Стычинский Сергей Александрович
Стычинский Сергей Александрович
(Интервью Артема Драбкина)
В июне 1941 года наш курс 13-й Киевской артиллерийской спецшколы находился в лагере 2-го Киевского артиллерийского училища в районе Бровары, на левом берегу Днепра, за Дарницей. 21 июня у нас проходили соревнования по волейболу, которые мы решили продолжить и в воскресенье. Легли спать, а ночью, в 4 часа, проснулись от взрывов. Мы решили, что это проводят стрельбы курсанты училища, но оказалось, что Бровары бомбили немцы. Когда мы после завтрака вышли из столовой, нас всех построили, сообщили, что началась война. Потом, в 12 часов, мы выслушали речь Молотова.
Почему я пошел в спецшколу? В Киеве в то время была мода учиться в спецшколах. Артиллерия была мне ближе, чем авиация и флот, вот я и поступил в артшколу. Занятия в ней отличались от занятий в обычных школах прежде всего военной подготовкой. Мы изучали стрелковое оружие, материальную часть артиллерии. Очень большое внимание уделялось строевой подготовке, изучению воинских уставов. 13-я специальная артиллерийская школа, так же как и 12-я, дважды в год участвовала в параде в Киеве, в одном из которых посчастливилось участвовать и мне. На этом параде я видел генерала армии Жукова, в то время командующего Киевским округом.
Из лагерей мы вернулись в Киев, и нас всех послали на рытье окопов. Примерно неделю мы рыли западнее реки Ирпень, а затем нас сняли, сказав, что спецшкола эвакуируется в Днепропетровск. На барже по Днепру доплыли до Днепропетровска. Там, кроме нашей, находились еще и московские спецшколы. В конце июля немец подошел к Днепропетровску, и в первых числах августа нас эвакуировали сначала в Харьков, но в нем наш эшелон даже не разгружали, а повезли дальше, в Пензу. Проехали Пензу, потом Куйбышев и в конце концов оказались в Чкаловской области.
– После начала войны вашу школу эвакуировали, родители тоже эвакуировались?
Моя мать умерла в 1940 году, а отец вместе с сестрой эвакуировался, а потом ушел на фронт и в 1941 году погиб под Харьковом.
– Как отступление воспринималось, ведь говорили, что воевать будем «малой кровью на чужой территории»?
Может быть, такой возраст был, но от первого до последнего дня войны я никогда не думал, что наша страна проиграет войну. И все, кто меня окружал, верили в нашу победу.
В июне 1942 года я окончил 10 классов. К нам приехал командир батареи 2-го Киевского артиллерийского училища, которое курировало нашу спецшколу, старший лейтенант Налимов и забрал весь наш выпуск в училище, которое после начала войны было эвакуировано на станцию Разбойщина Саратовской области. Весь наш выпуск попал в одну батарею. Когда немцы подходили к Сталинграду, нашу батарею стали готовить на Сталинградский фронт. Мы с моим другом Валей Волошиным стали расчетом противотанкового ружья. Мы тщательно его изучали, стреляли из него, но в конце концов наша отправка на фронт не состоялась.
– Какую матчасть в училище изучали?
76-мм полковую пушку, но главным образом – 122-мм гаубицу. Готовили нас хорошо – занимались круглые сутки. Были и стрельбы. До сих пор помню артиллерийскую команду: «По пулемету гранатой, взрыватель осколочный, заряд полный, прицел 5, уровень 32, первому два снаряда беглым! Огонь!»
В конце 1942 года я окончил училище. Меня направили в 362-й гвардейский Тернопольский тяжелый танкосамоходный полк. На Челябинском тракторном заводе мы получили самоходные артиллерийские установки СУ-152, переучились на эту новую технику и отправились на фронт.
– Как восприняли назначение на самоходку?
Положительно. Назначили, и все. Орудие в ней 152-мм, но прицельные приспособления такие же, как и у обычной пушки. Так что в основном приходилось изучать не орудие, а танк, ходовую часть, рычаги управления, прицельные приборы для стрельбы прямой наводкой. В экипаже сначала было пять человек: командир и механик-водитель – офицеры, наводчик, заряжающий и замковый. Уже на фронте должность замкового ликвидировали.
– Когда экипаж попал на фронт, взаимозаменяемость была?
Конечно, была. Когда в Тернополе погиб наводчик Коля Лобачев, то я выполнял функции и командира, и наводчика.
– Вождение давали как командиру?
Я не водил, но изучал. Освоил уже на фронте, но не очень. Вот когда в 1946 году поступил в Академию бронетанковых и механизированных войск, там уже освоил полностью. В академии была кафедра вождения. Мы регулярно выезжали на полигон под Солнечногорском, где водили и стреляли. Позже, уже будучи командиром дивизии, я водил новый танк Т-62.
Наш полк расположился возле станции Чернявка, южнее Нового Оскола, и вошел в состав Степного фронта, которым тогда командовал генерал-полковник, позже генерал армии Конев Иван Степанович. В составе Степного фронта я принимал участие в Курской битве.
Во время наступления на Белгород моя самоходка была подбита. Мы пошли в атаку с закрытыми люками. Стреляли с коротких остановок, а потом по нам ударило. Погиб лейтенант механик-водитель, уроженец Челябинска, окончивший Челябинское танко-техническое училище. Погиб еще один член экипажа, а мы трое: я, наводчик и замковый Паша Базылев, 1900 года рождения, – сумели выскочить. После этого Паша, у которого была семья и двое или трое детей, попросил меня, а я, в свою очередь, попросил командира полка не назначать его в экипаж самоходки. Его просьбу удовлетворили и назначили поваром.
После Белгорода наш полк пошел на Харьков. Во время боев за Харьков я был ранен. Мы вели бои уже на окраине города, и к нам приехал командир полка, майор Гончаров, вместе с ним заместитель командира 1-го гвардейского механизированного корпуса полковник Погодин. Когда они ставили мне и еще одному командиру самоходки задачу, начался сильный минометный обстрел. Мина разорвалась прямо у наших ног. Я был легко ранен в ногу, командир полка был убит. Он только успел крикнуть адъютанту лейтенанту Вьюнику: «Адъютант! Меня ранило» – и скончался. Тяжело ранило Погодина и еще несколько человек. Поскольку у меня ранение было легкое, то, побыв несколько дней в медсанбате, я вернулся в свой экипаж.
Наш полк наступал на Полтаву, форсировал Днепр в районе Кременчуга. Здесь нас опять пополнили самоходками. Я принял новое орудие, поскольку мое сгорело. Наш полк участвовал в Корсунь-Шевченковской операции в составе 31-го танкового корпуса 1-й гвардейской танковой армии. Мы принимали участие в боях на внешнем фронте окружения.
В конце января 1944 года я получил задачу от командира полка (как правило, нам ставил задачу командир полка, потому что полки были маленькие – сначала по 12, а потом по 16 самоходок). Мне было приказано из деревни Андрушевка, где располагался штаб полка, выйти на западную окраину деревни Зотовка и не допустить прорыва немецких танков, которые пытались деблокировать корсунь-шевченковскую группировку.
Вечером я получил задачу, а утром начал выдвигаться на огневую позицию. Въехал в деревню Зотовка. В ней уже постреливала наша пехота. На западной окраине занял огневую позицию у перекрестка дорог, точно в том месте, где мне приказали. Стоял густой туман – ничего не было видно. Постепенно он стал рассеиваться, но в приборы наблюдения по-прежнему ничего не рассмотреть – они были посредственного качества. Прицельные приспособления хорошие, а приборы наблюдения – нет. В общем, вылез по пояс из самоходки, наблюдаю. Вижу – на поле передо мной несколько немецких танков, которые уже начали разворачиваться в нашу сторону. Я опустился в самоходку и приказал открыть огонь. Первым стоял «Тигр». Открыли огонь по нему. Подбили. Перенесли огонь на другие танки. Немцы открыли ответный огонь, но не попадают. Я выстрелов 10 сделал, опять выглянул, потому что из самоходки сквозь дым и пыль, поднятые стрельбой, ничего не видно. Только я высунулся из люка, как по самоходке ударила очередь, и меня ранило в лицо и в руку. Я упал в люк. Кровь хлынула потоком на только что полученный со склада новый белый полушубок и на белые питьевые бочки… Самоходка немного отъехала в тыл, и меня отправили в медсанбат.
В 1989 году я работал в главной инспекции Министерства обороны СССР. Мы проверяли воздушную армию, штаб которой находился в Виннице. Я на карту смотрю, а там Зотовка… Я рассказал эту историю командарму, начальнику штаба армии. Командарм говорит: «Ну, надо съездить». На следующий день мы проехали по тому маршруту, по которому я входил. Я смотрю – ничего не изменилось, ни одной новой хаты, а может, они были новые, но выглядели как старые. Только появилось два кладбища – на одном были похоронены местные жители, а другое воинское, небольшое, могил пятнадцать. Я его осмотрел – с нашего полка никого нет, фамилии незнакомые. Поехали дальше. Приезжаем на перекресток дорог, где моя самоходка стояла, а там обелиск стоит…
В медсанбате я пробыл недолго и снова вернулся в полк. Освободили Винницу, Острополь, Пининко, Полонное, Грицев и пошли на Тернополь. Тернополь наш полк освобождал в составе 60-й армии, которой в то время командовал Иван Данилович Черняховский. Бои в городе продолжались больше месяца.
Помню, под вечер моя самоходка вышла на площадь и вдруг взрыв! Самоходка остановилась, но не загорелась. Дым рассеялся. Немцы стрельбу прекратили. Я говорю своему экипажу:
– Ребята, сидите.
А наводчик, Коля Лобачев, говорит:
– Разрешите, товарищ лейтенант. – Надо сказать, у нас хорошая дисциплина была – командира самоходки никто на «ты» не мог назвать. Только «товарищ лейтенант». – Я посмотрю.
– Коля, не высовывайся. – Он не послушался, люк открыл и высунулся.
Выстрел, и Колю убили…
Я вылез с автоматом и сразу к дому, который был справа. Возле него было много трупов, больше немецких. Я зашел на первый этаж – опять трупы, на второй этаж поднимаюсь, а немец на меня автомат наставил! Но я первым успел нажать на курок.
Вернулся в самоходку. Я по радио передал в штаб полка, что самоходка подорвалась на мине. Как стемнело, подошла летучка, которой командовал старший лейтенант Смирнов, мою самоходку оттащили к батарее. Оказалось, что немцы заминировали выходы на площадь.
В Тернополе была тюрьма, в которой немцы оборудовали мощный укрепленный пункт. Командующий 60-й армией Черняховский перед нашим полком поставил задачу – выйти поближе к этой тюрьме и, не целясь, вести огонь по стенам, чтобы их разрушить. Мы загружали в машины полный боекомплект, 20 снарядов, подъезжали к тюрьме и вели огонь. Потом откатывались пополнять боекомплект. После такого обстрела, буквально на наших глазах, немцы стали вылезать из тюрьмы и сдаваться.
В Тернополе я воевал от звонка до звонка. К концу боев из всего полка исправной осталась только моя самоходка – все остальные были подбиты. За бои в Тернополе наш полк получил почетное наименование Тернопольский.
Уже после войны, когда я инспектировал Прикарпатский военный округ, меня приняли первый секретарь горкома партии и председатель горисполкома. Мы посетили кладбище, на котором похоронены солдаты, погибшие во время освобождения города. Там стояла стела, на которой были выбиты имена погибших из нашего полка, но имени Коли Лобачева там не было. Я попросил первого секретаря и председателя горисполкома выбить фамилию Коли. Не знаю, была ли моя просьба выполнена? Потом мы смотрели хронику боевых действий в Тернополе, и там есть такой эпизод, когда по разрушенному городу едет самоходка с закрытыми люками. Может, и моя.
После Тернополя наш полк получил новые самоходки и пошел дальше на запад. Участвовал в Львовско-Сандомирской операции. Во время наступления моя самоходка были придана стрелковому полку. В первый день наступления мы прошли несколько километров, а на второй день наступление войск приостановилось – оборона у немцев была крепкая. Это же предгорье Карпат, там местность пересеченная. Немцы поставили танки на обратных скатах высот и не пускали нас. Командиром стрелковой дивизии была поставлена довольно сложная задача – подняться на высоту и огнем уничтожить танки на обратном ее скате. В течение нескольких часов я вел бой. Поднимусь, сделаю несколько выстрелов, спущусь с высоты, сменю позицию, опять на высоту поднимусь, и снова несколько выстрелов. В результате боя я уничтожил 7 немецких танков. Когда вышел из боя, командир стрелкового полка и комдив меня буквально на руках качали. Вызвали начальника отдела кадров бронетанковых войск 60-й армии капитана Гомона и тут же приказали ему представить меня к награде. В результате я был награжден орденом Красного Знамени, а моя фотография с маленькой заметкой была напечатана в армейской газете: «Командир самоходной установки лейтенант Стычинский подбил 7 немецких танков». Во Львов моя самоходка вошла одной из первых.
В августе 1944 года я был назначен командиром 4-й самоходной батареи и в этой должности продолжал войну. С Сандомирского плацдарма мы перешли в наступление на Краков. Кстати, именно наша 60-я армия освобождала Освенцим. После Кракова мы пошли дальше на запад, в Силезию. Прошли Гжанум, Тыхи, Микалум, Рыбник, Ратибор.
За форсирование Одера я был награжден орденом Александра Невского. Потом наступали в глубь Германии, в общем направлении на Либниц. За бои в районе Либница я был награжден орденом Отечественной Войны 1-й степени. 1-й Украинский фронт пошел на Берлин, 2-й Украинский – на Прагу, а между этими фронтами образовался разрыв. Этот разрыв заполняли сначала 1-я Ударная армия Гречко, потом 38-я армия Москаленко, а затем наша 60-я армия. Конец войны я встретил в Нимбурге, в 28 километрах от Праги.
Надо сказать, что к концу войны я был третьим, после командира полка, по количеству орденов. Но заместитель командира полка подполковник Красиков, у которого было столько же орденов, сколько у меня, был тяжело ранен в последние дни войны и 9 мая 1945 года скончался в Ламоуце. В результате меня и старшину нашей разведроты, у которого было два или три ордена Славы, отобрали для Парада Победы, который проходил 24 июня 1945 года в Москве. Так закончилась война.
– Мне самоходчики рассказывали, что они возили с собой немецкий пулемет. У вас он был?
Нет, у меня не было. Из трофейного оружия у меня был «вальтер», который я после войны сдал в артвооружение. А личным оружием был ППШ. Сперва с диском, потом с рожком.
– Какие снаряды брали?
И осколочно-фугасные, и бронебойные – разные. Что начальник артвооружения привезет, то и брали. У этой самоходки любой снаряд мощный, что осколочный, что бронебойный.
– У вас сначала была СУ-152, а потом ИСУ-152. Они сильно отличались?
Разница небольшая… Ну, пулемет ДШК наверху, и все, пожалуй. Когда пришли ИСу, я уже комбатом был.
– Когда вы были комбатом, у вас была своя самоходка?
Нет. Я в одной из самоходок батареи ездил. Самоходок в батарее было сначала две, потом четыре, а в 1945 году – пять.
– Насколько надежна была самоходка?
Надежная.
– Сколько она могла пройти без ремонта?
Мы не фиксировали, потому что их раньше подбивали.
– Как действовал ваш полк?
Его придавали стрелковым и танковым корпусам, а те, в свою очередь, придавали нас бригадам и полкам. Например, в 31-м танковом корпусе нас придали одной из танковых бригад, номер сейчас не помню, ею Макаров командовал. Мы напрямую подчинялись командиру бригады или полка. Некоторые командиры полков мне запомнились.
Например, Танкаев, осетин, красивый молодой командир стрелкового полка. Очень следил за внешним обликом, даже во фронтовых условиях. Помню, он меня вызывает и говорит:
– Видишь Тростянец Вельки?
– Вижу.
– Видишь церковь?
– Нет, не вижу.
– На бинокль.
– Вижу.
– Вот это твое основное направление, понял?
– Так точно, понял.
– Выполняй, а вечером встретимся у церкви. Там будет мой НП.
– В наступлении у вас основные цели какие? Вам пехота их указывала?
Целеуказания как такового не было. Было, как я уже сказал, направление наступления, в полосе которого требовалось подавить сопротивление противника. Приоритетом, естественно, были танки противника, противотанковые орудия, которые могли подбить самоходку, и пулеметы, мешающие продвижению пехоты.
– Пехоту на броню сажали?
Сажали, но не всегда. Были случаи после Тернополя, когда Вислу форсировали, перед Краковом… Я тогда командовал передовым отрядом, в котором, кроме моей батареи, были батарея СУ-76 и рота автоматчиков. Автоматчики сидели на броне.
– Как вообще к СУ-76 было отношение? Как к зажигалке?
Да, но мы не смеялись. Мы видели свое преимущество и жалели этих ребят, если честно.
– Была какая-то гордость, что служите на такой мощной машине?
Я себя чувствовал уверенно. Страх, разумеется, был, но кто не боялся?! Единственное – я, да и весь экипаж тоже перед атакой кушать не могли и поэтому не завтракали. Только потом, к вечеру, нам привозили пищу, и мы уже ели как следует.
– Насколько рубка самоходки задымлялась при выстреле?
Не очень. К тому же люки мы открывали. А вот глохли мы сильно, я вот сейчас из-за этого плохо слышу на правое ухо, которое было ближе к орудию.
– Погрузка снарядов трудоемкая была?
Трудоемкая. В ней участвовал весь экипаж от командира и механика до замкового. Как командир, я и пушку чистил, и капонир копал. Разумеется, основная нагрузка по обслуживанию машины ложилась на механика-водителя, которому помогали зампотех батареи и механик-регулировщик. В случае чего приходила армейская летучка. Кстати, командир этой летучки, старший лейтенант Смирнов, сопровождал меня половину войны.
– Часто приходилось закапывать установки?
Как только прекращалось наступление и мы переходили к временной обороне – все, копай, это был закон. Требовалось выкопать капонир чуть ли не под пушку, но мы только до боевой рубки закапывали.
– Основная дистанция стрельбы самоходки?
Дальность прямого выстрела у нашей гаубицы-пушки 700 метров, но чаще всего стреляли с 300–500. Имея хорошее артиллерийское образование и хорошо зная стрельбу с закрытых огневых позиций, я готовил свой экипаж, но нам ни разу не пришлось стрелять с позиций вне видимости цели. Не привлекали нас и к артиллерийской подготовке. Так что установленными артиллерийскими прицелами мы не пользовались – только прямая наводка.
– Каково было взаимодействие танков и самоходок?
Начался бой, и все пошли вперед – пошли танки, пошли самоходки, пошла пехота. Кто когда впереди оказывался – это от обстановки зависело. Танки, конечно, вырвались вперед, а мы должны были идти в боевых порядках пехоты, но чаще всего мы шли впереди пехоты, потому что командиры стрелковых полков берегли своих пехотинцев.
Вот такой пример. Когда мы овладели Тернополем, на противоположной стороне реки находилась деревня Янувка, расположенная на горе. В ней засели немцы. Пошли с пехотой в атаку. Я зарядил пушку, а ее заклинило! Я остановился. Пехота меня обогнала, а потом залегла и лежит. По ней немцы лупят. Командир стрелкового полка ко мне подбегает, кричит:
– Вперед!
– Не могу! У меня пушка не работает!
– Не можешь стрелять, так иди так, дави гусеницами, главное – чтобы пехота пошла!
И все, и я пошел! Хорошо, что немцы после Тернополя были ослаблены и по нам артиллерия не стреляла…
– Под Корсунь-Шевченковским как вам передвижение? Там же все раскисло?
– Мы там воевали в конце января, а раскисло в феврале – марте, когда мы наступали севернее и северо-западнее Винницы. Шли по дорогам. Иногда застревали, но никто не лез специально в болото, смотрели за обстановкой. Но, конечно, приходилось и бревном самовытаскивания пользоваться.
– Немецких фаустпатронов боялись?
– Опасались. Они в массе появились, когда мы вошли в Германию.
– А как был ранен командир полка Кузнецов Иван Григорьевич?
Не могу сказать точно. Когда его ранили, обязанности командира полка исполнял полковник Пряхин, заместитель командующего бронетанковыми войсками 60-й армии по самоходной артиллерии. Перед самым концом войны Кузнецов вернулся и направил меня на Парад Победы. Мы с ним потом много раз встречались. Он был очень порядочный, исключительно честный, бескомпромиссный человек.
Еще я помню Ивана Владимировича Фролова. Он после войны работал заместителем главного редактора журнала. Александр Васильевич Епихин – работал главным инженером завода в Жуковском. Володя Гуляев воевал в моем экипаже, когда я еще самоходкой командовал. Потом всю жизнь слал мне поздравительные открытки с Днем Победы и с Днем Октябрьской революции и подписывался «солдат Гуляев».
Старшина Титоренко Александр Иванович воевал механиком-регулировщиком в батарее. В боях под Краковом ему оторвало обе ноги. Мы его, полуживого, погрузили на трансмиссию самоходки и отправили в тыл, в госпиталь. Поскольку о нем ничего не было известно, то в журнале боевых действий записали, что Александр Титоренко погиб в бою под Краковом. Когда я служил начальником штаба Прибалтийского военного округа, я получил письмо от Александра Ивановича, в котором он описал все, что с ним произошло. Он после ранения года два лечился в госпиталях. Первая жена его оставила, он женился второй раз. В Белгороде окончил юридический факультет и потом длительное время работал народным судьей. Умер в конце января 1993 года.
– Сергей Александрович, а как кормили на фронте?
В 1941–1942 годах пищи не хватало, особенно в училище. Пайки хорошие были, но нагрузка была очень большой – целый день в поле. Да и одеты мы тогда были плохо – нам в училище дали обмундирование, бывшее в употреблении, перешитое. На фронте уже гораздо лучше было.
– Трофеи брали?
Я не брал. Желание что-то привезти для своей девушки было, но так и не взял. Однажды в Миколуве я зашел в дом, а там стоял незакрытый чемодан, видимо, немец хотел убежать, а на столе лежал фотоаппарат. Вот его я и взял. Потом, в конце войны, мы много снимков сделали этим фотоаппаратом. Так что, когда я вернулся, у меня, кроме «вальтера» и фотоаппарата АГФА, ничего не было.
В Гжанове, западнее Кракова, наткнулись на кожевенный завод. Зашли на склад, а там кожа – и черная, и желтая, и голубая. Я взял пару рулонов и положил на трансмиссию, а старший лейтенант Смирнов полную летучку набил. Говорит:
– Половина твоя, а половина моя.
В Миколуве из этой кожи командир полка пошил себе кожаное пальто, а я сапоги с кантом – у меня до того были кирзовые.
– С женой вы познакомились на фронте?
Да, в декабре 1944 года. Я по легкому ранению был отпущен командиром полка в Киев. Я зашел в гости к двоюродной сестре 17 декабря, а 18-го я уже должен был ехать на фронт. Там я познакомился с дочерью ее мужа. Мы стали переписываться, а после войны поженились.
– Как узнали о Победе?
Моя батарея была на марше. В Шепенковице узнали, что война кончилась. Но пошли дальше, вошли в Градей-Кралевский. Это уже было через день или два после окончания войны. Нас очень тепло встретили чехи. На площадь высыпал народ, обступили нас, обняли. Меня и моих офицеров пригласили в дом, налили коньяк.
В 1978 или 1979 году, когда я инспектировал Центральную группу войск в Чехословакии, я и мой помощник по разведке заехали в Градец-Кралевский, в комитет по дружественным связям с Советским Союзом. Я им рассказал об этом эпизоде, мне предложили на эту площадь съездить. Приезжаю, смотрю – стоит дом, похожий на тот, в который меня пригласили, но когда мы зашли, то выяснилось, что тех, кто в 1945 году там жил, уже нет.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.