XV

XV

Как-то раз ближе к вечеру мы с Константином шли по дорожке под оливами. Академгородок был тих. Всю ночь и утро лил дождь, но теперь прекратил. Ветви олив блестели в первом после ливня солнце. Недавно Фейнман предложил мне взглянуть на одного аспиранта, жившего в общежитии неподалеку. Я решил сходить к нему и прихватил с собой Константина.

Глаза у него были красные. Еще одна долгая ночь с Мег. Пили в каком-то баре «для своих» в Голливуде. Потом у них под дождем сломался «фиат». Отличная машина – если только не нужно куда-нибудь на ней доехать. Но Константина устраивала. Домой добрались на буксире, после чего занялись любовью. Константин несколько раз говорил, что они с Мег не очень соответствуют друг другу на интеллектуальном уровне, однако, судя по всему, на остальных уровнях все обстояло хорошо. Мне-то виделось, что они созданы друг для друга – как модели с обложек «Cosmopolitan» для моделей с обложек «Cigar Aficionado».

Мне было одиноко, и я порадовался, что он согласился пойти со мной. Такой вот он, Константин – вечно готов к приключениям.

– Что такого особенного в этом парне, что Фейнман тебя к нему засылает? – спросил он.

Я пожал плечами. Фейнман сказал лишь, что будет интересно – или, вернее, интер-ресно, как он это произносил. Кажется, у этого аспиранта имелась коллекция пауков. Я подумал, что коллекция, видимо, будь здоров какая, раз заслуживает специального визита.

Константин изящно вышагивал по мокрой дорожке. Ни единой капли воды на элегантные итальянские туфли не подцепил. Я случайно влез в глубокую лужу и зачерпнул в ботинок. Яма в бетоне, должно быть. Пока я выливал воду из обуви, Константин спросил, не хочу ли я поработать вместе с ним над его исследованием.

– Брось ты струнную теорию, – сказал он. – И брось пытаться решить квантовую хромодинамику математикой. Компьютеры – вот ответ. Компьютеры – это будущее. Хочешь успеха – ставь на них сейчас.

Константин работал над квантовой хромодинамикой, но относился к растущему числу компьютерных физиков, трудившихся в области так называемых теорий решеток. Поскольку уравнения квантовой хромодинамики, похоже, не могли быть решены людьми, физики-компьютерщики поручили это машинам. А поскольку никакой компьютер, даже самый быстрый, не мог обращаться с бесконечным количеством точек в пространственно-временном континууме, теоретикам решеток пришлось переписать уравнения в терминах конечных решеток из точек, отсюда и название ученых – теоретики решеток.

Предложение Константина застало меня врасплох. Он разговаривал как Рей о своей подруге и ее работе в Беллвью.

– Вот увидишь, – заверил меня Рей, – рано или поздно компьютеры будут всюду. Как ЭАЛ в «Одиссее-2001».

– Может, и так, – сказал я, – но смогут ли они мусор собирать?

– Не, моя работка при мне останется, думаю, – ответил он. – Но дурь курить смогут, это точно.

– Грустные времена придут, – заметил я.

– Ну уж, – отозвался Рей. – Компьютеры людей не заменят. Они их дополнят. Обдолбанный ЭАЛ под боком вечеринку только украсит.

Опыта в программировании у меня было мало, но я что-то не замечал, как они улучшают вечеринки. Не видел я в них и панацеи непреодолимым теориям. Константин мне нравился, но по-настоящему я в его подход не верил. Добывать ответы из компьютера – все равно что из черного ящика. Такое ощущение, что они предлагают решения – численные результаты, – не давая понимания, какое получаешь, решая уравнения приблизительно, но самостоятельно, математически. Поэтому-то компьютерным решениям я и не доверял. Константину я раньше ничего этого не говорил, да и теперь не видел смысла. А к тому же понял, что мое неверие в подход еще не означает, что он ложный – и даже что его не надо пробовать. Надо было примериться собственной интуицией к тому факту, что теории решеток в гораздо большем почете, чем струнная теория, – и куда благоприятнее для будущей постоянной ставки. Да и с Константином мне, наверное, приятно было бы работать.

– Слушай, – сказал он, учуяв мою нерешительность, – мы рассчитали массу протона. Простой математикой это никому не по силам.

Он был прав. Масса протона – простая для экспериментальных измерений величина, а вот теоретически эта масса зависела от кварков внутри и от их сильных взаимодействий, а потому была одной из задач квантовой хромодинамики, которую никто не знал, как решать. Константин произвел некоторый фурор, проделав это на компьютере: многие компьютерные скептики поразились точности ответа.

Он подмигнул мне.

– Это был мой пропуск в Калтех, как-никак, м?

Мы нашли комнату Чувака-Паука, постучали, он открыл. Тощий, в калтеховской футболке на несколько размеров больше необходимого. У него была большая комната, залитая свежим солнечным светом, но вряд ли ему это нравилось. Ему бы и в пещере отлично было, подумал я. То же касалось и главных, судя по всему, обитателей комнаты – нескольких сотен пауков.

Комната была с математической эффективностью заставлена ломберными столиками – но не для удобства людей. Между ними едва можно было протиснуться. На столиках рядами стояли пластиковые стаканчики. В каждом жило по пауку – или, по крайней мере, паукообразному гаду. Громадные пауки. Малюсенькие. Волосатые. Лысые.

– Там и вон там, – пояснил он, – ядовитые… Выползти они не могут, – прокомментировал Чувак-Паук. – Смотрите, – он накренил один стаканчик, чтобы показать, какие у него скользкие стенки и паук не может по ним взобраться. Воском он их покрыл? Или полиамидом? Непонятно. Однако так или иначе фокус сработал. И слава богу, подумал я. Но следом подумал, что произойдет, случись землетрясение. Под Юрикой год назад, в ноябре, было 7,2 балла. У Константина мысли оказались менее теоретическими.

– Слушайте, – сказал он, разглядывая коллекцию, – а где вы спите?

И тут до меня тоже дошло: в комнате не то что кровати – тут и кресла-то не было. Только столы с пауками.

– Под столами, – ответил Чувак-Паук.

– Девчонкам, небось, нравится, – заметил Константин.

– О, для этого я к ним домой хожу, – ответил Чувак-Паук.

С учетом его интересов и малочисленности в Калтехе студенток я задумался, случается ли с ним «это» вообще. Да и нужно ли оно ему. У него, похоже, любовь с пауками.

Мы ушли.

– Интересно, зачем Фейнман послал тебя смотреть на это? — спросил Константин.

– Не знаю. Но он прав. И впрямь интересно, – ответил я.

– В болезненном смысле слова, – заметил он.

Я пожал плечами.

– По-моему, он вполне счастлив.

– Слушай, некоторые больные люди счастливее всех. Они слишком больны, чтобы понимать, какие они должны быть несчастные.

Он остановился прикурить сигарету.

– Шварц, наверное, тоже счастлив. Может, спит под бухтой струн, – сказал Константин. Не торопясь выдохнул клуб дыма. Я вдруг тоже захотел сигарету. Мне показалось, что Константину она доставляет глубочайшее наслаждение. – Дай знать, если захочешь поизучать решетки, – сказал он. – Обещаю тебе одно… спать под столом с пауками – или струнами – не придется.

С тем мы и двинулись дальше к факультетскому зданию. И тут я приметил вдалеке Фейнмана. Последние два дня выискивал его, надеясь придумать какой-нибудь естественный способ на него напороться и проверить, разговаривает он еще со мной или уже нет. Я сказал Константину, что зайду попозже. И пошел к Фейнману.

Когда я до него добрался, он созерцал радугу. Лицо его от сосредоточенности словно светилось. Будто он раньше никогда такого не видел. А может, будто в последний раз.

Я осторожно приблизился.

– Профессор Фейнман, здрасьте, – сказал я.

– Смотрите, радуга, – ответил он, не поворачивая головы. Я вздохнул с облегчением: в его голосе не слышалось и тени раздражения.

Я стал вместе с ним смотреть на радугу. Она производила довольно сильное впечатление, если остановиться и глядеть на нее. Я тогда ради этого обычно не останавливался.

– Интересно, что думали о радуге древние, – поразмыслил я вслух. Мифов о звездах множество, но мне показалось, что радуги должны были казаться не менее загадочными.

– С этим к Марри, – отозвался Фейнман. Позднее я проверил эту теорию Фейнмана – спросил Марри. Разумеется, я обнаружил, что Марри – энциклопедия туземных и древних культур. Он даже коллекционировал предметы древности. От него я узнал, что племя Навахо считало радугу знаком удачи, а вот другие индейцы полагали ее мостом между живыми и мертвыми. Названия всех этих племен я не то чтобы разобрал, поскольку Марри произносил их аутентично до нечленораздельности.

– Я знаю одно, – продолжил Фейнман, – что по одной легенде ангелы подкладывают золото под концы радуги, и только голый человек может до него добраться. Можно подумать, голому человеку больше нечем заняться, – добавил он с коварной улыбкой.

– А вы знаете, кто первым объяснил подлинную природу радуги? – спросил я.

– Декарт, – ответил он. Еще мгновение – и он смотрел мне прямо в глаза. – Как вы думаете, какая отличительная черта радуги вдохновила Декарта на создание математического анализа? – спросил он.

– Ну, радуга – это на самом деле сечение конуса, видимое как дуга цветов спектра, когда капли воды подсвечены солнечным светом из-за спины наблюдателя.

– И?

– Думаю, вдохновением послужило осознание, что задачу можно проанализировать, рассмотрев одну-единственную каплю и геометрию всего явления.

– Вы упускаете ключевую особенность этого явления, – сказал он.

– Ладно, сдаюсь. Что его вдохновило, по-вашему?

– Я бы сказал, его вдохновила мысль, что радуга – это красиво.

Я смотрел на него растерянно. Он взглянул на меня.

– Как ваша работа? – спросил он.

Я пожал плечами.

– В общем, никак. – Вот бы мне быть, как Константин. У него всего просто.

– Можно я спрошу кое о чем? Вспомните, как были ребенком. В вашем случае не придется напрягаться. Когда вы были ребенком, вам нравилась наука? Была она вашей страстью?

Я кивнул.

– Сколько себя помню.

– И мне, – сказал он. – Помните: это потеха. – С этим он ушел.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.