Белогвардейская «цыганочка»

Белогвардейская «цыганочка»

В прессе появилось множество публикаций с общим лейтмотивом — «Прекратить цыганщину на эстраде».

Даже краткое изложение развязанной кампании по борьбе с «легким жанром» поражает своей звериной агрессивностью по отношению к своим же коллегам-артистам. Первым делом, для подготовки общественного мнения, РАПМовцы привлекли на свою сторону маститых искусствоведов. И началось…

«Строительству музыкальной культуры необычайно препятствует распространение цыганско-фокстротного жанра, по существу кабацкого и разлагающего психику…» — высказался некто профессор Игумнов. Ему вторит известнейший пианист Генрих Нейгауз: «Легкий жанр в музыке, это в подавляющем большинстве то же, что порнография в литературе!» Во как! Со всей, так сказать, пролетарской прямотой высказался товарищ, даром что профессор Московской консерватории.

Но народ, невзирая на авторитетные мнения, все равно отплясывал «Цыганочку» и распевал «Кирпичики». Подобная несознательность масс, хотя и удивляла идейных борцов с цыганщиной, но остановить уже не могла.

В 1930 году выходит в свет агитационная брошюра за авторством «комиссаров» от культуры неких Н. Брюсовой и Л. Лебединского под броским заголовком: «Против нэпманской музыки». Составители прокламаций не пожалели эпитетов:

«в отношении цыганщины нужно поставить точки над „i“ — это проституционный стиль, стиль, воспевающий продажную, „всегда готовую к услугам“, любовь… Запомним твердо — цыганщина — это откровенная пропаганда проституции…»

Известный музыкальный критик того времени Борис Соломонович Штейнпресс (1908–1986) приводит в мемуарах показательный случай:

«Проходил я как-то мимо клуба железнодорожников. Из окна доносилась „цыганская венгерка“.

Я зашел туда.

В большой комнате, вокруг рояля, стояла веселая компания молодежи и слушала пианиста. Сидевший за роялем сыпал пальцами по клавишам и с большим воодушевлением разбивал и без того расстроенный инструмент. „Цыганочка“ явно имела успех. Особенно нравилась она двум, сидевшим тут же, девицам, одетым в узкие короткие платья, с белыми от пудры носами. Когда пианист доиграл до конца, ребята потребовали „бис“. Пианист принялся снова разделывать „цыганочку“ с различными вариациями и выкрутасами.

Некоторое время я слушал музыку, но лишь только парнишка, на груди которого красовался кимовский значок, взял заключительный аккорд, я подошел и заявил:

— Ты, видать, комсомолец, а ведешь вредную агитацию против социалистического строительства.

Парень от неожиданности широко раскрыл глаза… и довольно искренне спросил:

— Ты что… рехнулся?

Я твердо ответил:

— Нет, но это факт… Ты агитируешь против социалистического строительства. „Цыганочкой“ агитируешь.

По виду комсомольца можно было заключить, что он нисколько не усомнился в правильности своего предположения. Я продолжал:

— Верно говорю тебе. „Цыганщина“ — зло для нашего строительства…

Я начал подробно рассказывать ему о „легком жанре“, о его разлагающем влиянии на психику масс, о том, что эта музыка воспевает проституцию и рабскую покорность, что она, по существу, является кабацкой, нэпманской музыкой…

Парень слушал внимательно.

— Это, должно быть, верно, хотя, признаться, на этот счет я никогда не размышлял. Но одно дело, скажем, „Стаканчики граненые“, „Не надо встреч, не надо продолжать“ — это, я не спорю, мещанство. Но вот насчет „цыганочки“ — я беру ее только как музыку, без слов — не согласен. Веселая музыка — какой вред она может принести?

Я решил убедить его до конца.

— Всякое бывает веселье… Это не то веселье… Прислушайся к музыке, и ты почувствуешь, что всякая музыка имеет свое содержание. Каково же содержание „цыганочки“? Мало сказать, что она веселая… Нет… Это пьяный разгул, кутеж, где рождаются разврат и хулиганство. И музыка здесь соответствующая, хулиганская…

— Ответь мне на последний вопрос: чем ты объяснишь, что „цыганочкой“ так увлекается наша молодежь?

— Тем, что мещанские настроения еще живут среди молодежи… Имеется такой тип, даже среди рабочих ребят, который весь пропитан „цыганщиной“. Это — франтоватые „жоржики“, „трухлявые молодцы“, с бантиками, с фасонистыми ботинками, с модными костюмами поверх грязного белья, намазанные девицы, танцующие „американские танцы“ и имеющие одну мечту — „хорошего жениха“.

Наша задача — повести борьбу с мелкобуржуазными влияниями „цыганщины“. Комсомол должен быть застрельщиком в этой борьбе. Не только сам никогда больше не играй этой дряни, но и других отговаривай: это твоя прямая обязанность как комсомольца!»

Борьба с «трухлявыми молодцами» на эстраде тем временем набирала обороты, и от слов и убеждений эти чекисты от музыки переходили к делу. В 1929 году с их подачи создается квалификационная комиссия, призванная пересмотреть всех работающих на эстраде артистов и их творческий багаж.

^{Композитор Борис Фомин.1929 г.}

Двумя годами позже окончательно запрещается выпуск сочинений «нэпманских композиторов», исполнение «дурманящей музыки» и распространение ее через граммофонные пластинки. Весь репертуар поделили на четыре группы. В разряд «Г» (контрреволюционный) попало большое количество песен и романсов, в числе которых были и произведения блестящего композитора Бориса Ивановича Фомина (1900–1948), автора таких бессмертных произведений, как «Только раз бывают в жизни встречи», «Твои глаза зеленые», «Дорогой длинною» (на слова К. Подревского).

…Да, выходит, пели мы задаром,

Понапрасну ночь за ночью жгли.

Если мы покончили со старым,

Так и ночи эти отошли!

Дорогой длинною,

Да ночкой лунною,

Да с песней той,

Что вдаль летит звеня,

И с той старинною,

Да с семиструнною,

Что по ночам

Так мучила меня.

До конца своей короткой жизни (Б. Фомин скончался, не дожив до пятидесяти лет) он не сможет смыть со своих творений ярлык «упадничества» и «контрреволюционной халтуры».

В 37-м году Борис Иванович был арестован и год провел в Бутырке. Но ему повезло — началась борьба с «ежовщиной» и композитор оказался на свободе.

Коллега и тезка Фомина, блестящий музыкант, автор многих исполняемых по сей день романсов, самый известный из которых «Караван», — Борис Прозоровский на пике разоблачения цыганщины одним из первых был изгнан со столичных подмостков как аккомпаниатор, затем было запрещено к исполнению большинство его песен.

«Мы странно встретились и странно разойдемся…

И вдаль идет усталый караван».

Финалом показательной травли стали арест и отправка этапом на строительство Беломорканала. Прозоровский вернулся из лагеря в 1933 году, чтобы через считаные месяцы вновь быть арестованным и сгинуть уже безвозвратно.

Вместе с создателями неугодных власти текстов и мелодий оказывались в ГУЛАГе и сотни тысяч простых людей, создававших на популярную музыку новые стихи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.