ЕРЕСИАРХ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЕРЕСИАРХ

…И при всех успехах, наградах и званиях смута вокруг Лихачева не утихала, а наоборот — разрасталась. Может быть, как раз потому, что успехи его казались кому-то чрезмерными? Смута эта есть и сейчас. Узнав, что я собираюсь писать книгу о Лихачеве, мои друзья-филологи прореагировали почти одинаково:

— Да ты что?!

— А что?

— Пропадешь!

— Почему?

— Да ты не представляешь, сколько разных групп, даже противоположных, считают себя «наследниками» Лихачева! Сколько у него до сих пор завистников и врагов!

— У Лихачева? Врагов? Через двенадцать лет после его смерти?! Чем же он им насолил?

— Чем человек успешнее — тем больше завистников! Съедят тебя! Или скажут — «не допочтил», или наоборот, «приукрасил»! Все знают, как надо — и к Лихачеву не подпускают.

— …Ладно. Пусть занимаются интригами, а я — напишу всё, как было!

— Ты не представляешь, сколько «подводных камней». Одна история с Зиминым чего стоит! Осторожней будь!

Про Зимина я уже слышал. То, что произошло с Зиминым — до сих пор «на слуху» и часто вспоминается как дело не очень ясное: мол, увитый лаврами, властолюбивый Лихачев убрал талантливого соперника не совсем корректными методами. Правда, разговоры эти идут не от профессионалов, а в основном от «сочувствующих», которым всегда лучше видно со стороны, как правильно было нужно сделать.

Лихачев ретроградом не был. Скорее — он был просвещенным консерватором. Но и «умеренный консерватизм» уже многих раздражал. «Новаторам» хочется крайностей, ведь именно только в крайностях тебя и заметят, ибо все остальное уже занято людьми, сделавшими что-то настоящее.

Прежде на Лихачева все больше нападали сверху, угнетали власти. И вдруг вспыхнула «внутренняя война» — на него напали «свои». Его, в сущности, обвиняли в том же, что и всегда — в излишней увлеченности, субъективности. Но теперь еще и в том, что он «субъективно» подыгрывал властям, создал вокруг «Слова о полку Игореве» некий фальшивый «патриотический апофеоз». Лихачев вполне лояльно относился к тем изыскам науки, которые он сам не разделял. Но времена менялись, приходили новые люди — и им казалось, что Лихачев «загораживает дорогу». Его «величие», непререкаемость стали кое-кого раздражать: мол, что он сделал для науки, кроме прославления старого, созданного давно и не им? Почему же он — везде, почему всюду — лишь «Лихачев, Лихачев»? Почему именно он, консерватор, стал символом всей современной культуры? И удар был нанесен по основной его «базе» — древнерусской литературе, которой он создал такую славу!., а заодно и себе, добавят завистники.

— А так ли уж безупречна созданная им картина? — заговорили оппоненты. — Может, эта «картина» — подделка?!

Для объективного изучения этого конфликта мне необходимо было пойти в Пушкинский Дом. Там, в Отделе древнерусской литературы, где уже 12 лет как нет Лихачева, до сих пор идет изучение драматической истории, связанной с Зиминым, главным противником Лихачева в вопросе о «Слове». Сотрудница отдела Л. В. Соколова подарила мне огромную, почти восьмисотстраничную книгу, содержащую полную и объективную историю гипотезы Зимина и ее обсуждения в научных кругах. Книга называется «История спора о подлинности „Слова о полку Игореве“». Л. В. Соколова, как указано под обложкой, была составителем книги, писала вступительную статью, готовила тексты и комментарии. Ответственным редактором книги была доктор филологических наук Н. В. Понырко, нынешний руководитель Отдела древнерусской литературы. Рецензировали книгу доктор исторических наук М. Б. Свердлов и доктор филологических наук М. В. Рождественская.

Книга эта не только объективно представляет историю обсуждения версии Зимина, но и точно рисует картину жизни науки и общества в те годы.

Версия о том, что «Слово о полку Игореве», которое Лихачев относил к XII веку, на самом деле «подделанная древность», стилизация, существовала уже давно. Скептики уверяли, что «Слово» всего лишь подделка, выполненная лишь в XVIII веке архимандритом Спасо-Ярославского монастыря Иоилем (Быковским) по заказу Екатерины II для подъема патриотизма, поддержки ее наступательной, или, иначе сказать, захватнической внешней политики.

То, что рукопись «Слова» находилась в собрании известного коллекционера древних рукописей графа А. И. Мусина-Пушкина, тоже вызывало некоторые сомнения в ее подлинности, поскольку Мусин-Пушкин был страстный, но не всегда строгий коллекционер. Версия, что рукопись сгорела в 1812 году, во время нашествия Наполеона на Москву и знаменитого пожара, тоже подвергалась сомнениям. Скептики утверждали, что там, где должна была находиться рукопись, пожара на самом деле не было, и «подлинник» был уничтожен специально, чтобы дальше было уже невозможно разоблачить подделку. Сохранились лишь более поздние издания «Слова». В 1960-е годы, когда пересмотру подверглось все, новаторы-филологи обратили свои критические взгляды на многострадальное «Слово о полку Игореве».

Для Лихачева, конечно, это было очень опасно — ведь главное его «послание» заключалось в том, что древнерусская литература в совершенном и гениальном виде существовала уже семь веков, с XII века — и вдруг противник «выдергивает» один из главных «столпов» древнерусской литературы и переносит его в гораздо более позднее время, объявляя фальшивкой, подделкой!

И многие, уже поседевшие новаторы считают до сих пор, что Лихачев, оплот всего старого, древнего, застойного, остановил тогда главного новатора — Александра Зимина.

Для выяснения этого вопроса стоит рассмотреть ситуацию с самого начала.

«Слово о полку Игореве» после соответствующей научной работы с подлинником было впервые издано в 1800 году.

До этого «Слово» общественному вниманию не представлялось. Незадолго до публикации появилась статья H. М. Карамзина, признававшая «Слово» подлинным. Немецкий ученый Август Шлёцер, один из авторитетных знатоков истории литературы, сразу же усомнился в подлинности «Слова», вдруг представшего перед всеми несколько неожиданно, столько столетий спустя после своего сочинения. Однако после ознакомления с текстом Шлёцер свои подозрения снял и признал его древнее происхождение. Сомнения, однако, возникали регулярно. В 1812 году профессор М. Т. Каченовский раскритиковал «Слово» — логика слаба, многие события не вяжутся между собой. Известны отрицательные отзывы авторитетного литератора XIX века М. Н. Каткова, назвавшего «Слово» «нелепицей без всякой цели».

Сомнения на время прекратились после 1852 года, когда В. М. Ундольским был опубликован текст другой древней рукописи — «Задонщины», о Куликовской битве 1380 года. Подлинность «Задонщины», созданной либо в конце XIV, либо в XV веке, сомнений ни у кого не вызывала, поскольку сама рукопись имелась даже в нескольких списках. Сходство «Слова» и «Задонщины» было несомненно. А поскольку «Слово» повествовало о значительно более ранних событиях, о пленении князя Игоря половцами, этим как бы подтверждалось и более раннее его происхождение. Об этом же говорили исторические и текстологические анализы.

Однако скептики не унимаются никогда, и для них разрушить что-то великое даже более престижно, чем что-то создать. Созидание — не их профиль. Выдвигается такая версия: да — сходство между «Задонщиной» и «Словом» существует, но это объясняется тем, что как раз «Слово» было сделано опытными мистификаторами после «Задонщины», и хотя события «Слова» относятся ко временам значительно более древним, тем не менее оно создано позже и является мистификацией с использованием стиля и языка «Задонщины».

Эту смелую теорию выдвинул в конце XIX века французский славист Рене Леже, а с тридцатых по шестидесятые годы XX века ее усиленно развивал тоже французский славист Андре Мазон. Основой этого «открытия» было изучение трех разных списков «Задонщины». Изучением и сравнением трех этих списков еще раньше занимался чешский ученый Ян Фрчек, и Мазон строил свои гипотезы на основе его наблюдений. Филология — удивительная наука. Она в большей мере строится на полемике между учеными, их согласии или несогласии, в гораздо большей степени их интересуют мнения дружественных или враждебных коллег о каком-то предмете, нежели сам предмет изучения. Это уже не отображение изучаемого предмета, а отражение уже отраженного в чужом зеркале, а затем появляется множество других повторных отражений, и всё запутывается окончательно. Понятно и интересно это уже только им, и влияет уже только на одно — на их взаимоотношения. И со стороны кажется удивительным, что сам предмет обсуждения, то есть конкретное произведение, давно скромно маячит в сторонке, а все сводится к битве авторитетов, и все внимание филологического мира приковано к этому: кто кого? И действительно — что им может сделать безымянный автор «Слова о полку Игореве»? А вот доктор такой-то или членкор такой-то, с его новой теорией, к которой надо пристраиваться (или бороться?), может очень конкретно помочь — или навредить. Все эти хитросплетения весьма ярко проявились в борьбе вокруг датировки «Слова о полку Игореве».

Фрчек считал (в общем-то, как это у них принято, на основе исследований более ранних ученых), что «список» (для нас более привычно слово «оригинал») «Задонщины» в Кирилло-Белозерском монастыре является самой древней и самой краткой версией и относится к XV веку. Имеются еще две рукописные версии, более пространные — Фрчек считает их более поздними — второй и третьей. Отмечено безусловное сходство «Слова о полку Игореве» с той версией «Задонщины», которую, с подачи Фрчека, принято считать третьей. Из этого Мазон выводит свое «открытие»: раз «Слово» больше всего походит на третью, самую позднюю версию «Задонщины», значит — автор «Слова» ориентировался на эту позднюю версию «Задонщины», и поэтому «Слово» никоим образом не могло быть создано раньше. А поскольку «Слово» было обнаружено в Кирилло-Белозерском монастыре в XVIII веке, то авторство ее стали приписывать настоятелю монастыря и довольно известному литератору того времени Иоилю (Быковскому). Некоторые, например Мазон, приписывали авторство коллекционеру Мусину-Пушкину, в собрании которого и объявилось «Слово». Эти версии нашли много сторонников. Всегда искусительно разрушать что-то устоявшееся, быть смелым. А какие статьи и диссертации можно тут написать и вполне сделать карьеру! И скептики (или, может, просто желающие прославиться) стали с ликованием обнаруживать в тексте «Слова» признаки «позднего происхождения» — модернизмы, полонизмы, галлицизмы, приметы оссианства и даже американизмы.

Однако теория Мазона после долгого изучения была отвергнута серьезными учеными как в России, так и за рубежом. Но «смута» поднимается вновь и вновь. Казалось бы — зачем мучить себя и всех? То, что «Слово о полку Игореве» — великий шедевр, никто вроде не спорит: это слишком очевидно. Но — ревность тщеславных, но недостаточно гениальных людей, к великому сожалению, существует и в культурной среде проявляется в формах более-менее скрытных, «беспристрастных» и «сугубо научных». Шедевр «обгрызается» как-то «по краям». Да — шедевр, но… дальше идут придирки самые разные, и эмоциональная суть их ясна: шедевр, да не совсем, не тогда создан да и не тем. Казалось бы, что мне из того, что «Борис Годунов» написан Пушкиным не в Михайловском, а… в Риме, где Пушкин, оказывается, побывал! Небывалое открытие! Тянет на докторскую!.. но нам-то что? Наше счастье от прочтения шедевра, от всех этих «открытий» ничуть не убывает. Но не убывает и число желающих «подпилить устои»: а вдруг «оно» рухнет и еще один великий, к их тайной радости, окажется «не великим».

Казалось бы, ясно: «Не оспаривай глупца!» Но с изобретением диссертаций и научных званий ситуация значительно осложнилась: тебя могут обвинить не только в некомпетентности, но еще и в интригах, «перекрывании дороги» кому-то и т. д. И Лихачеву пришлось доказывать подлинность, значимость «Слова», защищать его от нигилистов, которым хотелось бы стащить «Слово» с пьедестала, а заодно — и самого Лихачева. Как раз второе, может быть, и было для многих главным.

Лихачев пишет спокойную, ничуть не агрессивную статью «Изучение „Слова о полку Игореве“ и вопрос о его подлинности», где он анализирует и отметает причины, по которым его противники относят «Слово» к гораздо более позднему веку, когда подобные сочинения уже не создавались.

Первый аргумент «ниспровергателей» был такой: «Слово», которое Лихачев относит к XII веку, было обнаружено не в древнем списке рукописей, а в более позднем, бумажном — а бумага стала использоваться никак не раньше XV века, а широкое распространение получила и того позже. Лихачев пишет в ответ: да, не оригинал, более поздняя копия — но и многие другие сочинения, чье древнее происхождение ни у кого не вызывает сомнений: «Слово о Законе и Благодати» Илариона, «Поучения Феодосия Печерского», «Хождения игумена Даниила», «Моление Даниила Заточника», обнаружены именно в позднем, бумажном варианте, а все известные подделки, с шумом разоблаченные, как раз были подделаны, для большей убедительности, под древние, «добумажные» рукописи, причем очень умело — ведь этим занимались такие знаменитые и понаторевшие фальсификаторы XIX века, как Бардин и Сулакадзев.

Отметает Лихачев и подозрения ниспровергателей насчет того, что Мусин-Пушкин специально сжег во время пожара 1812 года «Слово», чтобы скрыть факт подделки — то есть, как иронизирует Лихачев, «сжег вместе со своим домом, имуществом и исключительно ценным собранием рукописей». Неужто все это специально сжег?!

В том, что список «Слова» действительно существовал, подтверждает сам H. М. Карамзин, видевший его и сделавший из него выписки. «Слово», доказывает Лихачев, никак не могло быть создано в XVIII веке, поскольку оно было расшифровано и понято с большим трудом — вряд ли подделка может быть столь трудна для понимания: их всегда делают более «доходчивыми». Рукопись была записана слитными буквами, и было весьма непросто разъять их на слова, поскольку смысл многих слов рукописи был уже неизвестен. Лихачев указывает на многие случаи, когда слова не были разгаданы или разгаданы неверно и смысл оказывался темным или искаженным. Потребовалась долгая работа по расшифровке рукописи, и лишь намного позже темные места были расшифрованы. Для подделки это слишком сложно.

Лихачев вступает в спор и с главным тогдашним ниспровергателем «Слова» — французским филологом А. Мазоном, выпустившим свою книгу о «Слове» в 1944 году. Лихачев отвергает все доводы Мазона. Например, указывает на то, что рукопись «Слова» находилась в огромном томе других сочинений. Неужто были поддельными все сочинения — или в них было искусственно вставлено «поддельное» «Слово»? Такого история не знала: все известные подделки вовсе не «прятались» подобным образом, а, напротив, настойчиво демонстрировались. Дальше Лихачев проводит подробный анализ текста, доказывая несомненное его древнее происхождение.

В 1962 году в СССР был издан капитальный сборник «„Слово о полку Игореве“ — памятник XII века», содержавший обстоятельную, мотивированную научную критику Мазона многими авторитетными учеными. И, тем не менее, стоило «поднести спичку» — как все вспыхнуло опять! Именно после прочтения того солидного сборника, состоящего из весомых статей солидных авторитетов, Александр Александрович Зимин, доктор исторических наук из Москвы, окончательно решил заняться «Словом» сам.

«Надоела брехня!» — написал он. В 1960-е годы, во времена «оттепели», все хотели растопить какую-нибудь «льдину» из прошлого, что-нибудь разоблачить или опровергнуть — из прежней невыносимой жизни, в которой, однако, многие преуспели. 42-летний Александр Александрович Зимин был уже известным, уважаемым историком. Ни в какой нелояльности прежде замечен не был. Всегда, где нужно, вставлял цитаты из классиков марксизма и современных вождей, но при этом имел репутацию вполне серьезного, честного ученого. В пятидесятых — шестидесятых годах вышла целая серия солидных, научно обоснованных книг Зимина: «Реформы Ивана Грозного», «Опричнина Ивана Грозного». Его связывали хорошие, уважительные отношения с ведущими историками — Рыбаковым, Грековым, Тихомировым, Черепниным. В 1959 году он стал доктором исторических наук, а в 1962 году баллотировался в членкоры. Рекомендовали его два крупнейших авторитета (современные журналисты могли бы написать — два «крестных отца» исторической науки тех лет) — академики Борис Александрович Рыбаков, Михаил Николаевич Тихомиров и член-корреспондент Артемий Владимирович Арциховский. Так что назвать Зимина изгоем научного общества никак нельзя. При всем драматизме случившейся истории, при всех взаимных обидах, Зимина ни в коей мере нельзя назвать человеком непорядочным. Несдержанным — да. Человек он был, безусловно, одаренный и честный, и действовал из самых лучших побуждений: азартно решил рискнуть ради истины в науке, «не щадя живота своего».

«Слово о полку Игореве» давно привлекало его как историка, и он вполне искренне писал в одном из писем: «Филологи текст проанализировать не смогли, и придется кому-то за это браться».

Лихачева давно уже связывали самые сердечные отношения с известнейшим зарубежным филологом, выходцем из России, Романом Якобсоном. Якобсон стоял во главе «новейшей филологии», Лихачев не был приверженцем новых методов (некоторые из них, казалось, ближе к математике) — тем не менее Лихачева и Якобсона связывали самые дружеские, уважительные, устоявшиеся отношения. И в одном из писем Якобсон сообщает Лихачеву: «Уже два-три года назад Мазон рассказывал, что советский историк готовит веский материал о „Слове“, как продукте Екатерининской эпохи, и его авторе Иоиле».

Сам Зимин писал: «Эта борьба получила благожелательный отклик в сердцах многих людей доброй воли еще и потому, что им было тошно от казенного лжепатриотизма, расцветшего в 1940–1950-е годы».

Такой поворот казался Лихачеву особенно обидным и незаслуженным. Его, каторжника, обвиняли в заискивании перед государством, в создании мифов, угодных власти! Может быть, это заставило его и задуматься — а вдруг доля истины в этих обвинениях есть? Но держался он твердо, не отступал, боролся — при этом нигде и ни разу не переступил границы приличий, хотя, конечно, был сильно уязвлен.

Особенно горько было ему оттого, что среди сторонников Зимина оказались люди, близкие Лихачеву, в преданности которых он был прежде уверен. Одному из них, Я. С. Лурье, Зимин писал: «…Я в экстазе. Сижу и тружусь… Речь идет о „Слове о полку Игореве“ и „Задонщине“…»

Другому почтенному сотруднику Пушкинского Дома, Владимиру Ивановичу Малышеву, создателю институтского Древлехранилища, Зимин писал: «Дело чрезвычайной сложности. Нужна осторожность и тщательность… Нельзя ли как-нибудь приобрести книги Мазона и Фрчека, Прага, 1948 год, очень серьезный труд».

В следующем письме Малышеву в середине января 1963 года он писал: «…работы еще лет на пять. Решать надо солидно и наповал. Ваш разбойник Сашка Зимин».

Азартный характер Зимина выступает во всей этой истории вполне ясно и не может не вызвать сочувствия. Не сумев вытерпеть даже года из тех «пяти лет», о необходимости которых он писал Малышеву, уже 15 февраля 1963 года он пишет письмо заведующему Сектором древнерусской литературы членкору Лихачеву: «Дорогой Дмитрий Сергеевич! Не смогли бы Вы поставить на заседании Вашего сектора в ближайшее свободное время мой доклад на тему „К изучению ‘Слова о полку’…“ Всегда Ваш А. Зимин».

Он так спешил не только по горячности своего характера. Ситуация поджимала. Он знал, что в США готовится к выпуску книга болгарского эмигранта В. Николаева на эту тему, также готовит новые работы и сам Мазон…

Может быть, в спешке или почему-то еще Зимин в своем письме не открыл Лихачеву сути своего сообщения.

Доклад состоялся 27 февраля 1963 года в Пушкинском Доме. Вроде бы это было обычное заседание Сектора древнерусской литературы. Но поклонники Зимина уже поведали всем, что зреет сенсация — и явилось множество слушателей, в том числе не имеющих отношения к древнерусской литературе. Но, кроме науки, в жизни интересно и еще кое-что. В секторской «Книге протоколов заседаний» расписались 110 человек.

Лихачев на заседании не был в связи с недавно произведенной операцией (язва желудка). Суть доклада Зимина сводилась к уже известной версии: «Слово» ближе к последней, третьей редакции «Задонщины», а значит, произошло от нее и, хотя содержит события гораздо более древние, чем «Задонщина», описывающая Куликовскую битву, написано оно вовсе не в XII веке, а представляет гораздо более позднюю стилизацию под древность — «пастиш» (этот термин употреблял Мазон). Заседание продолжалось три часа с лишним. И к никакому четкому выводу не пришло. Но «круги по воде» расходились долго и далеко.

Я. С. Лурье в письме Зимину отмечал «нормальную научную обстановку» на этом заседании. Один из авторитетнейших сотрудников сектора, О. В. Творогов писал: «Зимин не дал ответа на основной вопрос: „Как и на каком языке было написано ‘Слово’ Иоилем?“» Действительно, появление такого текста в XVIII веке труднообъяснимо.

«Шум» дошел до «инстанций», и Зимину за его несдержанную (руководство считало — необоснованную) позицию пришлось объясняться перед руководством Института истории АН СССР, где он работал (что, естественно, увеличило число горячих его сторонников, особенно среди молодежи). 12 марта 1963 года Зимина вызвал академик-секретарь Отделения истории АН СССР Е. М. Жуков. Передал просьбу вице-президента Академии наук СССР, члена ЦК КПСС П. Н. Федосеева — больше ни с какими докладами подобного рода не выступать. Аналогичная беседа состоялась у Зимина и с директором Института истории В. М. Хвостовым.

Слегка испуганный Зимин посетил главных «светил» исторической науки того времени, у кого он прежде имел постоянную поддержку — М. Н. Тихомирова, Л. В. Черепнина, Н. К. Гудзия, Б. А. Рыбакова, но никакого одобрения на этот раз не добился.

Зимин оправдывал свое выступление против подлинности «Слова» аргументами, в которых было больше эмоций, чем научных оснований. Писал: «Нужно „Слово“ из мумии превратить в памятник живых человеческих страстей!» Академик Л. В. Черепнин отметил «таинственность его работы».

Но появилось много сочувствующих Зимину молодых историков, филологов, археологов, отыскивающих новые аргументы, наводивших справки в музеях, архивах и библиотеках в поддержку «бунтарской» гипотезы. По «бунту» молодежь стосковалась. «Очень рад, — писал Зимин в письме, — что молодежь занимает такую благожелательную позицию».

Терпения, выдержки, осмотрительности, умения понять доводы оппонентов Зимину явно не хватало — ему казалось, что всё сразу получится так, как хочет он. И такие люди, как правило, терпят поражение.

Обычную сдержанность, корректность внешне невозмутимого ДС он принял за благожелательность: так хотелось ему как можно быстрей отпраздновать победу. Лихачев прокомментировал события так: «Зимин поступил плохо, скрыв тему доклада от меня. Малышев знал и держал в секрете, а в последний день наприглашал кучу народа».

Лихачев никак не мог быть нейтрален: Зимин пытался зачеркнуть (или сильно «омолодить», что было равносильно гибели) «Слою о полку Игореве» — безусловно, самое талантливое в древнерусской литературе (скажем, «Задонщина» написана значительно более тускло). Кроме того, Зимин еще разрушал и вторую «опору» Лихачева — Сектор древнерусской литературы, с такой любовью Лихачевым созданный. Ему казалось, что он подобрал самых талантливых и преданных людей — преданных и работе, и лично ему. И вдруг в замечательном прежде коллективе пошли трещины, появились сложности, инициированные Зиминым.

В мае 1963 года в Секторе древнерусской литературы решили издать сборник статей, посвященный «Задонщине» и ее отношению к «Слову о полку Игореве». В письме Робинсону Лихачев пишет об этом решении, но добавляет, что «во время обсуждения вопроса в секторе были неприятные разговоры. Лурье и Малышев выступили против этой темы. Нельзя, дескать, писать о „Задонщине“, не зная работы Зимина. Пусть ее сперва издадут и пр… Разлад по поводу „Слова“ в секторе очень меня раздражает».

3 декабря 1963 года, без каких-либо объяснений и указания мотивов, на заседании Редакционно-издательского совета (РИСО) АН СССР готовившийся сборник о «Задонщине» был снят из проекта плана редподготовки издательства «Наука» на 1964 год.

Лихачев, понимая, что «подкоп» под дело всей его жизни нужно остановить, действует решительно — и на самом высшем уровне. Лихачев не только большой ученый, но и великий стратег, он умеет разговаривать весомо и убедительно с самым грозным начальством — поэтому ему удались все те большие дела, которые он вел. Он тут же пишет письмо не кому-нибудь, а вице-президенту АН СССР П. Н. Федосееву, члену ЦК КПСС. Заканчивается письмо так:

«…Искренне скажу Вам, что не знаю сейчас гуманитарной работы, которую необходимо было бы издать в защиту русской культуры в более срочном порядке, чем та, о которой я Вам пишу. Ее ждут все педагоги, не только филологи и историки; ее ждут писатели и пр.

С уважением, Д. Лихачев, член-корреспондент АН СССР».

Лихачев умел находить нужные слова, веские и не подобострастные. В результате сборник, посвященный соотношению «Слова» и «Задонщины», подготовленный Сектором древнерусской литературы под руководством Лихачева, был восстановлен в проекте плана редподготовки на 1964 год.

Возникает вопрос, каким образом он, скромный кабинетный ученый, отдающий все силы древнерусской литературе, вдруг стал главным авторитетом страны? Рецепт прост, но труден в исполнении. Лихачев с самого начала своей деятельности находился в неустанной борьбе за справедливость, как он ее понимал — в то время когда другие шли на уступки и компромиссы. Лихачев не отступал никогда.

Книга Зимина, еще не написанная, уже вызвала большой интерес за границей. Для понимания того надо хорошо представлять обстановку тех лет. Всех интеллектуалов Запада (во всяком случае, многих) увлекала тогда чрезвычайно смелая идея: «Всё, что было создано в СССР, должно быть сметено, это всего лишь продукт партийной идеологии! А теперь должен быть дан ход новым людям, отрицающим все старое и создающим новое!» И Зимин с его теорией под эту категорию весьма подходил. Глеб Струве, известный публицист и общественный деятель зарубежья, писал в газете «Русская мысль»: «…Со стороны очень трудно поверить, что если бы какой-то советский ученый просто повторял взгляды Мазона, ему дали бы возможность выступить с докладом на заседании ученого совета и был бы поднят вопрос об издании книги».

То есть Струве хочет сказать, что работа Зимина обладает такими достоинствами, что рухнули все советские «стены» и случилось нечто небывалое. Чувствуется, что Струве не бывал на ученых советах в советских учреждениях и явно переоценил уровень нашей научной и политической бдительности. На самом деле на наших ученых советах нередко произносились речи неожиданные, а зачастую и абсолютно абсурдные — при этом «стены» даже не шелохнулись.

Однако с каким-то даже упоением поддавшись слухам о гениальности Зимина, столкнувшего Лихачева с «парохода современности» (а точнее, древности), некоторые зарубежные университеты спешно вычеркивали «Слово о полку Игореве» из программы изучения древнерусской литературы. Для этого, правда, надо быть начисто лишенным литературного слуха — чтобы не расслышать гениальную гармонию «Слова» — но, увы, далеко не все, посвятившие себя литературе (точнее, посвятившие литературу себе), умеют отличить алмаз от стекла.

В престижнейшем издательстве «Ауфбау» было приостановлено библиофильское издание «Слова» в переводе на немецкий. Даже великий Якобсон просит Лихачева прислать тезисы Зимина. Правда, познакомившись с ними, Якобсон напишет Лихачеву: «Какое убожество — выходка Зимина! — Но потом добавит: —…наименее грамотные расположены кадить Мазону и развенчивать „Слово“». К сожалению, после доклада Зимина в Секторе древнерусской литературы недоброжелатели окрепли в своих заблуждениях. Якобсон пишет Лихачеву: «Мистер Хилл, английский издатель, отказался от английского перевода „Слова“, обсуждался вопрос об исключении „Слова“ из антологии древнерусских текстов в Оксфорде. Каждый оксфордский студент-славист спрашивал меня, что со „Словом“, правда ли, что это подлог. Я рад, что встретил Алексеева, порассказавшего мне о выступлении Зимина. Мне кажется, что по крайней мере протокол заседания с прениями следует опубликовать». Но и с этим все обстояло не просто. Отчет о докладе и дискуссии был написан Л. А. Дмитриевым для публикации в журнале «Русская литература». Изложение доклада, по настоянию Зимина, было исполнено им самим. В том же журнале «Русская литература» просят статью Зимина, чтобы еще более обстоятельно ознакомиться с вопросом. Но Я. С. Лурье предупреждает в письме Зимина: «Несомненно, если статья и будет напечатана, то в сопровождении полемического ответа».

Начинается нагнетание ситуации. Зимин пишет Малышеву: «Это ловушка, ясно и понятно… но дам лишь один из разделов — и только, а в сноске скажу, что это часть большой работы… если на этот вариант не согласятся, то кричать уже буду я».

Сдержанному Лихачеву, воспитанному в прежних традициях, очень трудно вести полемику со столь несдержанным оппонентом. Он пишет в письме Робинсону от 2 июня 1963 года: «…с Зиминым я могу быть еще вежливее (учитывая, что он может пострадать), но разгромить Зимина (научно) я, конечно, хочу — без брани, без обвинений, без копания в психологии противника — только в пределах науки. При случае разъясните это ВВВ — (В. В. Виноградову, академику, секретарю Отделения литературоведения АН СССР. — В. П.). Мне самому об этом писать не хочется. Думаю, что из текста моего письма с предложением издать книгу Зимина — все было ясно. Но что-то он не понял все же. Или он считает, что и научным возражениям работу ААЗ (А. А. Зимина. — В. П.) подвергать не следует?..»

Виноградов был не только замечательный ученый, но и большой мастер научных интриг, отчасти благодаря которым он и занял столь высокий административный пост. В отличие от других академиков, он благоволил к Зимину, поощрял его и даже приглашал к себе домой. Правда, практически никак не поддержал и о книге Зимина не написал ни строчки. Видимо, Виноградов следовал давно известному принципу всех властолюбцев: «Разделяй — и властвуй!», имей союзников по обе стороны конфликта — и тогда будешь неуязвим и в любом случае сможешь предъявить «выигрышную карту». Если понадобится — можно использовать Зимина против Лихачева, который набрал уж очень большой авторитет — таков, вероятно, был тонкий расчет Виноградова. Человек он, судя по воспоминаниям, был веселый, общительный, остроумный, но отнюдь не безобидный. Уже упоминался эпизод о поездке ведущих славистов в 1958 году в Ясную Поляну, когда Виноградов пытался развеселить группу ученых, насмешливо комментируя наряд несколько чопорного, старомодного Лихачева, и получил в ответ его отповедь — с улыбкой, но и с достоинством… Большие ученые зачастую люди далеко не простые, и с ними надо держать ухо востро. И игра вокруг еще не законченной книги Зимина, в которой многие преследовали не только научные, но и всяческие побочные цели, утомляла и раздражала Лихачева. В продолжении того же письма Робинсону Лихачев писал:

«…Эта бедность доклада Зимина меня раздражает, так как спорить совсем неинтересно и даже бесполезно. Если он так обходится с литературой вопроса, то он так же обойдется и с нашими возражениями. Впрочем, я не удивлен: так он спорит и по другим вопросам… Теорию „полезности“ работы Зимина по „Слову“ выдвигают сейчас Лурье и Дмитриев, Салмина (робко) и пр. лица, находящиеся под влиянием ЯС (Я. С. Лурье. — В. П.). Меня раздражает, что в десятый раз надо будет повторять одно и то же. Сколько бесцельной траты времени и сил предстоит… А между тем многое в этом споре будет решаться для отдельных лиц не научными аргументами, а какой-то „подкорковой“ субпсихологией (как у Малышева, который в отношении „Слова“ не выдвигает никаких аргументов и только бубнит). Бубнит и ВВВ. Я спрашивал его — какие у него основания? Он сослался на мою рецензию на книгу Бешаровой, где я писал, что в одной и той же фразе в „Слове“ могут быть употреблены глаголы в формах разного времени и пр. ВВВ утверждает, что в XII веке это невозможно. А я после этого посмотрел, и нашел и у Кирилла Туровского то же самое, и в Прологе, и в Киево-Печерском патерике. Больше ВВВ, несмотря на мою настойчивость, ничего привести не смог или не захотел. „Подкорка“! Многим нравится „оппозиционность“ концепции ААЗ. Со всем этим трудно бороться научной аргументацией».

В другом письме А. Н. Робинсону Лихачев опять возвращается к больной теме: «Зимин силен только своей позицией (соблазнительной для всех любителей оппозиции)».

Тем не менее вокруг Зимина собрались люди отнюдь не слабые. Первый — это, конечно, всемогущий, влиятельнейший, авторитетнейший академик Виктор Владимирович Виноградов, лингвист и литературовед, человек яркий, незаурядный. В 1934 году был арестован, с 1934 по 1936 год отбывал наказание, в 1940 году защитил докторскую диссертацию. С 1941-го по 1943-й был в ссылке, но продолжал свои научные исследования, и в 1944 году стал профессором, деканом филологического факультета, завкафедрой русского языка МГУ. Он — создатель и главный редактор журнала «Вопросы языкознания», председатель Международного и Советского комитетов славистов, член нескольких зарубежных академий, академик-секретарь Отделения литературы и языка АН СССР. Считал нужным, из каких-то своих соображений, поддерживать Зимина.

Второй — профессор, доктор филологических наук, научный сотрудник Сектора древнерусской литературы Яков Соломонович Лурье, исследователь русского летописания, древнерусской публицистики XIV–XVI веков, истории внешней политики Московского государства, а также творчества русских писателей XIX–XX веков (Льва Толстого, Михаила Булгакова, Ильи Ильфа и Евгения Петрова).

Третий — тоже весьма почтенный и заслуженный человек, Владимир Иванович Малышев, литературовед, археограф, на момент дискуссии — кандидат филологических наук, собиратель древнерусских рукописей, создатель Древлехранилища Пушкинского Дома, которое в настоящий момент носит его имя. Лихачев всегда относился к Владимиру Ивановичу с величайшим уважением, проводил после его смерти «Малышевские чтения», написал вступительное слово к сборнику памяти Малышева. Но в то время, о котором идет речь, из-за гипотезы Зимина отношения Лихачева и Малышева испортились.

Кроме перечисленных, было еще немало ученых, в той или иной степени поддерживающих Зимина, было много сочувствующих, советующих, помогающих ему в работе, в поисках материалов. «Бунтарское» поведение Зимина в те годы встречало горячую поддержку в обществе, бурно стремящемся к переменам.

Противостоять этому, как бы «передовому» мнению, Лихачеву было нелегко. Однако и в этой критической ситуации он держался безупречно, не совершил ни одного некорректного поступка, нигде «не ставил ножку» Зимину. И даже искренне возмущался, когда нечто подобное было. Он пишет: «Я получил от секретаря академика Тихомирова его возражения на тезисы Зимина. Возражения его столь же грубы, сколь и беспомощны… Если только эти возражения станут известны, то позиции Зимина еще больше укрепятся».

Лихачев пишет письмо академику-секретарю ОЛЯ АН СССР В. В. Виноградову с предложением не делать секрета из работы Зимина, опубликовать ее, дать возможность спорить с ней.

Однако время тогда было глухое — и победила «партийная» идея закрытого обсуждения книги. А. А. Зимину было предложено представить в Отделение истории АН СССР рукопись книги для закрытого обсуждения, чтобы успеть закрыть эту проблему до сентябрьского Всемирного съезда славистов.

Друзья советовали Зимину уклониться от этого явно «разгромного» мероприятия, но того «увлекла идея, — как писал его ученик Каштанов, — покорить читателей и слушателей смелой гипотезой и стройной системой доказательств… А. А. был страстным полемистом, любил споры и рвался в бой, веря в правоту своих выводов».

Книга его росла стремительно. В своих письмах друзьям и сочувствующим в марте 1963 года Зимин сообщает о семи авторских листах рукописи, в начале мая — о шестнадцати, в конце июня — о двадцати, а 11 июля — уже о двадцати двух авторских листах.

Один из сторонников Лихачева, Владимир Борисович Кобрин, в своих воспоминаниях удивлялся: «Как этот человек успевал за год, а иногда и в считаные месяцы создавать книгу объемом 25–30 авторских листов?»

9 июля книга в объеме 22 авторских листа была представлена Зиминым в дирекцию Института истории. Уже на следующий день Отделением истории (совместно с вице-президентом АН СССР и Идеологическим отделом ЦК КПСС) было принято решение — напечатать рукопись в двенадцати экземплярах и устроить узкое, закрытое обсуждение.

Лихачев действует решительно, отстаивая главное: свою репутацию и репутацию «Слова», он пишет члену ЦК КПСС академику П. Н. Федосееву, от которого зависела судьба книги: «Хотя я всей работы А. А. Зимина не читал, но я убежден, что нужно опубликовать всю работу Зимина, не делая из нее никакой секретности. Так как читать ее будут не только специалисты, а люди, которым по неосведомленности может показаться, что в аргументах А. А. Зимина много нового и убедительного, то публиковать ее надо не отдельно, а в составе сборника „К вопросу о подлинности ‘Слова о полку Игореве’“, где должны быть напечатаны ответы и доказательства подлинности „Слова“ — членкора В. П. Адриановой-Перетц, мои, некоторых лингвистов, востоковедов и фольклористов».

Однако все пошло по-другому — хуже и для Зимина, и для Лихачева, заинтересованного, чтобы книга была издана и покров таинственности и значительности исчез. Но вместо этого обиженный Зимин забирает книгу, поскольку его обманули: обещали 150 экземпляров, а теперь печатают 20.

Эта история еще долго будет интриговать всех: как же все было на самом деле? События тогда особенно накалялись из-за того, что приближался Пятый международный съезд славистов в Софии в сентябре, и власти, курирующие эту тему, конечно, хотели до этого решить вопрос относительно одного из главных столпов славистики — «Слова о полку Игореве». Но они все сделали, как и обычно, с медвежьей грацией.

С подачи В. В. Виноградова возобладало такое мнение: «…автор честный, но увлекающийся… надо до съезда обсудить книгу». В ЦК созрело решение: отпечатать книгу на ротапринте в количестве двадцати экземпляров и раздать на отзыв специалистам, и затем устроить обсуждение. Сторонники Зимина всячески советовали ему уклониться — но Зимин, опьяненный чувством своей правоты, рвался в бой.

Зимин просит Лурье набросать список авторитетных специалистов, на чье мнение можно положиться, чтобы пригласить их на обсуждение. Этот список всячески варьируется. Лихачев, ознакомившись с ним, отмечает, что в нем почти нет специалистов по «Слову о полку Игореве». Если бы послушались Лихачева и напечатали книгу, напряжение давно бы спало, а так история все более накаляется и запутывается.

Уже измотанный, отчаявшийся Зимин пишет Л. А. Дмитриеву, также сотруднику сектора, ученику Лихачева: «Я дал 180 человек… подскажи, кого еще. Хотят провернуть до Съезда славистов».

Обсуждение снова переносится в Институт истории, но оттуда следуют все более и более абсурдные предложения. Читая их, вспоминаешь горькую шутку той поры: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!» Следуют такие предложения: напечатать 26 экземпляров!.. но на руки никому не давать. Затем: напечатать 100 экземпляров, но пригласить 30 человек… и на руки никому не давать!

Умеют у нас издеваться.

Зимин понимает, в конце концов, что единственный, кто постоянно держит одну и ту же честную позицию — это Лихачев. И он пишет ему и благодарит за письмо Лихачева Федосееву, в котором Лихачев настаивал на широком издании книги Зимина.

«…Я очень виновен перед Вами… что вольно или невольно доставил Вам волнения, как раз тогда, когда Вы больше всего нуждаетесь в покое, заботе и внимании (после тяжелой операции. — В. П.). Зная Вашу сердечную и старинную дружбу, прошу Вас только одно — поймите меня и, если можете, простите… Еще раз от всей души благодарю Вас за все добро, что Вы сделали и для меня, и для нашей науки. Желаю Вам здоровья и еще раз здоровья.

Всегда Ваш А. Зимин».

В результате, как это обычно бывает у нас, все произошло наихудшим образом. И книга Зимина к Съезду славистов не была ни обсуждена, ни опубликована (что, естественно, произвело самое худшее впечатление на участников съезда, тем более зарубежных), и сам Зимин не поехал на съезд.

1 августа он уезжает в Крым. Это, конечно, слабое утешение — вместо успешного, как казалось ему, выступления в Софии. В письме Малышеву он сообщает: «Решил отказаться от поездки в Софию сам. Этак будет лучше. Пришла бумага, что я могу ехать как турист. Зачем мне это нужно? Пускай едет Лева Дмитриев со своим шефом». — И добавляет в конце: «Книга будет издана! Уверен до конца!»

Пишет и Л. А. Дмитриеву: «Ты едешь, а я этой возможности лишен. Не стань рупором лжи!»

Окончательное совещание по поводу судьбы рукописи состоялось уже после Съезда славистов, 12 сентября 1963 года в Отделении истории АН СССР. Съезд славистов прошел, и теперь можно было особенно с Зиминым не церемониться.

Было принято решение: напечатать в количестве ста экземпляров и обсудить на закрытом заседании, куда пригласить тщательно отобранных людей. Зимин решил посоветоваться со своим однокашником по университету, И. И. Удальцовым, ставшим заместителем заведующего Идеологическим отделом ЦК КПСС. Удальцов посоветовал условия принять. Зимин раздал рукопись многим авторитетным ученым. Собрал 50 отзывов. Среди них были отзывы Ю. М. Лотмана, академика Л. В. Черепнина. Не все соглашались с выводами книги, но все рекомендовали книгу издать. К обсуждению были привлечены также известные писатели — Константин Симонов, Юрий Домбровский, Наум Коржавин.

Тем временем у Зимина окончательно сдают нервы (что, возможно, усугубляется и его болезнью) — и он пишет резкие письма, в том числе и верному своему другу и помощнику Я. С. Лурье. Тот отвечает, тоже в сердцах: «Сашенька! Вы псих… И всегда — эта ваша свинская обойма: „невмешательство“, „отмолчаться не удастся“, „между двух стульев“».

Михаил Борисович Храпченко, ставший академиком-секретарем Отделения литературы и языка АН СССР вместо умного, дипломатичного Виноградова, сразу начинает проводить политику значительно более грубую, пытается отстранить Лихачева, который своим авторитетом может помешать «решениям партии и правительства». «Зачем вам соваться?» — пишет ему он.

Лихачев, похоже, и сам устал от этой истории. Но стоит на прежней, принципиальной позиции: он, как и раньше, за широкую публикацию книги Зимина, но вовсе не намерен при этом лукавить и поддерживать его сомнительные тезисы. И когда от Е. М. Жукова из Института истории приходит приглашение принять участие (и как всегда — срочно!) в обсуждении книги Зимина, Лихачев отвечает несколько раздраженно: «Надо подготовиться! Я по-прежнему не видел рукописи Зимина. Я назвал фамилии двадцати трех специалистов по „Слову“… Приглашены ли они?»

Лихачев понимал, что поддержки ведущих специалистов Зимин не получит. Адрианова-Перетц писала Лихачеву: «…сегодня я пробовала ее читать (рукопись Зимина. — В. П.). Она вызывает у меня такое сердцебиение, что я просто не могу себе позволить читать ее подолгу».

Однако Лихачев по-прежнему твердо стоит за открытость науки, за возможность высказаться всем, за публикацию книги Зимина. Жуков пишет секретарю ЦК КПСС Л. Ф. Ильичеву: «По Лихачеву — не издать книгу сейчас — значит, вызвать кривотолки». Жуков предлагает издать книгу Зимина вместе со статьями главных авторитетов — Лихачева, Рыбакова, Тихомирова, что положило бы конец кривотолкам о зажиме в науке. Однако «мудрая политика партии» все время странным образом направлена на то, чтобы эти «кривотолки» не гасли, а разгорались. В результате — собрали на обсуждение довольно много народа, но еще до начала осуждения было сообщено решение ЦК: «Обсуждение состоится. Но книга напечатана не будет».

Ход того заседания подробно изложен в книге Л. В. Соколовой «К истории спора о подлинности „Слова о полку Игореве“ (Из переписки академика Д. С. Лихачева)». Приношу ей глубокую благодарность. Однако привести удастся лишь выдержки из нее.

«…У Зимина случилось обострение болезни, и на первое заседание он не пришел. Не обошлось и без скандала — некоторых приглашенных не пускали в зал, говоря, что их нет в каких-то списках. Недоумение, конечно, вызвала и сама нелепая ситуация: обсуждение будет, но на издание книги никак не повлияет: уже решено „наверху“, что издана она все равно не будет. Все это было как-то унизительно. Из зала был задан вопрос президиуму:

— Правильно ли я понял, что данная часть заседания… никакой результативной части иметь не будет?

— Безусловно! — ответил из президиума академик Жуков.

— А резолюция?.. Решение?

— Это не наше дело. Мы имеем поручение прорецензировать рукопись…

— И голосования не будет?

(Смех в зале.)

— Какое же может быть голосование?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.