15 Нескончаемая шумиха

15

Нескончаемая шумиха

Работая над имиджем Грейс и Ренье, Надя Лакост обнаружила, что каждая новая история из их жизни привлекала к ним толпы людей, где бы они ни появлялись. Эти толпы, в свою очередь, подбрасывали новые темы для газет и журналов.

Однажды, когда они остановились в Лондоне в отеле Connaught, британская газета написала: «Огромные деньги предлагали прошлым вечером хозяевам домов и квартир, расположенных рядом с Connaught, где остановилась княжеская чета. Огромное число соглядатаев — иначе не скажешь — желали увидеть Ренье и Грейс хотя бы издали. Они беззастенчиво признавались в том, что заранее вооружились полевыми биноклями и подзорными трубами.

— Я был потрясен, — заявил хозяин дома на Маунт-стрит. — Мне позвонил представитель агентства по продаже недвижимости и предложил крупную сумму, если я сдам на время дом или хотя бы одну из комнат, выходящую окнами на отель. С тех пор как там ночевала миссис Симпсон[3], таких денег за возможность тайно подглядывать еще никто не предлагал.

Спустя несколько лет Грейс и Ренье побывали в Дублине.

Одна газета сообщала, что на O’Коннел-стрит собралась толпа в 5000 человек, пожелавших увидеть князя и княгиню Монако, другая называла цифру в 20 000 человек. Сколько бы их там ни было, они дружно бросились на проезжую часть в надежде поближе рассмотреть сидевших в машине Ренье и Грейс, когда те подъезжали к отелю.

Возникла давка, и в результате 50 человек получили травмы.

В газетах писали: «Плачущую и расстроенную княгиню Грейс проводили в отель, и ее приезд на бал задержался на полчаса. Позднее она появилась на балконе отеля под восторженные крики толпы: «Мы хотим Грейс!»

Через пару дней тысячи людей заполонили улицы города, когда Грейс и Ренье отправились в графство Майо, чтобы увидеть дом, в котором родился дед княгини.

Кто-то из журналистов написал: «В каждом ресторане и баре с названием Kelly, а таких немало, — в одном только Дублине я насчитал восемь баров Kelly, — сегодня вечером были устроены празднества».

Другой его коллега рассказывал следующее: «Из 362 кг их багажа на одном сундуке было написано «Хрупкие вещи. Не бросать». Это были подарки для всех Келли, проживающих в графстве Майо. Поскольку приезда княгини Грейс ждали, вскоре выяснилось, что в округе все поголовно носят фамилию Келли».

Третий журналист сообщил: «На совещании, которое затянулось до глубокой ночи, присутствовали близкие родственники. Первоначально предполагалось, что только троюродные братья и сестры будут приняты княгиней. Потом решили, что так и быть, пусть будет и один четвероюродный».

Когда Грейс и Ренье спустя несколько лет вновь посетили Ирландию, на сей раз с Каролиной и Альбером, то удостоились еще более крупных газетных заголовков.

«Вчера состоялась встреча князя и княгини с журналистами, которых они приняли как дома, — писала ирландская пресса. — И действительно, на пресс-конференции, устроенной князем Ренье и княгиней Грейс, царила теплая, почти домашняя обстановка. Юный Альбер стал притчей во языцех. Во время серьезной беседы с журналистами он заявил: «Хочу подоить корову».

Журналисты в буквальном смысле завалили Лакост просьбами устроить интервью с ее венценосными друзьями.

— Мы круглый год получаем такие просьбы из всех уголков мира. Единственная страна, не выразившая такого желания, — Россия. Даже китайцы просили интервью. Каждую неделю мы получали не менее двадцати просьб и заявок на интервью и фотосессии. В общей сложности около тысячи в год. По вполне понятным причинам можно было организовать лишь несколько интервью.

Вначале Надя Лакост устраивала не более пяти-шести интервью с Грейс в год; позднее это число сократилось до одного-двух.

— С князем, — рассказывала она, — их бывало чуть больше, но, как правило, на конкретную тему. Скажем, журналы по архитектуре просили интервью на тему строительства в Монте-Карло. Специалисты по финансам хотели поговорить об экономике княжества. Таких интервью Ренье давал по восемь-десять в год.

Время от времени что-то неизбежно ускользало из-под контроля Нади Лакост.

Особенно неприятной и возмутительной была фотография Грейс, сделанная в тире во время карнавала в Монако.

В пятницу утром Грейс отправилась туда с детьми для участия в церемонии открытия. Они заглянули в разные павильоны. Затем Грейс остановилась перед тиром, взяла ружье и выстрелила по мишени — это были глиняные трубки. Сейчас уже никто не помнит, попала ли она в цель и выиграла ли в качестве приза куклу, потому что на дворе была пятница 22 ноября 1963 года.

На следующий день фотография Грейс с ружьем в руках обошла все газеты мира. Подпись под снимком гласила: «Только бесчувственный человек мог взять в руки оружие сразу после убийства президента Джона Кеннеди».

Излишне говорить, что Монако находится в другом часовом поясе, и разница с Далласом составляет семь часов. Фотография Грейс с ружьем была сделана за 9 часов до убийства Кеннеди.

Но даже эта история меркнет в сравнении с тем, что выпало на долю Каролины и Стефании. Когда папарацци поняли, каким бешеным спросом пользуются их снимки, жизнь княжеских дочерей превратилась в ад.

Вот что говорил по этому поводу сам Ренье:

— Нетрудно себе представить, за какими фотографиями они охотятся. Они бродят вокруг дворца с огромными фотообъективами, прячутся в кустах. Никто из этой братии не понимает, как неприятно жить, зная, что они всегда рядом, постоянно шпионят за нами, где бы мы ни появились. Особенно тяжко это было для детей, когда те были маленькими. По-моему, это было просто жестоко по отношению к ним. Они не знали, где и как им играть, и вечно боялись, что кто-то начнет их тайно фотографировать.

По словам князя, цель папарацци — выбрать момент, когда их жертва выглядит смешно или нефотогенично. Чем смешнее фото, тем выше его цена. Чтобы улучить такой момент, нужно сделать сотни снимков. Доходило до того, что они подкупали служащих аэропорта и просили им позвонить, когда туда прилетит Каролина. Они приезжали в Монако под видом туристов с фотоаппаратами на шее, чтобы смешаться с толпой и исподтишка сфотографировать кого-то из нас. Они подбрасывали на дорогу металлические колючки, и Альберу приходилось вылезать из машины и убирать их, чтобы не проколоть шины. Они даже брали напрокат легкие планеры, чтобы пролететь над Марше и заснять Стефанию.

Один ушлый фотограф, выслеживая княжескую семью в столице Франции, разузнал адрес их парижской квартиры. Затем он выяснил, что соседняя квартира пуста, проник туда и провел в ней несколько ночей. Несмотря на все усилия, ему удалось сфотографировать лишь неясный силуэт, — как оказалось, Каролину — в тот миг, когда она задергивала шторы. Она была одета, и лица не было видно, но это не имело значения. Снимок у него все равно купили.

— Все это было невыносимо, — вздохнул Ренье и покачал головой. — Однажды в Швейцарии, куда мы приехали покататься на лыжах, Грейс застала Стефанию в ее комнате всю в слезах. Та призналась, что боится вездесущих папарацци. Интересно, что сказали бы эти негодяи, если бы кто-то стал таким же образом терроризировать их собственных детей?

Грейс была в ужасе, видя, как пресса преследует ее детей. Голливуд научил ее спокойно относиться к журналистским домыслам о ней. Но тут речь шла о детях, и она реагировала иначе.

Порой возмущению ее не было предела, тогда Грейс писала главному редактору газеты и требовала оставить ее семью в покое. Бывало, она поправляла репортеров, писавших о ее детях полный вздор.

Когда ее не слушали, что было характерно для немецкой «желтой» прессы, Грейс обращала свое негодование на всю страну.

— Германия — ужасная страна, а тевтонская пресса — отвратительна, — резко высказывалась она. — Я читала статьи о нашей семье в немецких журналах и газетах. Иногда они несут такую чушь, что плакать хочется.

Когда итальянские и французские газеты назвали адрес их парижской квартиры, Грейс и Ренье охватила паника. Их детям грозила серьезная опасность.

— Я не выдержал и призвал их к ответу, — рассказывал Ренье. — К счастью, во Франции закон охраняет людей от подобных вещей. Одна газета напечатала снимки, из которых было понятно, где Каролина живет в Париже. Можно было даже разглядеть номер дома. После этого в ее дверь мог позвонить любой кретин. Я не выдержал. Мы обратились в суд, чтобы положить этому конец.

Несколько раз Грейс и Ренье подавали в суд на фотографов и главных редакторов журналов.

В 1978 году один итальянский журнал смонтировал лицо Каролины с телом некой обнаженной девушки. Ренье довел дело до суда, главный редактор был признан виновным и угодил за решетку.

Но это было скорее исключение. В большинстве случаев ничего нельзя было сделать. Папарацци фотографировали Каролину в платьях с глубоким вырезом, когда она наклонялась где-нибудь в ночном клубе или когда загорала без лифчика на яхте. Затем эти фото мелькали на страницах журналов. При помощи телеобъективов Альбера и его подружку снимали голыми на яхте. Эти снимки тоже попали в журналы. Однажды папарацци, наставив объективы на окно второго этажа, подстерегли и засняли самого Ренье в одних трусах. Эти фотографии тоже были опубликованы.

Когда дело касалось семьи Гримальди, многие многотиражные журналы, не говоря уже о дешевых газетенках в США, Франции, Италии и Германии, готовы были платить любую цену за их пикантные фото. Мелкие фотоагентства Франции, Италии и Германии не скрывали, что превратили фотографирование княжеской семьи в главный источник своего существования.

Столкнувшись с подобным давлением, Ренье сделал и другое печальное открытие: оказывается, далеко не во всех странах частная жизнь охраняется законом.

— В конечном итоге вы бессильны что-то сделать и вынуждены мириться со многими неприятными вещами. Ничего не остается, как списать их со счета и считать школой жизни.

На плечи Нади Лакост легло двойное бремя: ей приходилось выстраивать отношения княжеской семьи с обществом и ограждать их от неотступного внимания прессы.

— Вскоре после того, как Ренье и Грейс поженились, — рассказывала она, — когда они бывали в Париже, возле их дома постоянно дежурили 4–5 фотографов, которые щелкали камерами, стоило им выйти на улицу. Ладно. Но со временем папарацци совсем обнаглели.

Теперь они гоняли на мотоциклах по всему Парижу, преследуя Грейс и особенно Каролину и Стефанию. Летом в Монако они прятались на маленьком общественном пляже, расположенном за углом отеля Old Beach; оттуда телеобъективом можно было сфотографировать Грейс в купальнике.

Зимой, когда Гримальди отправлялись кататься на лыжах, фотографы следовали за ними в горы и прятались в кустах, рассчитывая сфотографировать их в момент падения. Тогда Лакост предложила устроить официальную фотосессию княжеской семьи во время лыжного сезона.

Куда бы они ни поехали, прежде всего на отдых, Надя Лакост пыталась заключить «перемирие» с армией папарацци. Она просила Грейс, Ренье и детей попозировать фотографам минут пятнадцать-двадцать, после чего семью должны оставить в покое.

На бумаге это была неплохая идея. И первое время она работала. Затем один из папарацци задержался еще на несколько дней, чтобы сделать уникальные снимки, каких еще никто не делал. Вскоре вместо 4–5 папарацци, подстерегавших семью Гримальди в Париже, их было уже 20.

В 1980 году прошел слух, будто журналы готовы заплатить огромные деньги за фотоснимки Стефании в школе. Чтобы оградить младшую дочь Грейс и Ренье от назойливых фотографов, нужно было тщательно скрывать от прессы, в какой школе она учится. Сделать это было нелегко, потому что семья всегда старалась проводить уик-энды вместе и в Монако, и в Париже. Таким образом, папарацци знали, что в понедельник утром Стефания возвращается в школу. Они собирались выяснить, где семья Гримальди провела уик-энд, и поджидать их в понедельник утром.

Грейс, Ренье и Надя Лакост пускались на немыслимые хитрости, чтобы Стефания могла незаметно вернуться в школу. Жизнь младшей дочери вскоре превратилась в сплошную гонку: ее шоферу все время приходилось ускользать от преследований вездесущих папарацци.

— Отец всегда говорил мне, — вспоминала Стефания, — если бы ты и твоя сестра были некрасивыми, никому бы не было до вас дела, так что считай это комплиментом. Наверное, он прав. Если бы мы с Каролиной были дурнушками и просто сидели дома, ожидая, когда нас возьмут замуж, пресса не донимала бы нас. Мне кажется, мы им интересны потому, что мы хорошо воспитанны и образованны, не дурны собой и распоряжаемся собственной жизнью. Порой это трудно, но я всегда стараюсь находить во всем положительные стороны.

Стефания видела, что Грейс относилась к этой ситуации философски. Она говорила детям, что раз они бессильны что-либо изменить, то пусть спокойно относятся к тому, что за ними постоянно следуют фотографы.

— Мама старалась внушить нам, что не стоит впадать в отчаяние, — продолжала Стефания, — иначе можно просто сойти с ума. Она сильно помогала нам, потому что в свое время сама пережила нечто подобное, когда снималась в кино. Она не драматизировала события, не позволяла им взять верх. Когда мы были детьми, мама учила нас спокойно относиться к неотступному вниманию прессы, предупреждала, что нас будут вечно донимать толпы фотографов. Поэтому, став старше, я уже знала, что меня ждет. Не думаю, что опыт Каролины чему-то научил меня, потому что учиться тут нечему. Даже если бы я пожелала воспользоваться ее уловками, помогавшими ей избегать фотографов, те уже прекрасно их знали. Так что мне приходилось изобретать свои собственные.

Обладавшая сильной волей, Стефания в общении с прессой вела себя честно и искренне. Бывали случаи, когда она показывала фоторепортерам язык и посылала их ко всем чертям.

— Да, я так поступала. Когда они начинали мне хамить, я платила им той же монетой. Если же они вели себя вежливо, я отвечала им тем же. Если просили сфотографироваться, я соглашалась, взяв обещание после этого оставить меня в покое. Но если проявляли грубость и обзывали меня, то я не давала им спуску. Вот такая я.

К сожалению, случалось, что даже самая смелая бравада не могла остановить армию, вооруженную фотоаппаратами.

Однажды зимним днем Грейс позвонила Наде Лакост и сообщила, что перед их домом день и ночь толпятся папарацци. Из-за них у Стефании истерика, она безудержно рыдает. По словам Грейс, Стефания отказывается выйти из дома и, если так будет продолжаться, больше не пойдет в школу.

— Разве это была моя вина? — недоумевала позднее Стефания. — Вы только представьте себе, как тяжело в таком возрасте ходить в школу, когда тебя преследуют толпы папарацци. Из-за них другие дети смеялись надо мной или вообще сторонились меня. Если я была с родителями, это не слишком угнетало меня, но в школе я чувствовала себя ужасно. Мне казалось, что я отпугиваю одноклассников, а мне этого не хотелось. Скажите, какой ребенок захотел бы оказаться на моем месте?

И Наде Лакост приходилось изворачиваться.

Заранее пытаясь вычислить, как поведут себя папарацци, — по всей видимости, те намеревались следовать за Стефанией до самой школы, — Надя позвонила шоферу князя и попросила его как можно медленнее отъехать от дома, чтобы папарацци увидели, что Стефании в машине нет.

Она велела ему ждать в каком-нибудь укромном месте недалеко от дома. Сама она прибыла к дому через несколько часов на автомобиле с дипломатическими номерами Монако, который заехал прямо в гараж.

Как только начало темнеть, Надя обмотала голову шарфом, села на заднее сиденье посольской машины и пригнулась. Шофер выехал из гаража и на всей скорости покатил по Елисейским Полям. Решив, что на заднем сиденье Стефания, папарацци бросились вдогонку за машиной.

Лишь когда на Елисейских Полях машина остановилась на красный свет и Надя выпрямилась на сиденье, преследователи поняли, что их одурачили. Шофер князя уже был в курсе ситуации. Узнав, что путь свободен, он вернулся и забрал Стефанию.

— Вот в такие глупые игры мы были вынуждены играть, — вспоминала Надя Лакост. — Вскоре это превратилось в постоянную битву умов между нами и папарацци. Для взрослого человека это может быть в порядке вещей, но только не для ребенка. За два года до смерти княгини ситуация стала просто невыносимой. Однажды Грейс даже остановила машину посреди Парижа и, выйдя из нее, потребовала от папарацци, чтобы те оставили ее в покое.

— Вы преследуете меня весь день, — едва не кричала она. — С этим я могу смириться. Но, пожалуйста, отстаньте от моих детей. Прошу вас прекратить то, чем вы занимаетесь уже много лет подряд.

Увы, преследователи не вняли ее увещеваниям. Наоборот, они продолжали снимать Грейс, умолявшую их коллег оставить ее в покое.

— Они так обнаглели, — продолжала Лакост, — что следовали за ней по пятам в рестораны и магазины. Мы не могли их остановить. Однажды в магазине, не найдя никого, кто помог бы ей донести до машины покупки, Грейс повернулась к фотографу, вошедшему за ней вслед. «Пусть от вас будет хоть какая-то польза», — сказала она и, нагрузив его покупками, пошла за ним к своей машине.

Из троих детей Гримальди меньше всего проблем с прессой было у Альбера. Он сам это признавал.

— Мне повезло. Когда пресса начала проявлять интерес к Каролине, а затем к Стефании, — я имею в виду европейские журналы для массового читателя, — я учился в Амхерсте, в штате Массачусетс. Я ни от кого не прятался. Просто родители отправили меня подальше от парижских дискотек. Кроме того, я, как мужчина, был способен постоять за себя. И все же я думаю, что истинная причина, почему в отличие от сестер я был неинтересен папарацци, заключалась в том, что фотографии мамы, Каролины или Стефании продавались лучше, чем мои. Конечно, от фотографов не было отбоя в дни праздников или на официальных мероприятиях или когда мы всей семьей катались на лыжах в Швейцарии. Мне с ранних лет приходилось общаться с журналистами. Но слава Богу, газетчики не донимали меня так, как моих сестер.

По словам Альбера, в США он жил «полуинкогнито».

За четыре года учебы в Соединенных Штатах пресса проявила к нему интерес лишь в первую неделю занятий в колледже и во время вручения дипломов. В остальное время никто не ходил за ним по пятам с фотоаппаратом наготове.

— Это было здорово. Неудивительно, что у меня сохранились самые лучшие воспоминания о тех годах. Так бывает и сейчас, когда я приезжаю в США. Там меня мало кто знает, я же без необходимости не рассказываю, кто я такой и откуда прибыл. После зимних Олимпийских игр 1988 года я отправился в путешествие с друзьями. Мы выехали из Техаса в Лос-Анджелес и по пути останавливались в дешевых мотелях в Аризоне и Нью-Мексико. Это было круто. Никто не знал, кто я такой. И всем было на это наплевать. Я был просто счастлив.

Позднее, когда Альберу предстояло унаследовать корону, положение изменилось. Наследнику Ренье стало трудно жить в Монако, особенно учитывая незримое, но постоянное давление со стороны прессы.

— Мне неприятно видеть собственное лицо на разворотах бульварных газет, — признался Альбер. — Поэтому я не даю им фотографировать меня. Приходится быть осторожным и выбирать, куда пойти и с кем. Они не должны мешать мне в общении с людьми. Это нелегко, и с каждым годом становится все труднее и труднее. Хотя мне кажется, есть способы сохранить анонимность.

Ему всегда было трудно появляться на людях с девушками, так как папарацци надеялись первыми сделать снимки следующей княгини Монако. Они преследовали его в Париже, стоило ему пойти куда-то с сестрами. Альбер не раз был вынужден прибегать к помощи друзей, чтобы те ехали за ним в другой машине, держа папарацци на расстоянии.

Однажды кто-то из друзей даже развернул машину поперек улицы и перегородил дорогу, чтобы дать Альберу и Стефании возможность скрыться. Не успел он это сделать, как в его автомобиль врезалась машина с папарацци. Друг Альбера пожаловался, что они разбили его машину. Сидевший за рулем фотограф ответил: «Подумаешь! За те деньги, что мы получаем за снимки, мы купим тебе целых три!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.