Мумизация маоизма

Мумизация маоизма

9 сентября 1977 г. был открыт Дом памяти Председателя Мао Цзэдуна. По сообщению агентства Синьхуа, на строительство Дома памяти ушло девять месяцев. 24 ноября 1976 г. Хуа Гофэн бросил первую лопату земли на месте будущего мемориального сооружения, и уже после закрытия XI съезда КПК — 30 августа 1977 г. — все его делегаты поклонились мумии Мао в Доме памяти.

Здание возвышается к югу от памятника героям на площади Тяньаньмэнь. Оно имеет более 33 м в высоту, а его застроенная площадь — свыше 20 тыс. кв. м. Над южным и северным входами здания помещены монолиты из белого мрамора с позолоченными иероглифами: «Дом памяти Председателя Мао Цзэдуна» — надпись, сделанная рукой Хуа Гофэна. Здание имеет 48 колонн, по 12 на каждой стороне, двухъярусную крышу, выложенную глазурованной черепицей, балюстраду, сложенную из плит белого мрамора, и двухъярусный постамент, облицованный темно-красным гранитом. Вокруг Дома памяти высажены сосны, пальмы, кедры и другие деревья, а также цветы. Тело Мао Цзэдуна, покрытое флагом, покоится в хрустальном гробу, установленном в зале для посетителей. «Лицо Председателя Мао Цзэдуна остается таким же твердым и спокойным, каким было при его жизни», — говорится в сообщении агентства Синьхуа. Там же отмечается, что здание строилось под руководством Центрального Комитета партии во главе с Хуа Гофэном, который «лично выслушивал» доклады о ходе строительства, начиная с проектирования и строительных работ и кончая монтажом оборудования и художественной отделкой. После десяти месяцев научных исследований медицинским работникам из Пекина, Шанхая, Хунани и других мест «удалось сохранить тело Председателя Мао Цзэдуна».

На торжественном митинге, посвященном памяти Мао Цзэдуна, присутствовали председатель ЦК КПК Хуа Гофэн, его заместители Е Цзяньин, Дэн Сяопин, Ли Сяньнянь, Ван Дунсин и другие партийные и государственные руководители, а также 10 тыс. представителей населения столицы. На митинге выступил Хуа Гофэн. Он призвал всю партию, всю армию и все народы страны выполнять заветы Мао Цзэдуна, проводить линию XI съезда партии, сплачиваться на завоевание все более великих побед. Он сказал: «Высоко держать великое знамя Председателя Мао Цзэдуна, твердо держаться основной линии партии в исторический период строительства социализма, ухватившись за решающее звено, установить всеобщий порядок в стране, продолжать революцию, бороться за строительство могучей, современной социалистической державы».

Хуа Гофэн высоко оценил 5-й том «Избранных произведений» Мао Цзэдуна и прежде всего «великую теорию продолжения революции при диктатуре пролетариата». Из числа других идей Мао он назвал «идею скачка» в экономике, «революционизирование строительства Народно-освободительной армии и подготовки на случай войны», идею «народной демократии», «стратегическую идею Председателя Мао Цзэдуна о делении на три мира» и некоторые другие. XI съезд КПК, по его словам, восстановил и развил выработанные Председателем Мао Цзэдуном славные традиции и стили, в результате чего партия стала «еще более сплоченной, еще более единой, ещё более крепкой». «Мы обязаны передавать великое знамя Председателя Мао Цзэдуна из поколения в поколение как ценнейшее наследие», — заявил Хуа Гофэн.

Хуа Гофэн еще раз подтвердил намерение новых руководителей КПК сохранить Мао Цзэдуна на знамени партии. Он отдает себе отчет в том, что борьба против его ближайших сподвижников, вошедших в «банду четырех», не может не бросать тень на покойного председателя КПК. С тем большим усердием нужно бороться за сохранение культа Мао, чтобы, опираясь на него, укрепить свою власть.

Давайте подумаем, чем объясняется приверженность нового руководства КПК культу Мао Цзэдуна. Была ли иная альтернатива на этом начальном этапе борьбы вокруг его идейного и политического наследства?

В пользу сохранения Мао Цзэдуна в качестве непререкаемого идеологического и политического авторитета говорила прежде всего традиция. Более сорока лет китайских коммунистов приучали поклоняться Мао Цзэдуну, считать каждое его слово провидением, каждое указание — законом, каждое действие — перстом самой судьбы. Руководители партии, средства пропаганды, точно так же как армия, государственный аппарат, общественные организации, общими силами воздвигали египетскую пирамиду, символизирующую величие и непререкаемый авторитет прежнего председателя КПК. Ни один руководитель, ни один рядовой коммунист не стоял и не мог стоять в стороне от этой гигантской работы, которой уделялось едва ли не большее внимание, чем решению задач экономического и социального развития страны. Кто решится замахнуться на эту пирамиду с риском быть раздавленным под ее развалинами? Да и возможно ли развалить ее на протяжении короткого исторического периода, переломить массовое сознание, заставить усомниться в святости того, что считалось святыней № 1?

Слишком велик соблазн идти под прежним знаменем, опереться на уже сложившиеся авторитеты, оседлать традицию, двигаться в ее русле. Свергнуть Мао с пьедестала трудно и по другой причине. Мао Цзэдун возглавлял партию в период народной революции, стоял у истоков создания Китайской Народной Республики. С его именем связывались успешные начальные преобразования, такие как аграрная реформа, национализация промышленности, кооперирование сельского хозяйства. Покуситься на Мао Цзэдуна — не значило ли бы бросить тень на самое революцию, на основы китайской Компартии и государства? Такие опасения, вероятно, не могли не приходить в голову его преемникам.

Надо, кроме того, иметь в виду, что подавляющая часть нынешних руководителей в партии была выдвинута самим Мао Цзэдуном или с его согласия. Крушение его авторитета могло бы бросить тень и на законность их пребывания на политическом Олимпе страны.

Отказаться от идейного наследства Мао Цзэдуна значило бы, далее, передать его на вооружение оппозиции, прежде всего «банды четырех», а затем и любых потенциальных противников Хуа Гофэна, всего нынешнего руководства КПК. Да и сама борьба вокруг Мао могла стать причиной все новых расколов в КПК, где слишком долго насаждались его идеи, слишком активно и усердно вытравлялись подлинные представления о научном социализме.

Имеются, кроме того, и соображения международного престижа КПК, пускай ложно понимаемого, но существующего как реальный факт политического сознания китайских руководителей. Усилиями китайской пропаганды вокруг Мао был создан ореол «идеолога и вождя международного освободительного движения» среди групп и группок так называемых «марксистско-ленинских партий» во многих странах. В основе их идеологии — маоизм. Разрушить эту основу значило бы полностью распроститься с политическим влиянием среди этих многочисленных, хотя и маломощных группировок, которыми Пекин очень дорожит.

Новые руководители КПК оказались в чрезвычайно трудном положении в отношении оценки личности, деятельности, идеологии и политики Мао Цзэдуна. Легче было оставаться под знаменем Мао и рискованно убрать его имя со знамени. Но тогда возникала другая и, быть может, не менее острая проблема. Это проблема — каким путем идти дальше, проблема наследования политики Мао Цзэдуна, линии, форм и методов его деятельности, политики, которая явно завела в тупик экономику, культуру, внутреннюю и внешнюю жизнь страны.

Если проблема наследования власти как будто бы подталкивала на путь сохранения и гальванизации культа Мао, то проблема разработки линии и политики требовала разрыва с его наследием, по крайней мере, с той линией, которая была навязана Мао Цзэдуном после VIII съезда КПК, — линией «большого скачка», «народных коммун», «культурной революции».

Пытаясь совместить несовместимое, новые руководители КПК встали перед трудной дилеммой — как одновременно сохранить наследие Мао Цзэдуна и отказаться от устаревших или явно обанкротившихся и дискредитирующих его установок. На помощь тоже пришла традиция, сложившаяся в предыдущий период: любому лозунгу можно придать новое толкование, любому лицу можно подрисовать новые черты. Если Мао Цзэдуну удалось «китаизировать» марксизм, то почему его преемники не могут рискнуть модернизировать маоизм? Этот подход, конечно, заранее обрекает вырабатываемую линию на противоречивость, половинчатость, зигзагообразность. Но таковы объективные и субъективные трудности переходного периода, в котором, по-видимому, находится китайское руководство.

Китай стоит перед острой необходимостью ряда крупных реформ. Однако их осуществление связано с пересмотром прежней политики, а значит, и прежней идеологии, которая служила ее обоснованием. Невозможно двигаться дальше и осуществлять сколько-нибудь крупные преобразования в экономике, социальных отношениях, науке, культуре, если исходить из идеологии и политики «культурной революции». Невозможно планировать производство, стимулировать труд рабочих, если исходить из идеологии и политики «большого скачка». Невозможно модернизировать сельское хозяйство, опираясь на идеологию и политику «народных коммун». Иными словами, трудно, а вероятно, и невозможно долго «идти на двух ногах», шагающих в противоположных направлениях, — вырабатывать новую политику и сохранять верность идеологии Мао Цзэдуна.

Интересно проследить прежде всего, как отражается это противоречие нынешнего периода в сфере теории. Как раз здесь новые руководители вынуждены так или иначе формулировать свой ответ на вопрос: какое наследие они принимают и от какого отказываются?

Какие же идеологические ветры дуют на политическом Олимпе Пекина?

Первое, что можно отметить, — это постоянная демонстрация верности знамени Мао Цзэдуна. На сессии ВСНП пятого созыва Хуа Гофэн говорил: «Великое знамя Председателя Мао Цзэдуна является для народов нашей страны знаменем сплочения, борьбы и продолжения революции, победоносным знаменем во всех боях и сражениях. Сплотимся же еще теснее вокруг ЦК партии, поднимем еще выше великое знамя Председателя Мао Цзэдуна, пойдем смело вперед широкой поступью».

Такие клятвы верности знамени Мао характерны и для других выступлений руководителей Китая. Но это не все.

Во введении к новой конституции КНР Мао Цзэдун назван «основателем КНР». Здесь же провозглашается готовность «всегда высоко держать и решительно защищать великое знамя Председателя Мао Цзэдуна». В ст. 2 конституции заявлено: «Руководящей идеологией КНР является марксизм-ленинизм-маоцзэдунизм».

Второе, менее заметное на первый взгляд, что происходит в идеологической жизни Китая, — это тщательная пересортировка идейного багажа. Точнее, можно было бы сказать не пересортировка, а пересортица, когда идеи, которые входили в первый разряд, постепенно переходят на второе и третье место, а те, о которых говорилось мимоходом, выдвигаются на передний план. Иными словами, по-новому расставляются акценты в пропаганде того же давно знакомого нам набора «идей Мао Цзэдуна».

Третье, что можно отметить, — это постепенная эволюция в подходе китайского руководства к идейному наследству Мао Цзэдуна: заявления, которые делались вчера, отличаются от тех, с которыми выступали сразу после смерти Мао, а то, что говорится сегодня, тоже в определенной степени в чем-то непохоже на вчерашний день.

И четвертое — это усиливающееся разнообразие в высказывании оценок различными представителями высшего руководства КПК и даже отдельных органов официальной китайской печати.

В этом отношении представляет особый интерес статья Хуа Гофэна «Довести до конца дело продолжения революции при диктатуре пролетариата» (к изучению 5-го тома «Избранных произведений» Мао Цзэдуна), опубликованная в первомайских номерах ведущих китайских газет в 1977 году.

В ней дается самая высокая оценка деятельности и личности Мао Цзэдуна как политика и идеолога. «Великий вождь и учитель, — говорится в статье, — является основателем нашей партии, нашей армии и нашей народной республики, самым великим марксистом-ленинцем нашей эпохи… Обобщив опыт революционного движения в Китае и мирового революционного движения современности, Председатель Мао Цзэдун внес выдающийся вклад во все области марксизма-ленинизма — философию, политэкономию и научный социализм и в огромнейшей степени обогатил теоретическую сокровищницу марксизма-ленинизма».

Эта оценка почти дословно воспроизводит ту, которую мы читали в свое время в выступлении Яо Вэньюаня в 1967 году на гребне «культурной революции».

Все успехи китайской революции приписываются Мао, а все неудачи и ошибки — его противникам, которых анонимно зачисляют в разряд «правых и левых оппортунистов всех мастей и оттенков». Но дело не ограничивается оценкой прошлого. Хуа Гофэн утверждает, что успехи Китая целиком зависят от верности идеологии Мао Цзэдуна.

Далее рассказывается любопытная история подготовки 5-го тома сочинений Мао Цзэдуна. Последний будто бы поручил подготовку этого тома Чжоу Эньлаю и Кан Шэну еще в 1969 году, но этот том не удалось выпустить из-за «помех и обструкций ревизионистов» — Линь Бяо и Чэнь Бода, а в последнее время — со стороны группировки «четырех». В чем же заключались их обструкции? Они заключались в том, если верить сообщениям, что «четверка» силилась захватить руководство работой по редактированию и изданию работ Мао Цзэдуна, ставя своей целью «срубить великое знамя» Председателя и тем самым осуществить преступную узурпацию партийного руководства, захват власти и реставрацию капитализма.

Если отбросить невероятное сообщение о попытках «четверки» «растоптать знамя Мао и реставрировать капитализм», то можно поверить, что вокруг дела издания «Избранных произведений» Мао Цзэдуна разгорелась борьба. Приобщение к этому делу считалось верным доказательством близости к Председателю Мао и укрепляло права на наследование после его кончины.

Но это частный момент. Куда интереснее проследить за тем, как расставлены в выступлении Хуа Гофэна акценты при изложении основных идей Мао.

Вопрос первый — о характере власти в Китае после победы народной революции. Мы помним, что Мао Цзэдун выдвинул накануне революции идею так называемой «новой демократии» и утверждал, что на первом этапе — на этапе демократической революции — будет установлена диктатура союза сил — рабочих, крестьян, интеллигенции, мелкой буржуазии, что в этом союзе будет участвовать даже национальная буржуазия. Эта идея, однако, подвергается пересмотру в упомянутом выступлении Хуа. Он говорит: «Согласно идее Председателя Мао Цзэдуна, необходимо с того дня, как революция одержит победу, гегемонию пролетариата в демократической революции без всякого колебания развить в государственную власть, руководимую пролетариатом. Так и было сделано. Установленная таким образом демократическая диктатура народа, руководимая пролетариатом, по своей сути, была именно диктатурой пролетариата».

Здесь мы сталкиваемся с явным «выпрямлением» идеи «новой демократии», которое практически сводит на нет ее значение. Если власть в Китае с самого начала представляла собой диктатуру пролетариата, то какой смысл имеет существование самого этапа демократической революции и тем более идеи «новой демократии», которая так сенсационно изображалась Мао Цзэдуном специфической особенностью Китая в сравнении с опытом Советского Союза?

Носителем «нового демократизма» оказывается вовсе не Мао Цзэдун, а Лю Шаоци. Хуа утверждает, что главные проявления оппортунизма Лю Шаоци заключались в выдвижении концепции о так называемом «прочном установлении новодемократического общественного порядка, уклонении от социалистического преобразования капиталистической промышленности и торговли, добровольном отказе от руководящей роли государственного сектора в экономике, в отрицании необходимости и возможности развертывания движения взаимопомощи и кооперации сразу после аграрной реформы, в равнодушном отношении к поляризации деревни». Но это и была линия VIII съезда КПК, предусматривавшая постепенное планомерное строительство социализма в городе и деревне в соответствии с назревшими экономическими и социальными условиями. В противоположность этому, Мао Цзэдуну приписывается основная заслуга в том, что 500-миллионное крестьянство быстро встало на путь социализма, что «благодаря правильному руководству Председателя Мао эта перемена совершилась в очень короткий срок». Тем самым в вопросе о спорах относительно темпов кооперирования крестьянства предпочтение целиком отдается торопливой тактике Мао Цзэдуна.

Далее происходит особенно показательный акт «выпрямления» идей Мао Цзэдуна. Рассматривая его высказывания, а также политические события второй половины 50-х годов, Хуа Гофэн концентрирует внимание на проблеме «противоречий внутри народа» и почти не затрагивает вопрос о политике «большого скачка» и «народных коммун». Отказ от этих лозунгов можно было бы расценивать как свидетельство того, что новое руководство Китая извлекает какие-то уроки из прошлого и не считает возможным солидаризироваться с экономическими и социальными утопиями, которые нанесли столь очевидный ущерб развитию страны. Но как быть с теоретическими постулатами, которые лежали в основе этой политики? Как можно считать эти теоретические установки «особо выдающимся вкладом Мао Цзэдуна в международный опыт социализма»?

«В 1956 году в нашей стране было в основном завершено социалистическое преобразование собственности на средства производства, — говорится в упомянутой статье. — Существуют ли после этого в социалистическом обществе противоречия, классы и классовая борьба, нужно ли продолжать социалистическую революцию, как ее продолжать — таков был новый вопрос, вставший перед китайской революцией. Этот же вопрос долгое время не находил правильного ответа в международном коммунистическом движении… Маркс и Энгельс… не имели опыта победы пролетарской революции. Такой вопрос еще не встал перед ними. В. И. Ленин умер слишком рано… Ему не пришлось своими глазами увидеть завершение социалистического преобразования собственности на средства производства, поэтому он не мог дать четкого и конкретного решения этого вопроса. И. В. Сталин на практике вел решительную борьбу против различного рода контрреволюционных представителей буржуазии, пролезших в партию, но теоретически не признавал, что после завершения коллективизации сельского хозяйства в Советском Союзе все еще существуют противоречия между пролетариатом и буржуазией, между социалистическим и капиталистическим путями». Этим, по словам автора статьи, воспользовались Лю Шаоци и Чэнь Бода —.рекламируя «затухание классовой борьбы, они ставили себе цель ликвидации социалистической революции».

И только Мао Цзэдун «впервые в истории коммунистического движения» дал научный ответ на вышеуказанный вопрос, затрагивающий историческую судьбу диктатуры пролетариата, и создал великую теорию о продолжении революции при диктатуре пролетариата. «Основываясь на этой теории, Председатель Мао разработал в 1962 году основную линию партии на весь исторический этап социализма. Благодаря практике пролетарской культурной революции, начавшейся с 1965 года, эта теория еще более пополнилась и обогатилась».

Обратим внимание на дату — 1962 год. В то время осуществлялась линия «упорядочения», пришедшая на смену политике «большого скачка» и «народных коммун», линия, инициатором которой был как раз Лю Шаоци. Если верить новой версии, то именно Мао Цзэдун был инициатором выработки линии на этом этапе. Тогда приходится думать, что линия «большого скачка» и «народных коммун» исходила не от него, а от Лю Шаоци. Но для нас важнее не этот персональный вопрос, который сейчас ушел в область истории, а тот факт, что нынешнее руководство, беря на вооружение «культурную революцию», фактически обходит предшествующую ей политику «большого скачка» и «народных коммун».

Правда, тогда возникает серьезная трудность с другими датами. Как справедливо говорится в статье, идея обострения классовой борьбы внутри народа была изложена Мао главным образом в его трудах, относящихся к периоду с 1956 по 1957 год. Мы хорошо помним его нашумевшую статью «К вопросу о правильном разрешении противоречий внутри народа», относящуюся к 1957 году. Получается, что теория была разработана в 1957 году, а адекватная ей практика — новая политическая линия — возникла только в 1962 году. Пять драматических лет между этими двумя датами куда-то проваливаются, хотя именно тогда была в полной мере овеществлена вновь созданная теория и в такой же мере полностью опровергнута практическим опытом.

Дальше встает новый вопрос: как оценить тот размах, который получили массовые репрессии внутри партии и за ее пределами, служившие практическим выражением установки на «углубление революции в условиях диктатуры пролетариата»? Надо ли целиком оправдывать эти репрессии или только частично, либо вообще признать их неправильными?

Здесь снова начинается некоторое «выпрямление» теоретических постулатов Мао. «Учитывая опыт борьбы против правых элементов в 1957 году, Председатель Мао Цзэдун указал, что из общего числа населения нашей страны одобряющие социализм составляют 90%, а не одобряющие или выступающие против социализма-10%. Из числа последних посредством нашей работы можно-завоевать еще 8% и, таким образом, число одобряющих социализм можно довести до 98%. Твердолобые же элементы, решительно выступающие против социализма, составляют лишь 2%… Дав в 1965 году научное определение лиц внутри партии, облеченных властью и идущих по капиталистическому пути, Председатель Мао Цзэдун четко указал, что главная опасность реставрации капитализма исходит от внутрипартийных каппутистов».

Предложенная арифметика по поводу числа врагов революции и указание на их главный адрес — внутрипартийное руководство — обнаруживают политическую цель статьи. Речь идет о том, чтобы, полностью оправдывая борьбу Мао против своих политических противников внутри руководства ЦК КПК, в то же время дать понять, что не было необходимости распространять так далеко борьбу внутри народа — на всю партию и на беспартийные массы интеллигентов, рабочих, крестьян. Речь идет и о том, чтобы вывести из-под удара ту часть «старой гвардии», которая ныне содействовала победе нового руководства и вошла в его состав.

Об этом говорится достаточно прямо: «„Четверка“ пыталась с помощью дубинки, на которой было начертано „борьба против эмпиризма“, свалить все кадры, имеющие опыт длительной борьбы, с помощью наклеивания ярлыков „демократ“ и „каппутист“, свалить все кадры, выдержавшие испытания в ходе новодемократической и социалистической революции».

Защита «старой гвардии» тут же, разумеется, находит свое обоснование в одной из сентенций Мао. «Имея такую армию кадров, — говорил он, — кадров, прошедших испытание в различные периоды революции, мы можем, как говорится, сидеть спокойно в рыбацком челне, как бы ни бушевали ветры и волны». Выясняется, таким образом, что Мао отстаивал «старую гвардию», стремился ее сохранить, облечь ее властью, опирался на нее в своей деятельности. Кто же тогда проводил «культурную революцию» против «старой гвардии»? Остается предположить, что это сделала «четверка» вместе с Лю Шаоци и Линь Бяо, случайно оказавшимися жертвами «культурной революции», вопреки Мао Цзэдуну, который «спокойно сидел в рыбацком челне» и наблюдал, «как бушуют ветры и волны»…

За этими сложными движениями политической мысли, по-видимому, стоят довольно простые соображения и интересы. Сам Хуа Гофэн выдвинулся в период «культурной революции» и относится к числу новых кадров, которые «участвовали в погромах партии» и ряда членов ее «старой гвардии». С другой стороны, реабилитация Дэн Сяопина и возвышение ряда представителей «старой гвардии» после смерти Мао также должны найти свое теоретическое обоснование. Поэтому с историей последних пятнадцати лет приходится обращаться так, как она этого заслуживает, — перекраивать, штопать, перетряхивать, замалчивая одно и выпячивая другое.

Названное выступление навеяно в основном необходимостью политической борьбы, развертыванием дальнейшей критики «четверки» и проблемами формирования нового состава руководства. Здесь еще не взвешиваются, по существу, насущные вопросы экономической, социальной, культурной, внешней политики. Дело ограничивается общей установкой на «продолжение революции в условиях диктатуры пролетариата», которая пока еще либо устремлена в прошлое, либо служит оправданием очередного тура политической борьбы, на сей раз против «банды четырех». Дальнейшая переоценка идейного наследия Мао Цзэдуна связана уже не только с непосредственными интересами этой борьбы или с кадровыми проблемами, но и с самим содержанием политики нового руководства. И как раз в этой связи появляется настоятельная потребность пересмотра самих основ идеологии, послужившей обоснованием «культурной революции».

Начавшаяся реабилитация представителей «старой гвардии» поставила китайскую пропаганду перед большими трудностями, прежде всего в отношении распространявшихся высказываний Мао, направленных против тех или иных представителей этого поколения руководителей. И вот началась лихорадочная работа по новому толкованию таких высказываний. «Существуют люди, пришедшие в социалистическую революцию, которые не знают тем не менее, где находится класс буржуазии. Между тем он находится внутри коммунистической партии. Это — власть имущие в партии, вступившие на капиталистический путь, каппутисты, которые продолжают идти по этому пути». Эти слова были приведены в газете «Жэньминь жибао» (10 марта 1976 г.) и имели в виду прежде всего Дэн Сяопина и других представителей «старой гвардии».

Теперь высказыванию Мао придается совершенно иной смысл. В той же газете «Жэньминь жибао» в марте 1977 года была опубликована статья, в которой говорилось, что «банда четырех» исказила смысл слов Председателя. В чем же состояло это искажение, по мнению газеты? Оно состояло в том, что, согласно комментариям Яо Вэньюаня, этих «каппутистов» в свете указания Мао «следует именовать классом». На самом деле, утверждает газета, следует говорить не о каком-то классе внутри политической партии, а о «представителях буржуазного класса». И дальше: «„Банда четырех“ стремилась доказать, что более 70% старых кадровых работников все еще воображают, что они живут в период демократической революции (до 1949 г.) и принадлежат к буржуазному классу». Цитата Мао, оказывается, была неправильно понята и отсюда — крайности в период «культурной революции».

Аналогичным образом толкуется и известное заявление Мао: «Идти против течения — марксистский принцип». Китайская печать утверждает, что «банда четырех» использовала эти слова, чтобы насаждать хаос и анархию, направляя всю партию против ее руководителей. Какой же смысл следует вкладывать в эти слова? Оказывается, следующий: «Марксистско-ленинский принцип необходимости идти против течения и соблюдать дисциплину представляет собой единую мысль: идти против течения значит противодействовать анархизму, который ослабляет и подрывает дисциплину».

В последнее время подспудное обсуждение идейного наследия Мао Цзэдуна стало постепенно и осторожно распространяться и на оценку «культурной революции». Если в первоначальных выступлениях нового руководства КПК эта кампания оценивалась в самых восторженных выражениях, то теперь все чаще просматривается стремление разграничить положительные и отрицательные стороны «культурной революции».

В апреле 1977 года в печати было опубликовано сенсационное высказывание Мао Цзэдуна по поводу «культурной революции». Вот как оно звучит: «Мао Цзэдун говорил, что в культурной революции следует отделять семь от трех: 70% достижений, 30% ошибок». Китайская печать следующим образом комментирует это неожиданное, неизвестно откуда почерпнутое заявление Мао: «Достижения, составляющие 70%, завоеваны под руководством Председателя Мао, ошибочные 30% порождены вмешательством и подрывом со стороны Линь Бяо, Чэнь Бода, а также Чжан Чуньцяо, Цзян Цин, Яо Вэньюаня, Ван Хунвэня». Дальше в статье приводятся данные о результатах, полученных в ходе расследования деятельности участников «группы четырех», в частности об их контрреволюционном прошлом.

Это покушение на «чистоту» идеологии «культурной революции» (пускай половинчатое и частичное) чрезвычайно знаменательно. Оно показывает, в каком направлении развертывается процесс идейного наследования Мао. В самом деле, невозможно так долго не сводить концы с концами по вопросу об этой кампании. Если основные ее проводники — а к их числу несомненно принадлежат представители «четверки» — подвергнуты суровой критике не только за попытку узурпации власти, но и за ошибочную линию в прошлом, то очевидно, что не может оставаться в нетронутом виде основное их детище — «культурная революция». И тут, на счастье, оказывается вполне подходящая цитата Мао, который, как утверждается, не вполне одобрял «культурную революцию» и ее результаты. Можно надеяться, что это не последняя его оценка «культурной революции». По истечении времени будут обнаружены новые цитаты, где соотношение позитивных и негативных элементов «культурной революции» изменится, очевидно, еще дальше в пользу последних…

В своей статье «Довести до конца дело продолжения революции при диктатуре пролетариата» Хуа Гофэн остановился на вопросе о сроках индустриализации и строительства социализма в Китае. Он утверждает, будто еще в 1954 году Мао Цзэдун отмечал, что для осуществления социалистической индустриализации и механизации сельского хозяйства, построения великого социалистического государства понадобится примерно 50 лет, или 10 пятилеток, что в 1956 году Мао Цзэдун поставил задачу догнать и перегнать США. Хуа приводит следующие слова Мао: «Это своего рода долг. Ведь у тебя столько народа, столько территории, столько богатых ресурсов, к тому же, говорят, ты строишь социализм, у которого, как слышно, есть преимущества, но спустя 50–60 лет окажется, что ты еще не перегнал США. На что это будет похоже? Тогда тебя придется лишить земного гражданства! Поэтому перегнать США не только возможно, но необходимо и нужно. Иначе наша китайская нация останется в долгу перед всеми нациями мира и наш вклад в дело человечества будет незначительным».

Сентябрь 1977 года — месяц годовщины со дня смерти Мао — привнес новые любопытные моменты в оценку его личности и его наследия.

В другом выступлении по случаю годовщины смерти Мао Цзэдуна Хуа Гофэн заявил: «Мы обязаны передавать великое знамя Председателя Мао Цзэдуна из поколения в поколение как ценнейшее наследие. Возвышающийся над площадью Тяньаньмэнь Дом памяти Председателя Мао Цзэдуна есть великий и благородный символ этой нашей твердой решимости и священной клятвы»¹.

Казалось бы, недвусмысленное заявление, но в сентябрьском номере журнала «Хунци» за 1977 год в статье «Великие свершения в истории пролетарской революции» содержится чрезвычайно показательный пассаж по поводу Мао Цзэдуна. В статье утверждается: «Председатель Мао Цзэдун при жизни говорил, что за всю свою жизнь он совершил два дела. Первое — сверг Чан Кайши и выгнал его на Тайвань, победил японский империализм и изгнал его из Китая; второе — победоносно провел великую пролетарскую культурную революцию». Комментируя это заявление Мао, автор статьи пишет: «Совершив первое большое дело, Председатель Мао Цзэдун разрешил вопрос о переходе полуколониальных стран к социализму через национально-демократическую революцию. Второе большое дело не только имеет исключительно важное значение для продолжения революции и диктатуры пролетариата в нашей стране, но и для мирового коммунистического движения».

Итак, из всего идейного наследия Мао Цзэдуна автора статьи привлекает идея демократической революции, имеющая значение для угнетенных наций и народов, и все та же идея продолжения революции при диктатуре пролетариата. А как же со всем остальным идейным багажом Мао? Разве другие его весьма многочисленные высказывания по вопросам внутренней и внешней политики, стратегии и тактики коммунистического движения утратили свою актуальность?

Ответ на этот вопрос мы находим в напечатанной тогда же (10 сентября 1977 г.) совместной статье газеты «Жэньминь жибао», журнала «Хунци» и газеты «Цзефанцзюнь бао». Здесь, кажется, впервые получила обоснование мысль, которой, по-видимому, принадлежит будущее при подходе китайского руководства к идейному наследию Мао Цзэдуна. Эта мысль состоит в том, что идеологию Мао необходимо рассматривать как единую систему, а вовсе не как собрание отдельных цитат, приложимых к любым обстоятельствам и в любое время.

«Идеи Мао Цзэдуна, — говорится в статье, — есть целостная научная система, продолжение и развитие марксизма-ленинизма. Председатель Мао Цзэдун развил марксизм-ленинизм не в отдельных, а во всех областях». Что же отсюда следует? А вот что: «Выступая против идей Мао Цзэдуна, Линь Бяо свел изучение их стройной идейной системы к зубрежке „трех статей“ или „пяти статей“; причем он оторвал идеи Мао Цзэдуна от марксизма-ленинизма. Группировка же „четырех“ прибегала к прагматическим приемам и, исходя из нужд осуществления своей особой цели, выдергивала из произведений Мао отдельные фразы и давала их в произвольном толковании. Таким образом, идеи Мао Цзэдуна были расчленены и искажены до неузнаваемости».

Далее цитируются указания Хуа Гофэна, содержащиеся в его политическом отчете съезду партии: «Необходимо… целостно и точно усваивать систему маоцзэдуновских идей и овладевать ею». «Это требует от нас, — продолжает автор статьи, — не оперировать механически отдельными словами и фразами, взятыми из произведений Мао Цзэдуна без учета конкретного времени, места и условий, а вникать в их суть, исходя из всей системы. Правильны слова Председателя Мао Цзэдуна, сказанные по тому или иному вопросу, в определенное время, при определенных условиях. Так же правильны его слова, сказанные по тому же вопросу в иное время. Однако его слова, сказанные по одному и тому же вопросу в разное время и при разных условиях, иногда могут отличаться… даже постановкой вопроса. Поэтому вопросы одного аспекта или одной области следует понимать правильно в свете целостности темы».

Итак, теперь уже не каждое слово маоистского «евангелия» священно. Игра в цитаты, которой на протяжении последних десятилетий особенно усердно занимались различные комментаторы Мао, вызвала, надо думать, довольно сильную отрыжку не только у их потребителей, но и у их производителей. Кроме того, современная политика не может быть обоснована в каждом отдельном случае необходимым набором цитат, многие из которых значительно расходятся и с нынешней экономической политикой, да и между собой. Отсюда делается не лишенный тонкости вывод, ориентирующий на изучение идейного наследия Мао как системы взглядов.

Этот вывод мог бы принести пользу при условии действительного анализа «системы» идей Мао Цзэдуна, во-первых, и сопоставления ее с подлинной системой взглядов основателей марксизма-ленинизма — во-вторых. Однако об этом, разумеется, нет и речи. Бросая тень на метод цитирования отдельных положений из произведений Мао Цзэдуна, которые сами по себе разительно противоречивы, китайские руководители не ставят вопрос о том, в каком соотношении находятся взгляды Мао Цзэдуна, взятые как единое целое, с марксистско-ленинской идеологией. Сама постановка такого вопроса сделала бы их положение весьма затруднительным, поскольку полностью подорвала бы доверие к Мао как «величайшему марксисту-ленинцу нашей эпохи».

Из всего этого можно видеть, что новые руководители КПК усиленно заняты сейчас инвентаризацией идейного наследия Мао и тщательным отбором тех положений и установок, которые отвечают, по их мнению, требованиям сегодняшнего дня. Полностью сохраняя Мао Цзэдуна как символ идеологического единства партии, они в то же время ищут способ опереться на некоторые из его установок, замалчивая и опуская другие или давая им совершенно новое толкование, не отвечающее их действительному смыслу. Но при всем том нельзя не видеть, что маоизм по-прежнему остается источником самого острого столкновения сил, позиций, мнений в КПК.

Достаточно сказать, что идеологией Мао прикрывалась свергнутая «четверка» и прикрываются сейчас ее непримиримые противники. Обе стороны настаивают на том, что каждая дает самое ортодоксальное истолкование его идей, обвиняя друг друга в явном ревизионизме. Но дело не только в «четверке». И среди нынешних высших руководителей КПК нет единства по вопросу об оценке идейного наследия Мао Цзэдуна и в особенности «культурной революции». Если Хуа Гофэн говорит о ней исключительно в мажорном тоне, то другие руководители охотно цитируют вновь обнаруженное указание Мао о том, что «культурная революция» на 70% была положительным и на 30% — отрицательным явлением. Что касается Дэн Сяопина, то он вообще обходит этот вопрос. Да и как ему восторгаться «культурной революцией», когда в тот период он был свергнут со всех занимаемых им постов и объявлен «бандитом № 2»?

Напомним, что важнейшей идеей этой кампании было «углубление революции», а не забота о развитии производства. Ныне эта идея, в сущности, перечеркивается. Хуа Гофэн толкует «углубление революции» именно как установку на развитие производства и модернизацию промышленности, сельского хозяйства, науки, военного дела. Многие другие руководители, рассматривая дилемму — революция или производство, — без всяких стеснений отдают приоритет последнему. И с этих позиций критикуют линию «четверки».

В то же время сейчас еще очень далеко до подлинного пересмотра культа Мао. В одном из сообщений агентства Синьхуа (31 мая 1977 г.) говорится, что издательства Пекина в последнее время выпустили множество произведений литературы и искусства. В числе этих произведений называют сборник стихотворений Председателя Мао Цзэдуна «Пусть он вечно живет в наших сердцах», семь произведений, посвященных покойному Председателю. Другое издательство выпустило 27 «лучших произведений живописи». Сюда относятся картина «Торжество по случаю провозглашения Республики», в центре которой, естественно, находится Мао Цзэдун; картина под названием «Раз дело находится в ваших руках — я спокоен», показывающая, как Мао Цзэдун дает поручение Хуа Гофэну; работа «Соратники», отражающая былую дружбу между Мао Цзэдуном и его супругой Ян Кайхуэй. Сборник стихотворений «Премьер Чжоу Эньлай всегда вместе с нами», в который входит более 90 «трогательных, волнующих стихотворений, благоговеющих перед памятью премьера», сборник народных песен «Песня о председателе Хуа Гофэне», сборник сказаний «Сердце пылает любовью к председателю Хуа Гофэну», «Народные песни за движение Дачжай» и др.

Нет нужды комментировать тематику и политическую направленность этих изданий. Глубокое русло, проложенное «четверкой» и другими в период «культурной революции» в искусстве, оказалось вполне пригодным для современного периода. Поток четко канализируется по официально обозначенным политическим адресам. Если «обновление» искусства и дальше будет идти таким путем, то трудно будет найти существенные перемены по сравнению с прошлым — несколько меняются и подновляются лица, но не принципы и содержание творчества. Впрочем, энтузиастов и охотников до такого рода пенкоснимательской деятельности всегда хватало…

Итак, внешние аксессуары культа Мао Цзэдуна как будто бы полностью сохраняются. И все же такой вывод был бы не вполне точным. Прежде всего совершенно очевидно, что нынешнее поклонение не может идти ни в какое сравнение с тем, каким оно было при жизни Мао и особенно в период «культурной революции». Мао Цзэдуну отводят особое место как человеку, который возглавил народную революцию и стоял у основ китайского государства, как ведущему теоретику КПК. Ему отводят особую роль и в международном коммунистическом движении, где он будто бы поднял на новую ступень идеи марксизма-ленинизма. Но вокруг его имени нет тех неуемных песнопений, которые мы наблюдали при его жизни. Культ поставлен в определенные рамки и приобрел скорее ритуальные и деловые формы, чем религиозные.

«Мертвый мирно спи во гробе, жизни радуйся живой», — писал Данте. Некоторые из живущих ныне руководителей КПК уже и сейчас удостаиваются почти таких же похвал, как и Мао Цзэдун: «мудрый вождь», «выдающийся марксист-ленинец» и др.

Об этом же говорит тот факт, что нынешнее китайское руководство, как и печать, стали все больше отдавать должное бывшим соратникам Мао Цзэдуна, роль которых всеми силами замалчивалась при его жизни. Это касается прежде всего Чжоу Эньлая. Этот деятель КПК, который при своей жизни всегда предпочитал оставаться в тени, ныне выведен под яркий свет рампы. Многие западные исследователи пишут даже о вновь создаваемом «культе Чжоу Эньлая» — настолько широко и восторженно ведется кампания вокруг его имени и его духовного наследия.

Прославление Чжоу Эньлая началось еще при жизни Мао Цзэдуна, точнее, незадолго до его кончины. Мы рассказывали о событиях на площади Тяньаньмэнь в начале 1976 года, когда массы, руководимые частью коммунистов, вопреки намерениям Мао Цзэдуна и его группы, продемонстрировали свою самую глубокую симпатию к покойному премьеру.

Крушение «четверки» как будто бы сломало плотину, сдерживавшую активное прославление Чжоу Эньлая, которое происходит не только стихийно, но и стимулируется сверху. Трудно сказать, какие цели ставят при этом перед собой новые китайские руководители. Не исключено, что цели эти различны у разных представителей нынешнего руководства КПК. Для Дэн Сяопина это не только политический, но и личный вопрос, поскольку его реабилитация после «культурной революции» состоялась исключительно благодаря Чжоу Эньлаю и поскольку его личная и идейная близость к этому выдающемуся прагматику давно известна. Для некоторых других представителей нынешнего руководства КПК восхваление Чжоу Эньлая представляет собой важное средство для укрепления авторитета Мао Цзэдуна. И для всех представителей руководства прославление Чжоу Эньлая несомненно является одним из средств борьбы против «банды четырех», которая ненавидела и боялась его. А самое главное — линия Чжоу, то есть более умеренного крыла маоизма, близка многим нынешним руководителям страны.

Китайская печать усматривает важнейшую заслугу Чжоу Эньлая в том, что во всех политических баталиях, которые потрясали КПК, он последовательно и твердо стоял на стороне Мао Цзэдуна, был самым верным проводником его линии. Но так ли это?

Действительно, Чжоу Эньлай, как мы видели, с конца 30-х годов выступал на стороне Мао. Как человек осторожный и предусмотрительный, он ни разу не рискнул противопоставить свое мнение мнению Мао или открыто поддерживать его противников. На IX и X съездах КПК он выступал с докладами, в которых подвергалась резкой критике оппозиционная деятельность Линь Бяо, Чэнь Вода и других повергнутых китайских лидеров. Неверно другое — будто Чжоу Эньлай был «самым близким», «самым верным», «самым последовательным» соратником Мао Цзэдуна.

Начать с того, что, несмотря на более чем сорокалетний период сотрудничества, у Мао и Чжоу никогда не было сколько-нибудь близких личных отношений. Мао ни разу не сказал доброго слова о Чжоу Эньлае. На роль второго человека в государстве Мао выдвинул в свое время Лю Шаоци, а затем Линь Бяо, но не Чжоу Эньлая. Да и после крушения всех ведущих деятелей КПК, когда на политическом горизонте из наиболее крупных лидеров оставался, в сущности, один Чжоу, Мао Цзэдун и не подумал разделить с ним власть при своей жизни или как-то закрепить в его лице преемника на случай своей смерти. Больше того, незадолго до кончины Чжоу Эньлая Мао фактически отдал его на расправу «банде четырех». Когда после шумной кампании против Конфуция началась критика «Речных заводей», инспирированная лично Мао Цзэдуном, многие в КПК поняли, что на этот раз действительным объектом проработок становится Чжоу Эньлай.

Сейчас в китайской печати приводятся многочисленные примеры, характеризующие взаимоотношения «четверки» и Чжоу Эньлая, через которые, однако, просматривается и отношение к нему Мао Цзэдуна. В печати рассказывается, в частности, эпизод, связанный с четвертой сессией ВСНП. Во многих статьях сообщается, что в тот период Ван Хунвэнь по заданию «четверки» отправился к Мао Цзэдуну, с тем чтобы «оклеветать» Чжоу Эньлая и попытаться создать свой «кабинет министров». В октябре 1974 года Ван Хунвэнь встретился с Мао и обвинил Чжоу Эньлая в том, что он является главным представителем буржуазии внутри партии, и попросил Мао одобрить принесенный им список нового руководства Государственного совета. Этот список передавал всю руководящую власть и большинство министерств и комитетов в руки «четверки». Мао, если верить этому рассказу, отверг домогательства «четверки» и взял под защиту Чжоу Эньлая. Однако и после этого Ван Хунвэнь продолжал свои нападки на Чжоу, чему Мао, по крайней мере, не препятствовал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.