3

3

Я заканчиваю приготовления в тесном помещении лавки, где обычно и провожу свои занятия, только к одиннадцати. Наждачная бумага, жидкость для снятия краски, лоскуты ненужной ткани и скипидар — все, что может понадобиться моим подопечным, ждет их на рабочих местах. Они все уже знают, что на мои занятия лучше одеваться во что-нибудь старое. Я поднимаю глаза на часы — с минуты на минуту должен появиться мой первый ученик, и тут звенит звонок и на пороге появляется Кэт. Как обычно, моя лучшая подруга выглядит потрясающе — она является счастливой обладательницей миниатюрной, женственной фигурки и блестящей копны волос.

Кэт любит рассказывать нашим знакомым о том, как мы встретились с ней в свой первый день в младшей школе — но это не совсем так. Это случилось на второй день. Я уверена в этом на все сто, потому что в первый день я сидела рядом с Сиобан Келли. Сиобан — или Келли-Вонючка, как я называла ее в отместку — изрисовала мою новенькую тетрадь своим зеленым мелком. Никогда этого не забуду — мне казалось тогда, что моя жизнь кончена. Я была правильным ребенком, не позволяла себе даже в раскрасках за линии выходить, а потому всей душой возненавидела мазню, которую с таким вдохновением изобразила на моей тетради Сиобан. Уже на второй день на игровой площадке я познакомилась с Кэт — она тут же протянула мне свою скакалку, и мы стали лучшими подругами. Еще в школе нас прозвали Крошкой и Дылдой из-за серьезной разницы в росте, плюс она всегда выглядела безукоризненно аккуратно, в то время как я была той еще замарашкой. С тех пор не изменилось ровным счетом ничего.

Сегодня на Кэт был идеально сидящий черный костюм в тонкую серую полоску и накрахмаленная белая блузка. На ее шее поблескивала скромная золотая цепочка. Приталенный жакет подчеркивал изящные изгибы ее фигуры, которыми я всегда восхищалась, а юбка, спускавшаяся чуть ниже колен, открывала стройные ноги. Как обычно, моя подруга пришла на совершенно убийственных каблуках. Ничего другого она попросту не носит, утверждая, что пытается таким образом компенсировать свой небольшой рост — а без соответствующей обуви в ней действительно всего пять футов. Каблуки она снимает разве что когда переодевается в пижаму, и я, право, не знаю, как она выдерживает эту пытку, потому что никогда не сидит на месте — особенно с тех пор, как в прошлом году взяла на себя заботы о семейном деле, после того как ее отец вышел на пенсию.

Следует признать: в отцовской гостинице она проделала огромнейшую работу. Семейное предприятие расцветает на глазах, хотя Кэт и приходится попутно решать довольно спорные кадровые вопросы. Некоторые ее подчиненные проработали в этой гостинице много лет и не готовы к переменам, а потому пытаются ставить ей палки в колеса, в то время как моя подруга хочет сделать гостиницу достойной двадцать первого века. Сражаясь с ними всеми — от шеф-повара, не желающего вносить ни единой поправки в меню ресторана, составленное много лет назад, до администратора, не желающего расстаться с любимым, хотя и совершенно безвкусным креслом, — Кэт находит достойный выход из любой ситуации. При этом она успевает работать на свадьбах, крестинах и прочих мероприятиях и находит время на домашние дела — а при наличии троих сыновей, нуждающихся в материнской заботе, такой ритм жизни — дело нешуточное. К счастью, ее муж Дэвид, преподаватель в местном техническом колледже, — замечательный парень и во всем ее поддерживает.

— Доброго здоровьица, — говорит она, бросая свою объемистую дизайнерскую сумку на прилавок и надевая массивные солнечные очки на свои пышные светлые локоны, как обруч. Изящные, точеные черты лица замечательно сочетаются с голубыми глазами, красоту которых подчеркивают толстый слой черной туши и аккуратно прорисованные линии серой подводки. Кэт может преобразиться за одну секунду благодаря одному лишь штриху карандаша для глаз: и все эти годы она пыталась обучить этому искусству и меня. К сожалению, с макияжем я отчего-то становлюсь похожа на трансвестита, и как бы она ни пыталась убедить меня в обратном, цели макияжа мне ни за что не понять.

— И тебе не хворать, — улыбаюсь я ей. — Куда путь держишь?

— Только что встречалась с бухгалтером, — корчит она недовольную рожицу. — А теперь пора возвращаться в гостиницу.

— Все в порядке? — спрашиваю я.

— Да, этот упрямый осел не дает мне и пенни на покраску наружных стен, но я обязательно что-нибудь придумаю.

Кэт никогда не позволит каким-то пустякам встать у нее на пути. Может, она и маленькая на вид, но в решительности ей не откажешь.

— А ты как? — интересуется она, оглядываясь по сторонам. — Опять сделала здесь перестановку?

— Да, что-то вроде того, — смущаюсь я.

— Ты когда-нибудь остановишься? — смеется она.

— Не могу удержаться, — присоединяюсь к веселью я. — Для меня ведь ничего милее нет.

— Симпатичный свитерок, — замечает она, переключаясь с интерьера магазина на мой внешний вид.

— Этот? — Я одергиваю на себе старенький джемпер. На фоне Кэт я и в самом деле выгляжу убого. Волосы небрежно собраны в хвостик, ни грамма косметики, поношенный свитер, джинсы и неизменные сапоги.

— Угу, выглядишь в нем как байкерша, шикарно. Если его еще спустить пониже, чтобы были видны плечи и бретельки бюстгальтера, будет очень даже сексуально, — она заходит ко мне за прилавок и тянется к моей одежонке.

— Эй, существует лишь две степени вероятности, при которых я допущу такое — слабая и нулевая! — протестую я, хватая ее за руки. Кэт вечно пытается украсить меня хоть немного, но все ее усилия напрасны. Ей-то весь этот гламур дается легко: со своей тонюсенькой талией и соблазнительными формами она — настоящая горячая штучка. Я ей в подметки не гожусь и не сгожусь даже через миллион лет, даже если в мой дом ворвется орава безумных стилистов, прославившихся на весь мир. Свойственную мне от рождения чудаковатость все равно так просто не скроешь.

— А где комплект белья, что я дарила тебе на день рождения? — вдруг вспоминает она. — Тот, в бордовую полоску. Он бы шикарно смотрелся с этим свитером. Коко, тебе нужно больше показывать свои прелести — у тебя ведь отличная фигура. Не будь такой старомодной.

— Может, и так, — отвечаю я, стараясь не смотреть ей в глаза.

Кэт ведь не знает, что я обменяла эту красоту на термобелье и пару гетр, и у меня нет ни малейшего желания ей об этом рассказывать. Так что придется ее как-нибудь отвлечь от этой темы.

— А как твои ребята поживают? — спрашиваю я.

— С ума меня сводят, как обычно, — вздыхает она. — Ты же помнишь, что у близнецов день рождения на этой неделе?

— Поверить не могу, что им уже пять лет, — говорю я. Как же быстро летит время, а ведь совсем недавно они появились на свет и не давали Кэт и Дэвиду спать по ночам. И вот они уже ходят во «взрослую школу», как они любят хвастаться всем и каждому.

— Знаю, — кивает она. — Жизнь пройдет — и не заметишь. Мои бедные дети будут обречены на походы к психоаналитику, когда вырастут. Иногда мне кажется, что я провожу с ними совсем мало времени.

— Ты чудесная мама! Прекрати так изводить себя по этому поводу, — пытаюсь поддержать подругу я. — С мальчишками все будет в порядке.

— Ох, я в этом совсем не уверена — они совершенно не поддаются воспитанию, Коко. Вчера в ресторане устроили светопреставление, сделали из меня настоящее посмешище. Это было так унизительно!

— Они ведь еще совсем дети, Кэт. Тебе просто нужно передохнуть.

— Да, но ты же знаешь нашего Лиама. Он ведь их на дух не переносит. Я думала, он не удержится и скажет, что их нужно держать в клетке, подальше от посетителей.

Вспомнив об этом человеке, я тихонько фыркаю: Лиам Дойль — управляющий бара-ресторана при гостинице, который проработал там много лет и ведет себя так, будто он собственными руками, в одиночку поднял «Дорчестер» на ноги. Он ходит за Кэт по пятам, постоянно выискивая повод для придирок, потому как в его сердце нет места для другого владельца гостиницы, кроме ее отца и, возможно, него самого.

— Я серьезно, — протестует она. — Я пытаюсь привлечь в гостиницу больше семей с детьми, но он считает, что дети должны вести себя тише воды и ниже травы. Мы ведь не в Средневековье живем! Но мои близнецы явно не помогут убедить его в обратном.

— Так что же они натворили? — с опаской спрашиваю я. Патрик и Майкл действительно большие шалуны, и это очень мягко сказано. Они прелестные, но энергия в этих детях бьет через край, они ни секунды не сидят на месте. Легенды об их выходках ходят не только по гостинице, но и за ее пределами.

— Опять открутили крышечки у всех солонок, — тяжело вздыхает она. — Отец Пэт себе полную тарелку соли насыпал.

— О нет! — Я начинаю стонать от смеха.

— О да. А мне потом пришлось выслушать от Лиама целую лекцию об уважении. Честно-честно. Сам отец Пэт не придал случившемуся большого значения — только посмеялся над моими баловниками.

— Слушай, просто не обращай на Лиама внимания, он такой склочный! — советую я подруге.

— Легче сказать, чем сделать, — вздыхает она еще печальнее. — Клянусь, он меня когда-нибудь в могилу сведет. Если, конечно, Марк его не опередит.

Марк — старший сын Кэт и Дэвида, ему пятнадцать лет. Когда он появился на свет, ей было всего восемнадцать, он родился «вне брака», о чем наши городские сплетники не переставали судачить и по сей день. Да и самих молодых родителей едва ли радовало грядущее событие, когда они о нем узнали. Кроме того, родители Кэт, которые всегда ко всему относились очень терпимо, попросту испугались, когда дочь рассказала им о своем положении, — и так она оказалась в нашем доме, где прожила до самого рождения Марка, после чего они с Дэвидом стали жить вместе. Кэт до сих пор часто благодарит меня за то, что Рут с дедушкой приютили ее, — глупо, конечно, ведь она и сама никогда не оставила бы меня в беде. Нам было весело вместе: мы болтали с ней до поздней ночи, представляли, каким родится ее будущий малыш, на кого будет похож (и не дай бог, ему достанется нос Дэвида, который даже страшнее моего, если такое вообще возможно). К счастью, Марк унаследовал красоту матери и приятный характер своего отца. Во всяком случае, он был очень спокойным ребенком, пока не началось половое созревание и в нем не взыграли гормоны. В последнее время они с Кэт частенько ссорятся из-за обычных подростковых проблем, но я вижу, что ее это сильно расстраивает. Она не раз говорила, что чувствует, как он отдаляется от нее все сильнее, что она не может достучаться до него. Конечно, я пытаюсь ее приободрить, убеждаю, что это такой возраст и все мы через него прошли, но вижу, что ее это мало утешает.

— Что случилось на этот раз? — обеспокоенно спрашиваю я, подозревая, что произошло нечто серьезное.

— Как тебе сказать…

Звенит дверной звонок, и в лавку входят Гарри Смит и Люсинда Ди, двое моих учеников.

— Черт, — отворачиваясь, бормочет Кэт, — я лучше пойду, не хочу, чтобы Гарри опять доставал меня по поводу этой безумной вечеринки в честь годовщины своей свадьбы. Загляни ко мне, когда выдастся свободная минутка.

— Конечно, — отвечаю я. — У меня тут кое-что тоже случилось утром, ты просто обязана об этом узнать. Поверь, ты будешь просто в шоке.

Не могу дождаться, когда уже расскажу Кэт о Рут и Карле. Знаю, Рут не хотела объявлять о своих отношениях всему свету, но ведь Кэт никому не расскажет. Кроме того, я просто взорвусь, если ни с кем об этом не поговорю.

Кэт заинтересованно поднимает бровь:

— Звучит интригующе, — улыбается она. — Увидимся позже.

Моя подруга прячет глаза за своими огромными очками и скрывается из виду.

Уже через час моя разношерстная компания учеников, оживленно обсуждая что-то, расходится — занятие, посвященное шлифовке и подготовке мебели к покраске, подошло к концу.

— Думаю, сделаю его цвета молодой листвы, — заявляет Люсинда, отступая на пару шагов назад, чтобы полюбоваться собственноручно отшлифованным комодом.

— Да, смотреться будет отлично, — соглашаюсь я. — И что же, без всяких узоров и орнаментов на этот раз?

Люсинда — очень миловидная женщина, ей за шестьдесят, и она очень любит всячески декорировать свои изделия, благодаря чему они даже больше похожи на декупаж, чем на то, чем мы обычно занимаемся. Ее последняя работа, исходным материалом для которой стал ветхий старинный сундук, стала произведением искусства после того, как она украсила его цветочным орнаментом и вскрыла лаком. Внутреннюю его часть женщина обила старыми газетами, которые собирала долгие годы, и теперь этот шедевр занял почетное место в ее гостиной.

— Нет, думаю, без них никак не обойтись, — смеется она.

— Господи, только не цветы! — театрально взывает к публике Гарри Смит, с улыбкой глядя на Люсинду поверх своих очков со стеклами в форме полумесяцев. Гарри, который ничуть не моложе своей визави, вечно ведет себя так, будто ему шестнадцать. Он большой поклонник пуризма^[7]. В нашей работе ему нравится вначале избавляться от всего лишнего, затем делать политуру — везде, где это возможно, раскрывать естественную красоту дерева. Поэтому изделия из красного дерева у него всегда выходят лучше, чем у остальных.

— Отстань, гадкий старикашка, иначе я тебя всего узорами покрою! — добродушно грозит ему Люсинда. Чувство юмора у нее прихрамывает, поэтому такие словесные баталии случаются частенько.

— Куда думаешь его поставить, Люсинда? — спрашиваю я. У нее всегда все продумано — она заранее представляет, где ее произведения будут смотреться наиболее выигрышно и где лучше их разместить.

— В спальне, — уверенно отвечает она.

— Будешь хранить в нем свои панталоны? — продолжает глумиться Гарри.

— Старый развратник ты, Гарри Смит, — чопорно отвечает Люсинда, но я вижу, как у нее дергается уголок рта оттого, что она всеми силами пытается не рассмеяться.

— Ну-ка, не заставляйте меня браться за линейку и наказывать вас, — хмурюсь я, придавая голосу настоящей учительской строгости.

— Вечно ты только обещаешь, — подмигивая мне, сокрушается Гарри.

— Бога ради, добрый человек, берите вы свое пальто и ступайте домой, к жене, — не выдерживает Люсинда.

После этих слов все вспоминают, что уже действительно засиделись, откладывают в сторону инструменты и начинают собираться по домам. Наше занятие подошло к концу, самое время расходиться.

— Отлично поработали, увидимся на следующей неделе, — прощаюсь я. — Не опаздывайте!

— Как можно! — откликается кто-то уже с порога.

Улыбка по-прежнему не сходит с моего лица, когда уходит последний посетитель. Мои ученики и в самом деле очень разные, у каждого свой неповторимый характер, но все они отлично ладят. А то, что они по-доброму подтрунивают друг над другом, лишь поднимает всем настроение. Однако удовольствие им доставляет не только сам процесс, но и те чудесные изделия, которые получаются в результате кропотливого труда над старенькими, казалось бы, отжившими свое вещами. Для меня нет ничего прекраснее ощущения того, что я помогла людям спасти никому не нужный предмет мебели, дать ему новую жизнь и новый кров. Я каждый раз получаю от своих занятий настоящий кайф.

Оставшись в одиночестве в тишине, воцарившейся в лавке, я задумалась: чем бы еще сегодня заняться? В итоге решила разобрать коробки с коллекционной ерундой, которые достались мне на аукционе вместе с мраморным столиком. Я уже успела мельком просмотреть их содержимое и расстроилась — в них не обнаружилось ничего стоящего: только старые, пыльные, никому не нужные книги и фарфоровые фигурки со множеством сколов, которые в жизни никто не купит. Придется использовать все эти «богатства» во время занятий — никогда не знаешь, что может пригодиться, — но я все равно разочарована до глубины души тем, что в коробках не нашлось ни одной ценной вещицы, хоть я выложила за тот лот больше сотни евро.

Когда я добираюсь до последней коробки, спускается Рут.

— Ну и что же ты нашла в этих сундуках с сокровищами? Есть что-нибудь любопытное? — спрашивает она, заглядывая мне через плечо.

— Не думаю, — вздыхаю в ответ я. — Мусор всякий, больше ничего. Ты была права.

Я не просто разочарована — я чувствую себя обманутой из-за того, что так простодушно повелась на эту ерунду только для того, чтобы одержать победу над Перри. Хотя я и понимаю, что прибыль от перепродажи столика никуда от меня не денется, все равно не могу избавиться от чувства, что я катастрофически переплатила за этот лот, и нам обеим это прекрасно известно.

— Жаль, — беспечно отзывается она.

Рут никогда не осуждает меня, если я допускаю ошибку во время торгов — она всегда очень добра ко мне. Когда я только начинала закупать товар для лавки, то не раз делала ошибки, но она ни разу меня ни за что не отругала.

— Глупо, конечно, но я до сих пор надеюсь в один прекрасный день обнаружить в одной из таких коробок бесценный артефакт, — признаюсь я.

— Хочешь в «Античное шоу»^[8] попасть?

— Да, это бред, я знаю.

— Не такой уж и бред, — уверяет она с милой улыбкой. — Именно в этом и заключается вся соль участия в торгах — иногда можно приобрести что-то совершенно неожиданное.

— И как я сразу не догадалась, что ничего приличного в этих коробках и быть не может, — сокрушаюсь я. — Мы ведь не сможем их вернуть.

Я вытряхиваю из коробки последние безделицы — парочку старых зажигалок, всякую кухонную утварь и несколько зачитанных книг с измятыми страницами, — но и тут не могу найти ничего, что мы смогли бы перепродать. В коробке осталась лишь стопка отсыревших музыкальных журналов.

На всякий случай, чтобы убедиться, что я ничего не пропустила, я приподнимаю эту кучу макулатуры. И вдруг, на самом дне, нащупываю еще какой-то предмет. При ближайшем рассмотрении он оказывается пыльным пакетом кремового цвета.

— Что там в нем, сумочка? — с любопытством спрашивает Рут, когда я бережно разворачиваю упаковку и достаю из нее маленькую черную дамскую сумочку.

— Кажется, липовая «Шанель», — вздыхаю я. — Что ж, пущу ее на благотворительность.

Это не первая сумочка, которую я обнаруживаю среди предметов старины, ведь когда люди избавляются от ненужных вещей, они редко берут на себя труд их рассортировать. Некоторые вместо мусорной корзины пользуются аукционом.

— Господи, — вдруг бледнеет Рут.

— Что случилось? — обеспокоенно спрашиваю я. — Что с тобой?

— Эта сумочка…

— А что с ней?

Она смотрит на нее так, будто увидела призрак, ее глаза широко раскрыты от удивления.

— Мне кажется… Думаю, это — «Шанель 2.55»^[9].

— Ну да, конечно, — смеюсь я. — Это же подделка, Рут. Кто-то, должно быть, купил ее с лотка на углу какой-нибудь нью-йоркской улицы, таких сейчас там полно. Она ведь даже не в хорошем состоянии — на ней и замочка-то с логотипом «Шанель» нет.

Это дешевая подделка, вот и все. Таких можно десять штук на пенни купить. А мне хоть бы за пять фунтов ее продать.

— В этом все и дело, Коко! Первые модели закрывались на прямоугольный замок, «замок мадемуазель», помнишь? Прямо как эта! И назывались эти замочки так потому…

— Потому что Шанель так никогда и не вышла замуж, — почти машинально заканчиваю я ее фразу.

Я держу сумочку на расстоянии вытянутой руки, взглянув на нее другими глазами — действительно, вот тот замочек, о котором говорит Рут. Она права — действительно похоже на «мадемуазель». При ближайшем рассмотрении оказывается, что это очень тонкая работа — совсем не чета подделкам, которые моментально изнашиваются в уголках. Сердце вот-вот выскочит из груди — неужто настоящая?

Историю знаменитой «Шанель 2.55» я знаю почти наизусть — мама рассказывала мне ее, еще когда я была совсем маленькой. Первые сумочки изготовлялись в парижском салоне Коко Шанель на рю Камбон вручную. Затем, в 1980-х годах, Карл Лагерфельд несколько изменил первоначальную модель. Но эта сумка, несомненно, появилась на свет раньше, теперь я в этом уверена. Она намного старше — и, вполне возможно, даже настоящая. Но как она очутилась в этой куче бесполезного хлама? Вряд ли кто-то совершенно случайно оставил шикарную сумочку от «Шанель» в коробке с ветхими книжонками и всякой рухлядью. Так просто не бывает.

— Открой ее, — просит Рут дрожащим голосом. — Только осторожно.

Я трясущимися руками с легкостью открываю замочек и заглядываю внутрь.

— Ох, — выдыхаю я, и сердце у меня замирает, когда я вижу, что подкладка у сумочки правильного, бордового цвета, такого же, как одеяния, которые носили монахини в монастыре, где воспитывалась Коко. Еще один признак того, что это не подделка, равно как и оригинальный замочек. Я едва дышу.

Рут тоже заглядывает внутрь сумочки, сгорая от нетерпения.

— Смотри: вот потайной внутренний карманчик, в котором Шанель хранила любовные письма, — с благоговением шепчет она. — Даже логотип с пересекающимися литерами «С» внутри имеется.

Я бережно касаюсь пальцами подкладки сумки. Стежки и молния выполнены безукоризненно. Качество превосходное, все симметрично — я вновь убеждаюсь, что передо мной не фальшивка. Я склоняюсь над сумочкой, делаю глубокий вдох и чувствую едва уловимый аромат лаванды, смешавшийся с обычным для всех старинных вещей запахом.

— Ты же не думаешь… Я хотела сказать, что вероятность так… мала, это же один шанс на миллиард, это как выиграть в лотерею.

— Знаю, — соглашается она. — Но, кажется, ты сорвала джек-пот, Коко. Скорей примерь ее уже, ради бога.

Я до сих пор не могу прийти в себя, но все же вешаю на плечо цепочку, на которой висит сумочка, и рассматриваю свое отражение в старинном зеркале, что висит на стене передо мной. Да, возможно, я выгляжу неряшливо, возможно, вся моя одежда заляпана краской, но вдруг это теряет всякое значение — сейчас я вижу в зеркале только сумочку. Я чувствую ее вес на своем плече, прикасаюсь к ней локтем… Неописуемое ощущение. Рут права — это настоящая «Шанель».

Я как будто во сне слышу, как бабушка щебечет без умолку рядом со мной, но ее голос звучит словно откуда-то издалека. Сумочка от «Шанель». Старинная сумочка от «Шанель». Невероятно! Оказывается, иногда действительно можно урвать хороший куш на аукционе — и когда такое происходит, как же чудесно обнаружить редкую вещицу от «Шанель» в коробке с никому не нужным хламом. Такое случается только раз в жизни. На этом я могу заработать целое состояние — коллекционная «Шанель» должна стоить никак не меньше нескольких тысяч евро. Вот это прибыль! Если найти правильного покупателя, то как знать, сколько мне удастся за нее выручить? Коллекционеры раритетных вещиц от «Шанель» наверняка готовы будут заплатить любые деньги, чтобы заполучить такую редкость.

Я снимаю сумочку и бережно беру ее в руки, по-прежнему не веря своему счастью. Удивительно, как мне повезло случайно наткнуться на нее среди всей этой рухляди — теперь, вложив совсем ничтожные средства, я получу колоссальную прибыль. Вдруг мне приходит в голову, что вступить в бой с Перри в тот день мне подсказало само Провидение. Жаль, что придется в любом случае с ней расстаться. На самом деле, за такую сумочку я готова даже на убийство. Да, она не подошла бы ни к одной вещи из моего гардероба — все, что я обычно ношу, выглядит слишком повседневно, чтобы сочетаться с таким аксессуаром, но у меня голова начинает кружиться от одной только мысли о том, что на моем плече будет висеть эта сумочка — она как будто бы превращает меня в существо более значимое и экзотичное, чем я есть на самом деле. С ней я будто бы становлюсь наконец достойна своего имени. И вдруг я понимаю: мне ведь не обязательно ее продавать. То есть это было бы правильным решением, ведь я заработаю на ней кругленькую сумму, да и для нашей антикварной лавки прибыль лишней не будет. Но ведь я могу… оставить ее себе.

И тут я начинаю представлять себе жизнь с этой сумочкой: вот я иду по улице, а она заманчиво покачивается на своей цепочке у меня на плече; или вот я в ресторане, открываю ее, чтобы достать кошелек. Последний, кстати, придется поменять — если у меня настоящая сумочка от «Шанель», совершенно неприемлемо носить в ней бумажник с «Хеллоу, Китти», который мне подарила шутки ради на двадцать первый день рождения Кэт. Сейчас-то мне уже тридцать два, самый расцвет сил. И коль скоро у меня будет такая взрослая сумочка, мне никак не обойтись и без взрослого кошелька. Я снова касаюсь ее гладкой кожи и даю волю воображению. Сама бы я никогда не купила себе нечто настолько прекрасное — мне бы не хватило денег, даже если бы я откладывала средства на это приобретение всю свою жизнь. А теперь она сама попала мне в руки, вот, лежит прямо передо мной. По всему выходит так, что эта вещица сама нашла меня — она как будто предназначена мне судьбой. В конце концов, мама всегда говорила, что мне нужна собственная сумочка от «Шанель», под стать имени. Когда я была совсем маленькой, она все обещала, что купит мне такую. И вот она здесь — будто подарок, который мама прислала мне с небес.

— Интересно, кому же она принадлежала, — задумчиво произносит Рут, забирает ее из моих рук, примеряет на себя и любуется своим отражением в зеркале. — До чего же роскошно выглядит — отлично сохранилась.

На миг мы обе умолкаем и взволнованно переглядываемся. Я знаю, о чем она думает: произошла какая-то ошибка, никто вот так просто не стал бы выбрасывать такую вещь. Она слишком ценная.

— Думаешь, я должна ее вернуть? — Моей эйфории как не бывало.

— Я этого не говорила, — отвечает она, пряча глаза.

— Но ты так думаешь.

— Просто любопытно, как она попала в эту коробку, вот и все.

— Это не мои проблемы, — упрямлюсь я.

— Знаю. Забери ее у меня, пока я с ней не убежала, — улыбается она мне, но я никак не могу отделаться от этого щемящего чувства, будто она не одобряет моего решения. Теперь особое предназначение этой сумочки для меня под большим вопросом. Допустим, мы действительно понятия не имеем, как и почему она попала в коробку со всякими безделушками, но разве нас должно это беспокоить? Почему бы просто не порадоваться этому счастливому стечению обстоятельств?

Рут по-прежнему не сводит с меня глаз.

— Знаешь что… а как насчет кофе? Поставить чайник? — спрашивает она.

— Давай, — соглашаюсь я, хотя на самом деле совсем ее не слушаю. В моих руках сумочка, и я слишком восхищена ею, чтобы уделять внимание чему-нибудь еще. Я не хочу ее возвращать и не хочу думать, что я должна это сделать. Кому бы она ни принадлежала, кто бы ни был ее прежним хозяином, теперь она моя. И все мое существо не хочет с ней расставаться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.