, а также выполняет некоторые прогрессивные социальные задачи.

3. Феодальная государственная собственность. Этот вид собственности можно наблюдать в ряде развивающихся стран, прежде всего в Африке. Во многих случаях феодальная государственная собственность переплетается с государственным капитализмом, примером чего служит Саудовская Аравия.

Государственная социалистическая собственность в странах, где у власти находятся трудящиеся, возглавляемые рабочим классом, имеет противоположное социальное содержание в сравнении с названными выше видами государственной собственности. Такая собственность характерна для стран социалистического содружества.

Основной порок всей экономической и социально-политической ориентации Мао Цзэдуна и его наследников заключается в непонимании природы социализма и его экономических, законов, исторического места социализма как самостоятельного и длительного этапа развития общества на пути к коммунизму. Социализм, по сути дела, рассматривается маоистами под углом зрения переходного периода от капитализма к коммунизму, как кратковременная полоса, через которую надо перескочить как можно скорее, и который надо изжить в максимально короткие исторические сроки. Эти взгляды уходят своими корнями в социальную психологию крестьянского радикализма.

Судя по высказываниям Мао, он не отдавал себе отчета в главной проблеме, которая возникла перед отсталым и слаборазвитым Китаем. Это проблема перехода от отсталости к современному уровню развития промышленного и сельскохозяйственного производства, к развитой социальной структуре с преобладанием рабочего класса, с новым, растущим слоем интеллигенции, способной обслуживать производство и социальные нужды, с высоким уровнем современного образования рабочих, крестьян, всех трудящихся.

Мао не понял, что переход к социализму, минуя капиталистический этап развития, вовсе не означает отказа от решения тех задач, которые осуществляет капитализм в обычных условиях своего развития, — создания современной промышленности с высоким уровнем производительных сил, модернизации всего национального хозяйства, налаживания огромной сети организационных связей, обеспечения высокой социальной и политической активности всех слоев и групп населения. Эти задачи нельзя обойти, их нужно решить, опираясь на рычаг власти, используя содействие народного государства, механизм товарно-денежных отношений, все стимулы повышения производительности труда. До того как развивающаяся страна вырастет в высокоразвитую в экономическом и социальном отношении, бессмысленны какие бы то ни было коммунистические преобразования. Они превращаются лишь в свою противоположность и означают возврат к докапиталистическим методам внеэкономического, а стало быть, феодального или полуфеодального принуждения к труду. Этап индустриализации предшествует так или иначе этапу строительства развитого социалистического общества.

Конечно, все это требует времени, и время для такой страны, как Китай, исчисляется многими и многими десятилетиями. Что же делать? Надо набраться терпения, отложить в сторону утопии о «скачке» в коммунизм при жизни одного поколения. Ибо эти утопии на деле означают возврат к реакции, ведут к замедлению темпов экономического и социального развития, насаждению форм общественной жизни и механизмов управления, не свойственных ни капитализму, ни социализму, а уходящих корнями в период первоначального накопления, когда феодальная власть расчищала почву для капиталистического производства.

Вопреки тому, что думал Мао Цзэдун, коммунизм означает переход к совершенно новым стимулам человеческой деятельности. На место экономической заинтересованности он ставит исключительно сознательность и творческое отношение к труду. Этот принцип, казалось бы, такой простой на словах, на деле означает гигантский скачок в развитии всего человеческого общества.

На протяжении столетий и тысячелетий существования антагонистических обществ людьми правили страх и выгода. Добиться коренного перелома в сознании людей посредством простого изъятия собственности у богатых и лишения их возможности эксплуатировать наемный труд абсолютно невозможно. Само общества и каждый его член должны подняться на совершенно новую ступень. Во-первых, общество должно достичь изобилия товаров и услуг, которые перестают быть проблемой как для самого малоквалифицированного труженика, так и для инвалида, для неработающего старика или ребенка. Это значит, что производительные силы должны не только превзойти нищенский уровень Китая, но и уровень самых высокоразвитых промышленных держав мира. Китаю, чтобы достигнуть такого уровня, нужны десятилетия, а, быть может, даже столетие, если учесть прирост населения этой страны, который пока еще постоянно опережает прирост производства товаров и услуг.

Но и этого недостаточно. Нужно, чтобы люди, сами члены общества стали иными — достаточно культурными и достаточно сознательными, чтобы брать от общества не более того минимума, который им необходим для удовлетворения их собственных потребностей. Люди сами должны отказаться не только от стремления к обогащению, но и от всякого стремления к власти и господству над другими людьми.

Что касается Мао Цзэдуна, то для него коммунизм означал лишь внешнее, формальное преобразование собственности. Все остальное, полагал он, приложится. Каким образом? Откуда возьмутся общественные богатства? Откуда возьмется высокий уровень культуры и сознательное отношение к труду?

Мао Цзэдун не задумывался над этими вопросами. У него в запасе были иные средства. Если люди не хотят добровольно и бесплатно работать на общество, то их надо принудить к этому. Тогда на место экономической заинтересованности и экономического принуждения, то есть тех стимулов, которые породил капитализм, становились внеэкономические методы: военная дисциплина труда, подкрепляемая массовыми арестами и идеологическими кампаниями. Это, в сущности, возврат к феодальным методам, но уже в условиях господства государственной собственности.

Есть и другая сторона этой проблемы. Проводя «коммунизацию», Мао явно рассчитывал использовать многомиллионную рабочую силу Китая, объединенную в трудовые армии, для осуществления задач индустриализации в самые короткие сроки. Как раз в этот период в Китае делался особый упор на тезис Мао, что решающей силой являются не техника, а люди. Это была установка на то, чтобы попытаться использовать сотни миллионов рабочих рук китайского населения, прежде всего в деревнях, но также и в городах, для «скачка» в развитии страны-. Мао полагал, что крестьяне, которые кормятся сами, могут быть использованы не только для производства в рамках своей местности, но и стать даровой рабочей силой, перебрасываемой в любом направлении на решение любых хозяйственных задач.

В марксистской литературе достаточно сказано о китайском варианте «казарменного коммунизма». Задумаемся над другим вопросом: действительно ли огосударствление собственности в том виде, как оно проводилось в китайской деревне в пору «коммунизации», представляет собой шаг вперед в сравнении с кооперативными формами собственности?

Напомним, что Мао и его сторонники с самого начала предпринимали лихорадочные усилия для того, чтобы резко сократить сроки обобществления собственности в городе и деревне. Если в Советском Союзе обобществление промышленности и сельского хозяйства заняло почти 20 лет, то в Китае — немногим больше 5 лет.

В Советском Союзе период индустриализации занял не меньше 15 лет; в Китае была предпринята попытка одолеть этот исторический рубеж за 10 лет, несмотря на более низкий уровень экономического развития. «Большой скачок» и «коммунизация» были, следовательно, продолжением и углублением той политики торопливого и скачкообразного «броска в коммунизм», которую Мао Цзэдун и его сторонники стремились навязать стране после победы народной революции. И это в условиях, когда была полная возможность учесть опыт других стран социализма и опереться на их поддержку.

Между тем социалистическое преобразование собственности — многосторонний акт. Он преследует различные задачи: ликвидацию эксплуататорских классов и социальной почвы для эксплуатации человека человеком, приобщение масс к управлению хозяйством, повышение уровня производительности общественного труда. Само обобществление должно быть достаточно подготовлено в экономическом, социальном и культурном отношении. Иначе оно может приобрести односторонний и даже уродливый характер, не содействуя повышению производительности труда и приобщению масс к управлению производством. Именно это и произошло в Китайской Народной Республике.

Победа общественной собственности на орудия и средства производства — основа социалистического строя. Но разве можно все сводить к собственности? А что же производительность труда, уровень распределения материальных благ, культура, положение личности?

Разумеется, победа государственной собственности в городе и кооперирование в деревне — крупнейшее завоевание китайской революции. Но это лишь рубеж, хотя и весьма важный, что особенно надо было учитывать в Китае, где имелись длительные традиции государственного обобществления при феодализме.

Возникновение современной промышленности в Китае в конце XIX — начале XX века было связано как раз с развитием государственного капитализма, и первые предприятия находились во владении и распоряжении государства. В Китае не было или почти не было независимого от государства сословия, подобного тому, каким была буржуазия в Европе в период первоначального накопления и первой промышленной революции. Крупные промышленные и торговые компании, возникшие тогда, подобно китайскому коммерческому пароходству, каменноугольным копям и др., принадлежали государству либо чиновникам. Развитие и процветание тех или иных частных компаний также целиком находилось в зависимости от государства, от его лицензий и субсидий за счет налоговых средств. Не случайно чанкайшистское правительство не только не стремилось разрушить эту традицию, а, напротив, содействовало ее укреплению. В своей книге «Судьбы Китая» Чан Кайши отстаивал, в частности, идею развития государственной экономики.

Учитывая все это, китайским руководителям необходимо было проявить особую осмотрительность, проводя огосударствление собственности, с тем чтобы оно действительно носило подлинно социалистический характер. Но, вопреки реалистически настроенным силам в КПК, Мао Цзэдун, увлеченный идеей тотального огосударствления всего и вся, полагал, что это само по себе автоматически приведет к необходимым социальным результатам, обеспечит не только ликвидацию эксплуататорского слоя, но и повышение эффективности производства.

В связи с анализом опыта Китая возникает принципиальный вопрос: должен ли переходный период в таких странах начинаться непосредственно с создания основ социализма?

Более или менее длительная политика укрепления государственного сектора в промышленности, постепенное, поэтапное кооперирование деревни, использование частного сектора с постоянным и неуклонным преобразованием экономики на социалистических началах в соответствии с достигаемым уровнем хозяйственного и социального развития — такая политика, по-видимому, больше отвечала потребностям Китая. Часть руководителей КПК, судя по всему, понимала это, в то время как Мао и его сторонники стремились форсировать переходный период, встали на путь искусственного и резкого сокращения расстояния между началом революции и строительством социализма даже в сравнении с более развитыми социалистическими странами. Очевидно, в Китае в пору «коммунизации» мы имели дело с попыткой осуществления мелкобуржуазных представлений о социализме со всеми их специфическими особенностями, связанными с прошлым этой страны.

Подлинная суть теории «углубления революции в условиях диктатуры пролетариата» особенно наглядно проявляется в непомерном выпячивании роли насилия. Представители мелкой буржуазии всегда грешили преувеличением значения насилия. Им импонирует в марксизме лишь эта сторона, которую они абсолютизируют, по существу превращая насилие из средства борьбы в самоцель.

Известно, что марксисты отличаются от реформистов тем, что стоят за классовое принуждение в борьбе против эксплуататоров, оказывающих сопротивление трудовому народу. Как подчеркивал В. И. Ленин, без революционного насилия, направленного против прямых врагов рабочих и крестьян, невозможно сломить сопротивление эксплуататоров, невозможно защитить социализм, дело революции.

Однако классовое принуждение для марксистов никогда не было самоцелью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.