«Ворона и Лисица»

«Ворона и Лисица»

Ивана Андреевича пригласил на обед граф Дмитрий Иванович Хвостов. Среди молодых насмешников граф Хвостов слыл под непочтительным прозвищем — Хлыстов или Свистов. Его стихи доставляли неизменную пищу для острот, их читали как образец бездарности. Граф Хвостов, казалось, нарочно был создан для пародий и насмешек. В нем все было ненастоящее, начиная с его графства. Дмитрий Иванович женился на племяннице генералиссимуса Александра Васильевича Суворова. Суворов выхлопотал для него у сардинского короля несуществующее сардинское графство. При Павле I он был назначен обер-прокурором Святейшего синода, а Александр сделал его сенатором. Дмитрий Иванович был весьма высокого мнения о своих литературных талантах и, подобно Горацию, воспевшему Бандузский ключ, горделиво называл себя «певцом Кубры» — речки, протекавшей в его поместье. Граф писал во всех родах и жанрах, но прежде всего ценил свои басни, хотя именно басни давали особенно много пищи для насмешников и зоилов. Его даже называли «отцом зубастых голубей», как однажды он написал в своей басне. К басням Крылова граф относился скептически, считая их мужицкими и недостаточно нравственными. Однако он побаивался острого языка Ивана Андреевича и считал за лучшее сохранять с ним дружеские отношения.

Граф любезно встретил Крылова, пришедшего вместе с приятелем Окладниковым. Сухонький, с острым носиком, в напудренном паричке, суетливый и в то же время преисполненный важности, Дмитрий Иванович радушно повел гостей в свой кабинет. «Садитесь, господа, я прочту вам свои новые произведения!» — «Нет, не сядем, — отвечали гости, — пока не ссудишь нас двумя стами рублей!» Дмитрий Иванович сокрушенно отнекивался. «Прощайте», — сказал Окладников и пригласил Крылова последовать его примеру. «Останьтесь, выслушайте, — уговаривал хозяин, устрашенный возможностью остаться без слушателей, — право, не будете раскаиваться!» — «Дай двести рублей, — настаивал Окладников, — останемся». — «Дам, но выслушайте наперед». — «Нет, братец, не проведешь: дай двести рублей, а там читай сколько тебе угодно». — «И вы останетесь у меня и будете слушать?» — недоверчиво воскликнул граф, изголодавшийся без слушателей. «Останемся и будем слушать!» — великодушно ответили гости. Деньги были отсчитаны, гости уселись поудобнее на диван, и хозяин начал свое чтение с басен.

«Щука и уда», — торжественно провозгласил пиит и с жаром начал читать басню о Щуке, проглотившей уду.

Щука уду проглотила;

От того в тоске была

И рвалася, и вопила.

Близ ее плотва жила;

Вопрошает Щуку:

«Мне, кума, поведай муку,

Рвет, которая тебя».

«Ненавижу я себя, —

Щука отвечает, —

Все меня здесь огорчает.

И в другую я реку

Плыть хочу прогнать тоску». —

«Ни с какою

Ты рекою,

Кумушка, покою

Век не можешь получить,

Хоть и в море станешь жить.

Если внутренность терзает,

Счастье исчезает;

Нас тревожит каждый час

Совести немолчный глас».

Иван Андреевич благосклонно качал головой, насмешливо ухмыляясь про себя. Басня была нелепая и смешная. «Знатно написана!» — одобрил он фабулиста. За этой басней последовала следующая, за нею еще одна. Граф все более и. более одушевлялся и в порыве творческого восторга уже не замечал слушателей. Он делал выразительные жесты рукою, возвышал и приглушал голос. Окладников не выдержал и исчез. Иван Андреевич мирно дремал, когда чтец, наконец, заметил произведенное им опустошение. «Не правда ли, друзья, — произнес стихотворец, прервав свое чтение, — этот стих поистине гениален!» Не слыша ответа, граф оглядел комнату и увидел лишь спокойно дремлющего в кресле Крылова.

Примирившись с утратой одного из слушателей, граф завел разговор о басне вообще. Он считал себя выдающимся теоретиком в вопросах поэзии, так как перевел тяжеловесными стихами «Поэтическое искусство» Буало, эту своего рода библию классицизма.

«Баснь, — поучительно говорил Хвостов, — родилась от некоторого сражения между свободою мыслить и опасением, чтобы не раздражать. Счастливые природные умы, — здесь граф сделал ударение, так как под счастливыми умами подразумевал самого себя, — избегают свирепости тиранства, усыпляют страсти вельмож, не подвергаясь их несправедливости. Под забавным вымыслом укрывают огорчительные по себе наставления и восприемлют свое владычество, делая вид, будто его оставляют». Граф остановился, чтобы перевести дух после столь длинной и витиеватой тирады. Иван Андреевич, притулившись в кресле, спокойно дремал. Удовлетворенный покорным и внимательным слушателем, граф распространился о нравственном и назидательном назначении басни, которая под видом бессловесных животных или неодушевленных вещей изображает наши пороки, слабости или предрассудки и тем самым служит нашему наставлению.

Подкупленный молчанием собеседника, граф признался Крылову, что из всех баснописцев он более всего уважает покойного Александра Петровича Сумарокова, притчи которого ценил и его близкий родственник по жене — Александр Васильевич Суворов. Дмитрий Иванович даже прочел одну из басенок Сумарокова — про Ворону и Лису:

И птицы держатся людского ремесла:

Ворона сыру кус когда-то унесла

И на дуб села.

Села,

Да только лишь еще ни крошечки не ела.

Увидела Лиса во рту у ней кусок,

И думает она: «Я дам Вороне сок.

Хотя туда не вспряну,

Кусочек этот я достану,

Дуб сколько ни высок».

«Здорово, — говорит лисица, —

Дружок Воронушка, названая сестрица!

Прекрасная ты птица!

Какие ноженьки, какой носок,

И можно то сказать тебе без лицемерья,

Что паче всех ты мер, мой светик, хороша;

И попугай ничто перед тобой, душа;

Прекраснее сто крат твои павлиньи перья.

Нелестны похвалы приятно нам терпеть.

О если бы еще умела ты и петь!

Так не было б тебе подобной птицы в мире!»

Ворона горлышко разинула пошире,

Чтоб быти соловьем,

«А сыру, — думает, — и после я поем:

В сию минуту мне здесь дело не о пире».

Разинула уста

И дождалась поста:

Чуть видит лишь конец лисицына хвоста.

Хотела петь — не пела,

Хотела есть — не ела,

Причина та тому, что сыру больше нет:

Сыр выпал из роту Лисице на обед.

Иван Андреевич проснулся и слушал. Когда чтец, слегка ослабев от долгого чтения и разговора, остановился и замолчал, Крылов скромно попросил хозяина разрешить ему прочесть эту же басню, но в своем переводе. Граф не весьма охотно согласился. Иван Андреевич приподнялся и со свойственным ему искусством прочел:

Вороне где-то бог послал кусочек сыру;

На ель Ворона взгромоздясь,

Позавтракать было совсем уж собралась,

Да призадумалась, а сыр во рту держала.

На ту беду Лиса близехонько бежала;

Вдруг сырный дух Лису остановил:

Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил.

Плутовка к дереву на цыпочках подходит;

Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит,

И говорит так сладко, чуть дыша:

«Голубушка, как хороша!

Ну что за шейка, что за глазки!

Рассказывать — так, право, сказки!

Какие перышки, какой носок!

И, верно, ангельский быть должен голосок!..»

Даже напыщенный граф понял, насколько лучше эта басня вышла у Крылова, который сумел передать и лукавую иронию, и красоту, и выразительность русской речи, ее свободу, богатство красок и интонаций. Дмитрий Иванович почувствовал себя слегка сконфуженным. Разговор как-то сам собой прекратился, и хозяин пригласил гостя в гостиную. Иван Андреевич был вознагражден. Обед оказался хорош. Поросенок под хреном оправдал все ожидания. Вина тоже были не плохи. В кармане сюртука приятно топорщилась графская сторублевка. Хозяин был гостеприимен и хлопотлив. Иван Андреевич благосклонно улыбался и подкладывал себе на тарелку лакомые куски поросенка.

На прощание ему вспомнились стихи о Хвостове Батюшкова из «Певца в Беседе славянороссов». Он повторил их про себя, не решаясь обидеть хозяина:

Хвала, читателей тиран,

Хвостов неистощимый,

Стихи твои, как барабан,

Для слуха нестерпимы.

Везде с стихами, тут и там,

Везде ты волком рыщешь,

Пускаешь притчу в тыл врагам,

Стихами в уши свищешь.

Лишь за поэму — прочь идут,

За оду — засыпают,

Ты за посланье — все бегут

И уши затыкают.

Лисица унесла кусочек сыра.