38

38

В восемь часов утра 11 февраля 1986 года я вышла из дома Макартуров и на прощанье поцеловала сына так, словно прощалась с ним навсегда. Я даже попросила Роба сфотографировать меня вместе с Аддином на ступеньках крыльца. В тот день я готовилась к худшему – к тому, что, если решение будет принято не в нашу пользу, у меня заберут моего мальчика и сегодня же в четыре часа дня увезут его регулярным рейсом в Малайзию. К счастью, забрать Шахиру они пока не могли – я все еще кормила ее грудью; и в любом случае Бахрин никогда особенно не интересовался дочерью и вряд ли станет настаивать на опеке над ней. У самых ворот я еще раз оглянулась и увидела, как Аддин стоит на крыльце и, улыбаясь во весь рот, машет мне лапой своего плюшевого медвежонка. Я сглотнула комок в горле, послала ему воздушный поцелуй и открыла дверь машины.

Мы с Лилиан, ее помощницей Сью Стефенсон и Ноэлем Акманом сидели в левой половине зала заседаний за столом, заваленным бумагами, ручками, папками и справочниками. Немного позже, уже после начала заседания, к нам присоединился и Джон Удорович. Через проход справа от нас расположились Бахрин и его команда юристов-тяжеловесов: королевский адвокат, обычный адвокат, два или три поверенных и эксперт из Малайзии. Все ждали судью, которому сегодня предстояло принять только одно, самое главное решение. Обвинение в похищении детей, предъявленное мне Бахрином, было давно уже снято как беспочвенное. Под давлением моего адвоката Бахрину пришлось признаться, что он сам отправил меня в Австралию. Мне также удалось убедить судью, что, уезжая из Малайзии, я не имела умысла остаться на родине навсегда. Сегодня предстояло рассмотреть только петицию адвокатов противной стороны о том, что дело должно быть передано под малазийскую юрисдикцию и разбираться именно там. Бахрин подавал иск не об опеке над детьми, а только о том, чтобы меня вместе с ними выслали в Малайзию.

В случае если эта петиция будет удовлетворена, мы собирались потребовать включения в постановление суда целого ряда условий, обеспечивающих мою безопасность. В частности, нам нужна была гарантия Министерства внутренних дел Малайзии, что, если Бахрин получит право опеки над детьми и потом разведется со мной, мне будет позволено остаться в Малайзии, чтобы быть рядом с ними. Меня очень беспокоил этот вопрос, потому что и в прошлом муж неоднократно угрожал, что вышлет меня из страны и что после развода я никогда не смогу получить постоянную визу. Помимо этого мы требовали, чтобы то же министерство гарантировало мне иммунитет от любых судебных преследований и заключения под стражу по Акту о внутренней безопасности, согласно которому любого проживающего в Малайзии человека могли посадить в тюрьму и держать там сколько угодно без предъявления обвинений. Мы опасались, что именно так со мной и поступят, поскольку в суде я неоднократно обвиняла малайские власти в коррумпированности и нечистоплотности. Кроме того, Бахрин должен был под присягой пообещать, что не станет возбуждать против меня судебное преследование в Исламском суде и все спорные вопросы станет решать только в светских судах, которые в Малайзии более или менее руководствуются положениями британского законодательства. Это было очень важно, поскольку, как нам удалось доказать, исламские судьи не смогут проявить объективности при разборе дела, в которое замешана королевская семья. Еще требовалось решить массу финансовых вопросов: выплата обеспечения мне и детям, в случае если нам придется жить в Малайзии; предоставление жилья, причем в Куала-Лумпуре, а не в Тренгану, и сумма, которую Бахрин обязан выделить на оплату моих судебных расходов в Малайзии.

Наконец судья Трево появился в зале заседаний, все встали, а Бахрин поглядел на меня с таким самодовольным торжеством, что у меня от дурного предчувствия сжалось сердце. Его честь начал зачитывать постановление суда. Суть его состояла в следующем: я с детьми должна вернуться в Малайзию и решать дело об опеке над детьми в светском суде этой страны; Бахрин должен выполнить все наши требования, касающиеся моей безопасности, и гарантировать, что все процессы против меня в Исламском суде будут прекращены, а уже принятые ими решения аннулированы, а также поклясться, что не станет возбуждать новых исков ни в каких судах, кроме светских.

Едва судья Трево зачитал это решение, как Лилиан и Джон повернулись ко мне и одновременно взяли меня за руку.

– Мы подадим апелляцию, – тихо сказал мне Джон. – Все очень просто – мы подадим апелляцию.

– Мы подадим апелляцию, – спокойно подтвердил Ноэль.

Увидев, что мои глаза наливаются слезами, Лилиан горячо зашептала мне в ухо:

– Не смей плакать! Не смей сдаваться!

Его честь произносил заключительную речь. Я тайком посмотрела в ту сторону, где сидела команда Бахрина, и с первого взгляда поняла, что они тоже недовольны решением суда: Бахрин бросал вокруг грозные взгляды, а его адвокаты возмущенно качали головами. Они явно не ожидали, что им придется выполнять наши требования. Я отвернулась, почувствовав некоторое удовлетворение при виде негодующего Бахрина, который буквально лопался от злости. Еще бы! Австралийский судья посмел запретить ему судить непокорную жену в Исламском суде. После короткого совещания Ноэль встал и спокойно объявил судье, что мы будем опротестовывать его решение. Сразу же вслед за ним вскочил королевский адвокат Бахрина и заявил то же самое. Судья Трево, похоже, нисколько этому не удивился.

Суд закончился, и у меня сразу же появилось ощущение, что начался отсчет взятого взаймы времени. Я понятия не имела, что представляет собой процесс апелляции, но мне казалось, что теперь дышать надо как можно быстрее и глубже, чтобы вдоволь надышаться австралийским воздухом перед возвращением в Малайзию. Утешало меня только то, что мы с детьми будем вместе до субботы – третьего дня рождения Аддина.

Мы вышли из здания суда все вместе – единым боевым отрядом. Мои юристы на своем заумном профессиональном жаргоне обсуждали апелляции, прецеденты и установленные сроки. Я почти ничего не понимала в их разговоре и не особенно старалась. Сейчас, прижимая к себе весело гукающую Шахиру, я думала только об одном: дети останутся со мной и мне не надо прощаться с ними. Пока.

Тринадцатого февраля Бахрин уехал из Австралии, поручив своим адвокатам представлять его в суде и даже не сделав попытки повидаться с детьми. Для меня, Аддина и Шахиры будущее оставалось по-прежнему неясным. Я боялась строить какие-нибудь планы до тех пор, пока не будет решения апелляционного суда.

Но пока этого не произошло, решила я, мы с детьми должны жить как все нормальные люди. Шахира уже начинала ползать, а Аддин упрашивал меня завести щенка и рисовал цветными карандашами удивительно яркие картинки. У меня стали появляться новые друзья, среди которых первыми и самыми незаменимыми были Сью и Роб Макартуры и два их сына, Николс и Бен – лучшие приятели Аддина и обожатели Шахиры. Однако, как я ни старалась забыть о неопределенности нашего положения и о предстоящей непростой борьбе, сделать это мне не давали бесконечные совещания с адвокатами и огромная исследовательская работа, которую мы проделывали вместе с Лилиан.

Ей удалось собрать замечательную команду юристов для представления дела в апелляционном суде. Мои интересы защищали Сью Стефенсон, королевский адвокат Э. У. (Билл) Джиллард – очень высокий, худой, щеголеватый джентльмен с темными умными глазами, и адвокат Джон Кантуэлл, спокойный и сосредоточенный, как шахматист. Эти люди работали днем и ночью, для того чтобы за десять дней подготовить апелляционную жалобу и потом отправиться в Аделаиду, где 13 марта им предстояло выступить перед коллегией (то есть тремя судьями одновременно) Семейного суда. Сама я, конечно, не могла отправиться туда с детьми, да в этом и не было никакой необходимости: апелляционный суд не опрашивает свидетелей; он рассматривает только письменные показания и заявления и выслушивает королевских адвокатов, представляющих обе стороны.

Я до сих пор считаю, что такой рекордный срок рассмотрения апелляции объяснялся давлением со стороны правительства, не желавшего доводить дело до международного скандала. В то время двое австралийцев, Барлоу и Чэмберс, сидели в тюрьме в Малайзии; им обоим грозил сметный приговор за контрабанду наркотиков, и отношения между двумя странами были довольно напряженными. Обычно между подачей апелляции и рассмотрением дела судейской коллегией проходит от шести месяцев до года, и слушания, как правило, происходят там же, где состоялся суд первой инстанции, то есть в нашем случае – в Мельбурне.

А пока мне оставалось только сидеть у телефона в доме Роба и Сью, нетерпеливо ждать звонков от Лилиан и пытаться представить себе, что же сейчас происходит в далекой Аделаиде. Я очень старалась вести себя так, будто не происходит ничего особенного, кормила и купала детей, читала вслух Аддину, Шахире, Бену и Николсу, но все-таки вздрагивала при каждом телефонном звонке и почти не спала ночью. Наше дело рассматривалось судом 13 и 14 марта, и за эти два дня моим адвокатам удалось установить несколько новых прецедентов для апелляционного суда, в частности – право предоставления добавочных доказательств и свидетельств, полученных по факсу. В итоге судейская коллегия пришла к решению, что двух дней явно недостаточно, для того чтобы обе стороны могли изложить свои доводы, и назначила дополнительное слушание – оно должно было состояться в Мельбурне 3 и 4 апреля 1986 года. Я не знала, радоваться ли мне этой отсрочке или сожалеть о том, что период неопределенности затягивается, и все-таки дорожила каждым лишним днем, проведенным с Аддином и Шахирой.

Когда наступил май, а апелляционный суд все еще не вынес решения, я поняла, что надо перестать волноваться и начинать жить. Для начала мы переехали в дом, принадлежащий дяде Эрику, отцу Питера. Шах уже научилась очень быстро ползать, а Аддин становился все более и более активным, и было ясно, что наша маленькая квартира скоро станет слишком тесной для двух быстро растущих детей. Дядя Эрик сдал мне дом, расположенный в зеленом и очень приличном пригороде, за символическую плату. Сам он жил рядом, в большом старом доме с садом и теннисным кортом, по которому Аддин с удовольствием ездил на своем трехколесном велосипеде. Правда, у нашего нового жилья имелся один серьезный недостаток: за все семьдесят лет существования дома в нем ни разу не делали ремонта, а последние пять лет он и вовсе стоял необитаемым. Но зато к нему примыкал чудесный фруктовый сад, сразу же полюбившийся Аддину и Шахире, поэтому я решила, что такие мелочи, как плесень на стенах, отсутствие плиты и пола в ванной, нас не остановят. Мы переехали, и в тот же день я приступила к ремонту.

Отступив на несколько шагов назад, я полюбовалась на свою работу и засмеялась, представив, что сказали бы дамы из королевской семьи Тренгану, если бы увидели меня сейчас. На мне был до невозможности грязный комбинезон, на голове платок, чтобы защитить волосы от пыли, на ногах резиновые сапоги, а на спине – Шахира в слинге. Еще более грязный, чем я, Аддин с огромным удовольствием выполнял обязанности подсобного рабочего и носился по всему дому, собирая в мешок обрывки старых обоев. Мы уже месяц как переехали, и на дворе стояла зима, а в доме наконец-то стали заметны некоторые результаты наших усилий. При помощи пара, скребка, а иногда и ногтей я содрала со стен все старые, выцветшие и покрытые пятнами сырости обои. Эта работа особенно нравилась Аддину: я, стоя на стремянке, подцепляла кусок обоев наверху, а потом передавала сыну, и тот с удовольствием отдирал его уже до самого пола.

Я уже промыла все стены специальным раствором, уничтожающим грибок, и теперь мне предстояло зашпаклевать трещины, выровнять поверхность, а потом выкрасить все в теплый абрикосовый цвет. К этому времени я успела настелить новую плитку на пол в ванной и по мере сил подреставрировать кафель на стенах, а с помощью Питера установила подержанную, но вполне приличную раковину. Больше нам с детьми не приходилось бегать в соседний дом к дяде Эрику, для того чтобы принять душ или ванну. Плита, тоже купленная с рук, уже стояла на кухне и отлично работала, а в прошедшие выходные Питер помог мне зацементировать пол в прачечной, и теперь он уже почти затвердел, хоть и получился немного кривым. С помощью еще одних друзей я пару дней назад отодрала старое ковровое покрытие в некоторых комнатах и теперь собиралась пригласить циклевщика, а потом самостоятельно покрыть пол лаком: на новые ковры у меня просто не хватило бы денег. Две детские были уже совершенно готовы и обставлены, а все остальные комнаты медленно, но верно тоже приобретали жилой вид.

Я сняла со спины Шахиру, поднесла ее к груди и вспомнила, как Бахрин называл меня глупой, безрукой и уверял, что я и месяца не сумею выжить одна с двумя детьми. Жаль, что он не видит, как многому я научилась за это время и как ловко справляюсь с пилой, молотком и электродрелью. Я молилась только о том, чтобы никто не помешал нам жить в этом доме, созданном нашими руками. Я посмотрела в окно: в саду Аддин с разбегу прыгал в большую кучу золотых и красных осенних листьев, пригоршнями подкидывал их в воздух, и его личико светилось от счастья.

Вплоть до этого дня я в точности выполняла все постановления властей: сразу же после переезда сообщила им свой новый адрес, регулярно отмечалась в суде и не делала никаких попыток скрыться вместе с детьми. Но по мере того, как один спокойный и счастливый день сменялся другим, а апелляционный суд вот уже восемь месяцев продолжал хранить молчание, я все чаще задумывалась о том, что же стану делать, если постановление будет вынесено не в мою пользу.

Мысленно я перебирала все доступные мне варианты: я могу подчиниться решению суда; могу, если мне прикажут, вернуться в Малайзию, снова подать апелляцию, на этот раз в Верховный суд; а еще могу просто исчезнуть вместе с детьми. Последнее решение вроде бы казалось самым простым и соблазнительным, но я понимала, как тяжелы будут его последствия для детей: нам придется бросить наш чудесный дом, переезжать с места на место, забыть свои настоящие имена; Аддина надо будет забрать из детского сада, в котором ему так нравится, и от всей нашей с таким трудом построенной нормальной и безопасной жизни не останется камня на камне. Нет, такой вариант меня не устраивал.

Вместо этого, решила я, надо будет использовать все до одного легальные способы и тщательно записывать каждый свой шаг и причины, заставившие меня принять то или иное решение, для того чтобы, когда дети станут старше, я смогла ответить на все их вопросы.

* * *

Стараясь не уронить кисть и не опрокинуть банку с краской, я поспешно спустилась со стремянки и бросилась к телефону, но еще не успела схватить трубку, когда раздался звонок в дверь. Мирно спавшая Шахира проснулась и заплакала.

– Иду! – крикнула я в сторону двери и взяла телефон: – Слушаю.

– Мы победили! Мы победили! – услышала я ликующий крик Лилиан. – Ты с детьми можешь остаться!

– Когда? Как? – только и смогла выговорить я.

– Подожди минутку, я прочитаю тебе постановление. – В трубке послышался шорох бумаг, а потом – опять голос Лилиан: – Постановление судейской коллегии – бла-бла-бла – от 27 июня 1986 года. Первое: апелляция жены удовлетворена бла-бла-бла. Второе: жена имеет исключительное право опеки над детьми. Третье: мужу запрещено вывозить детей за пределы штата Виктория и Австралийского союза. Четвертое: встречные апелляции мужа отклонены. Поздравляю, дорогая! Добро пожаловать на родину!

Словно во сне я положила трубку, взяла из кроватки Шахиру и впустила в дом свою подругу Сюзанну, которая все это время под дождем терпеливо ждала, пока я открою ей дверь. Решив, что случилось что-то ужасное, она испуганно схватила меня за руку, и только тогда я хрипло прошептала два слова: «Мы победили!» На меня будто нашло какое-то оцепенение: услышав наконец новость, которую ждала столько долгих месяцев, я не чувствовала ни радости, ни облегчения. Коротко пересказав Сюзанне все, что только что услышала от Лилиан, я пошла в спальню, распахнула шкаф и сняла с вешалки свой баджу-курунг. Скомкав его, я вернулась в гостиную, где оставила Шахиру и Сюзанну, отодвинула от камина тяжелый экран и швырнула ненавистное платье в огонь.

– Вот теперь мы вернулись домой навсегда, – сказала я подруге, с изумлением наблюдавшей за мной, и заплакала.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.