22
22
А теперь, благородный читатель, давайте спросим путающегося автора: кто же все-таки, по его непросвещенному мнению, виноват в отступничестве, кто труслив и жесток — сам театр, Его железное величество, кровавая богиня Мельпомена или принимающие решения и пока не объявленные конкретные лица? В повести «Прощай, БДТ!» он упирал на то, что у Мельпомены грязная работа, что это она режет, как мясник, и тут ничего не поделаешь: терпи, страдай и жертвуй собой во имя искусства.
Удобная позиция, удобная… И никого не обидел, и сам не виноват!..
Но за широкой задницей Мельпомены все тогда и отсиделись — и передовой отряд горделивых членов, и ярые «прогрессисты», и беспартийная шваль — все как один поступились долгом памяти ради заспиртованной карлы в мавзолейной кунсткамере!..
Вижу, вижу, монолог грешит анахронизмами, но когда-нибудь пора и понять, и покаяться, лучше поздно, чем никогда, и, отвечая на вопрос без всяких уверток, сказать: «В этом больше всех виноват отщепенец Р., не взявший на себя никакой ответственности. А уж после него, в убывающей степени, остальные, то есть третьи, вторые и первые сюжеты, чем первее, тем невиноватее по причине сердечной преданности столетнему Ленину. А меньше всех виноват начальник пожарной охраны БДТ Андрей Рыдван…»
Из партии выходили двумя группами. Авангард сдал билеты завкадрами Алле Ахмеровой, и она снесла их в райком, на угол Фонтанки и Невского, во дворец Белосельских-Белозерских. Там нынче культурный центр и выставка восковых фигур, по примеру музея мадам Тюссо. Очень полюбили в России восковые фигуры, безопасные воплощения опасных людей…
Куда девались сданные передовиками партбилеты? Несведущие мнутся, отмахиваются ручкой, а сведущие молчат, как восковые…
Арьергард держался до самого ГКЧП и доверил партийные книжки Андрею Рыдвану; во-первых, тот всегда в театре, а во-вторых, у него — железный ящик для взносов. Качнет жизнь в одну сторону — билеты сданы, качнет в другую — вот они, достаты из ящика и опять у сердца. Кто-то сдал открыто и втихую забрал. Наибольшее расположение отсталого автора почему-то вызвали те, кто откровенно хранил билеты и верность идеям. Таких, если он не ошибается, было двое: артисты Иван Пальму и Сева Кузнецов.
Хранитель железного ящика, бывший детдомовец Андрей Иванович Рыдван встретил врага на белорусской границе. Он отвоевал всю войну, послужил начальником погранзаставы в Туркестанском военном округе и демобилизовался в звании капитана, вся грудь в медалях и орденах.
Андрюша досконально знал все театральные закоулки, подвалы, лестницы и чердаки. Соединяя в одном лице должности начальника пожарной охраны и гражданской обороны, он, как домовой, в любой момент мог объяснить назначение любых труб, кранов, шлангов, ящиков, лазов, главных и запасных защитных комплектов, подручных средств, назвать адреса бомбоубежищ и пути отхода.
— Андрей, если завтра война, какое у тебя предписание, где спасешь коллектив от смертельной опасности?..
— Не беспокойся, Володенька, станция Пестово Московской железной дороги примет с дорогой душой!.. В Пестове будет все как надо!..
Его привел или принял в театр Леонид Николаевич Нарицын, заядлый охотник и рисовальщик, сперва наш директор, позже — начальник управления культуры, тоже фронтовик, призванный со студенческой скамьи Академии художеств и закончивший войну в особых войсках.
Дежурная комната — напротив выхода на сцену, а актерская явка и лист расписок — чуть правей. Начальство и нас с добродушной улыбкой встречает Рыдван. Не помню случая, когда бы его не было в театре.
— У нас все в порядке, Леонид Николаевич! — бодро докладывал он идущему за кулисы Нарицыну.
— Все в порядочке, Владимир Александрович! — рапортовал он преемнику Нарицына Вакуленко.
— Все в полном порядке, Геннадий Иванович! — утешал бессменный Рыдван директора Суханова…
Кроме охраны и пожарки ему поручили возглавить еще один внутренний орган — «народный контроль».
Когда за спиной Андрея оказался ящик с партбилетами, степень его ответственности за театр резко возросла, и, несмотря на военный и пограничный опыт, он заволновался.
В тревожный августовский момент — все в отпуске, а по телевизору, соревнуясь с «Лебединым озером», трепещет ГКЧП, — Андрей дрогнул и бросился звонить на дачи партийцам из арьергарда.
— Что делать, ты мне прямо скажи! А ящик?! А билеты?! — кричал он.
Неизвестно, что и от кого он услышал в ответ, но в гараж вошел успокоенный и, оглядевшись, решительно сорвал цветные плакаты с изображениями голых девиц. Водители удивились.
— В чем дело, Андрей Иванович?
— Теперь у вас такого безобразия уже не будет! — сказал он и вышел.
Вот, собственно говоря, и все.
История российской государственности пошла своим путем, но августовская встряска привела к резкому обострению частных отношений между директором и заврадиоцехом, в которые опять оказался замешан Андрей Рыдван. Полного сценария событий не восстановить, но кое-какие свидетельства остались.
— Это довольно грустная хохма, — с обидой сказал Геннадий Иванович, — я ведь о людях плохо не говорю, но Изотов сочинил обо мне настоящий пасквиль!.. Представьте, вторая половина августа или двадцатые числа, театр закрыт, но я в театре, а Изотов на даче. Дачу он купил у Вали Ковель. Она была умная женщина и вовремя отказалась от месткома, а этот человек стал председателем вместо нее. Потом хотел стать замдиректора и очень лез в директора!.. Тогда, как ему казалось, он бы навел порядок! — Суханов уже не работал в БДТ и пестовал дорогую внучку, но прошлое в нем не унималось, так же как во всех нас. — Дача довольно далеко, на Волхове, а вся паника длилась примерно полтора дня. Он приехал с дачи и пустил слух, будто бы я позвал Рыдвана и приказал ему вооружить всех оставшихся работников! Зачем?.. Чтобы поддержать это самое ГКЧП!.. Вы представляете?! Но Рыдван — фигура подставная, а мной могли очень даже заинтересоваться!.. И тогда автор версии мог бы взлететь!.. Я вызываю Рыдвана: «Слушай, Андрей, а чем я мог вооружить людей?..» Рыдван говорит: «У нас два стартовых пистолета и несколько винтовок из „Тихого Дона“. Но ведь они — сверленые, Геннадий Иванович!..» Вот вам анекдот!..
В развитие темы он коснулся международного положения и вновь обнаружил политическую зрелость и государственный подход. Ошибся он лишь однажды, неосторожно спросив у Р., как дела. Тот, разумеется, завелся, заобъяснял, и Суханов по-отечески его предостерег:
— Экономьте себя, Владимир Эммануилович, обязательно экономьте!..
— Чепуха! — сказал на это Юра Изотов. — Насчет вооружения ничего я не говорил. Или Суханов бредит, или сильно испугался. Ну, понадеялись на партию, соскучились по дисциплине, ну, сорвал Андрюша голую девку в гараже, подумаешь, грех!.. Железный ящик стоит до сих пор… По-моему, на третьем ярусе… Парткома, Володя, нет, так же как и месткома. Но есть еще один железный ящик, и этот мне недавно притащили в студию. Там — все профсоюзные билеты, в том числе твой. И учетные карточки тоже… Гогин я решил сохранить, на нем фотография в двадцать три года, худенький такой… А еще принесли мое личное дело, все доносы на меня. Был такой сумбурный момент, менялся начальник спецотдела, полковник КГБ, и он говорит: «Юра, не теряйся, можешь все дела изъять и лишнее уничтожить». И в подарок приносит папку в полиэтиленовом мешке, все, в чем я обвинялся, а потом как бы реабилитация в мою пользу. Я подумал: покажу-ка своей подруге. А потом думаю, зачем это ей? Понес на помойку, в последний момент просмотрел, разорвал каждый лист на четыре части и бросил. Три дня назад. Так что этот кусок жизни, Володя, уже на помойке.
— Зря, — сказал Р. — Документ — вещь историческая. Некоторые уничтожили, а потом жалели…
— Понимаю, — сказал Юра. — Я первый раз увидел лицо отца, когда мне было за сорок. Привезли из Вологды. Родственники. Фотограф отретушировал, увеличил… Я смотрю, и он смотрит. Расстрелян в тридцать седьмом…
На восьмидесятом году жизни Андрея Рыдвана разбил паралич.
До этого он много лет ходил за лежачей женой, а Полина Алексеевна была женщина полненькая, и переворачивать ее, перестилать и все такое было нелегко. Но долг — счастливое состояние, как верная служба, как исполнение приказа, как знакомый путь. Она была медсестрой, вместе воевали, вместе служили в Каракумах, нажили троих детей…
Некоторым казалось, что с одним из бойцов охраны, Анной Ефимовной, женщиной красивой, статной и доброй, у Рыдвана многолетний роман, но театральный народ болтлив и держится скользящих нравов, а доброе отношение начальника с подчиненной, их товарищескую дружбу, ввиду болезни жены, могут принять за нечто. И Бог с ними, главное-то не в том…
— Главное, Володичка, — сказала Анна Ефимовна, — какой он честный! Честнее его человека не было! Он же трудяга и дружелюбный какой!.. Никто этого не чтит, а в данный момент таких людей не хватает… После него уже четвертый начальник… Все Андрюшу часто вспоминают…
Умирал он в июле 98-го, во Пскове, в домике дочери, когда театр был на гастролях. Дочь служила в церковном хоре и побежала к батюшке. Хотя Андрей веры не знал, но и не отрицал, на все пошел с охотой. Батюшка его соборовал, и все церковные почести ему отдали. А жена Полина Алексеевна сказала: как хотите, везите меня на могилу. На носилках, на машине. Надела костюм. На руках донесли.
И через два месяца похоронили рядом…
Майя умирала первой, и Сеня ходил за женой как за маленькой, пытаясь скрасить последнее время. Вообще-то ее мучили почки, но тут вдруг запрыгало давление, а она не соглашалась лечь в больницу. Потом случился гипертонический криз. Потом перестало работать сердце…
Так вышло, что, не сговариваясь, они успели вспомнить самое начало: парадное вступление красноармейцев в Прибалтику и то, как он шел, время от времени поворачиваясь спиной вперед и лицом к своему оркестру; их случайную встречу на площади, когда он взял ее за руку и все стало ясно.
Сеня сидел у ее постели, они ненарочно встретились взглядами, и теперь она прикоснулась к его руке…
Потом он ухаживал за тещей, которая в свои восемьдесят восемь сломала шейку бедра.
Потом похоронил ее рядом с Майей…
— Одиночество, Володя, — сказал он. — Остался в полном одиночестве…
Они столкнулись на Литейном и не могли разойтись.
— А дети? — спросил Р.
— Дочка в Израиле, одна, то есть с ребенком, очень тянет к себе… А сын… Формально говоря, подвизается в каком-то театре. У нас же «окно в Европу», так он выскочил в это окно. Живет в Голландии, имеет в виду Германию. Развелся, оставил жену с дочкой. Женился на девочке со своим ребенком, и у них родился сын. Вообще говоря, надо подбивать бабки, — он засмеялся. — Не деньги, нет, я говорю, пора закрывать лавочку, и я понемногу забираю в сторону, понимаете?..
— Хотите уехать к дочке?..
— Вопшем, хотел… Продал дачу, машину, гараж… Думаю, надо жить для детей, внуков…
— Господи, и вы туда же! — не выдержал Р. — Сидеть в канотье на пороге чужого дома!.. Маэстро, вы ведь всю жизнь в деле!..
— Да, вы правы, когда дошло до дела, я подумал про это и решил: «Нет, не поеду!». Слишком много хвороб. Насколько меня хватит, не знаю. Честно говоря, немного трушу… Надо съездить к сестре в Астрахань…
— А театр?..
— Ну что вам сказать? Работа не очень интересная, это вам не при Гоге. Не шибко… Я живу, потому что очень люблю музыку и у меня большая коллекция. Смотрю видик, слушаю «Хитачи». Система работает! У вас тоже? Знаете, Володя, приходите ко мне! Послушаем что-нибудь или посмотрим какой-нибудь мюзикл. Недавно меня навестил Заблудовский, мы с ним слушали «Кандида» Бернстайна. Это — по Вольтеру, вам было бы интересно, я же знаю. Потом, у меня есть «Кармен» с Пласидо Доминго. Между прочим, там такая необычная Кармен, ни на кого не похожа! Артистка мюзик-холла, представляете? Постановка Франческо Рози… Знаете, когда оперу переносят на пленэр, она немножко теряет условность, а натура как-то отвлекает. Вопшем, вопрос спорный, но я — за!..
— А «Чио-Чио-сан» у вас есть? — спросил Р.
— Два варьянта! — Он сделал цезуру и сказал: — Переписываюсь с Иосико, вы, конечно, ее помните. Она замужем, у нее двое детей… Чудные дети… Кстати, Володя, недавно я опять читал о Блоке. Отчего он все-таки умер?.. Легкие?.. Нет… Сердце?.. Сорок один год, вы подумайте!.. Существует подозрение насчет нехорошей болезни…
— Семен Ефимович, вы знаете хорошие?..
— Хороших, конечно, не бывает, но все-таки… С женой он не жил, но были же другие женщины. Так отчего он умер, как вы считаете?..
— По-моему, он умер от ужаса, — сказал Р. — Понял, с кем был… И на что тратил последние силы…
— Вы думаете, театр тоже виноват?.. Нет?.. Володя, вы рассуждаете с общих позиций, а я имею в виду медицинский аспект.
Он не знал, что предстоит ему самому. И хорошо, что не знал.
Услышав, что Блок при смерти, Ахматова примчалась из Царского Села и вечером была на Пряжке. Ни увидеть, ни проститься, но ей передали, что перед кончиной в бреду он сказал про нее: «Хорошо, что она не уехала».
Реплику сообщила Мария Сакович, доктор Больдрамте, хорошо знакомая Ахматовой. Все последние дни Сакович не отходила от постели Блока…
На другой день Анна снова была там и в день похорон с толпой провожающих прошла весь путь.
Белый на панихиде 8 августа «узнал лишь Ахматову (в черном трауре, в креповой, густой вуали)» и предположил, что «она очень огорчена».
Никто и догадаться не мог, что она чувствовала на самом деле…
Блок был неузнаваем. Собираясь делать посмертный портрет, Анненков долго не мог приступить, потом записал: «Перемена была чрезвычайна. Курчавый ореол волос развился и тонкими струйками прилип к голове, ко лбу. Всегда выбритое лицо было завуалировано десятидневной бородой и усами. Перед положением в гроб Блока побрили…»
Отношения Александра Александровича с церковью были непростые: он служил у большевиков, а эти начали шлепать священников с восемнадцатого года. Митрополит Вениамин с близким окружением был расстрелян в том же 21-м, и, хотя в Александро-Невской лавре есть его надгробие, владыки Вениамина там нет.
Верующие поминали убиенных как великомучеников, и Ахматова не могла этого забыть.
«Отпусти, Господи, рабу Твоему Александру аще согреших!..»
День похорон оказался тяжелый и душный. От Пряжки до Смоленского, где покоились предки матери, долго шли пешком, а Блока несли на руках, в открытом гробу. Через Николаевский мост. Через весь Васильевский…
На этом пути она узнала об аресте Гумилева.
Отпевали не в церкви Смоленской иконы Божией Матери, что внутри кладбища и напротив часовни Ксении Блаженной, а перед самым входом, в церкви Святого Воскресения, которой теперь нет. У могилы речей не было.
«Прими, Господи, душу усопшего раба Твоего Александра, Владыко», — просила она вместе с молящимися.
Группа артистов положила на гроб пунцовую розу и белый крест.
Нина Флориановна Лежен сказывала Р., что розу и крест принесли наши, а Анна Андреевна назвала артистов театра Гайдебурова. Он носил имя Передвижного и, в отличие от Больдрамте, по мере сил сохранял независимость от большевиков…
После похорон Ахматова написала «А Смоленская нынче именинница…», словно не своею волей отпуская грехи и обеляя «Александра, лебедя чистого». Как будто Смоленская заступница поручила это именно ей…
Ахматовский отрывок «Пушкин и дети» артист Р. прочел в феврале, а план юбилейного вечера, где он был назначен чтецом «Поэмы без героя», Ахматова составила в марте того же 65-го, стало быть, чтение отрывка не оттолкнуло. Сумел бы Р. прочесть в то время «Поэму без героя»?..
Автор почему-то сомневается, но ему вдвойне интересно, чем руководствовалась Анна Андреевна. Не модой же на Р. и его «Гамлета»… Чем тогда?..
Тем, что прибыл из Ташкента, «Константинополя для бедных», который стал «волшебной колыбелью» поэмы?.. Что-то здесь есть, но этого мало…
Оттого, что думала о новой форме поэмы, приближающей ее к драме?
Оттого, что Р. не чтец, а актер, и карнавальная многоликость «Поэмы» требовала многоголосья, как в «Гамлете», которого он играл в одиночку?..
Или потому, что не только актер имеет отношение к стихам, а за всеми голосами должен звучать единый авторский голос?..
Или просто оттого, что заболела дорогая ей Нина Антоновна Ольшевская и поневоле понадобилась замена?..
Но ведь подумала о нем, подумала!..
Спасибо вам, Анна Андреевна!.. Ни за одну роль никому не кланялся, а за эту, несыгранную, низкий поклон…
— Вы верите, что «Гамлета» написал актер?.. Вы всерьез думаете, что актер мог все это написать? — она искренне недоумевала.
Артист Р., в свою очередь, пожимал плечами, уверенный в обратном. Актер Мольер тоже недурно писал, и это не требовало доказательств. Втайне Р. болел за честь мундира и, не показывая Ахматовой, писал стихотворный цикл «Театр „Глобус“». В его стихах, как «пузыри земли», булькали аллюзии, связанные с родным БДТ и бесстыдным временем, а Шекспир был артистом до мозга костей.
Так же, как у Юрия Домбровского в повести «Смуглая леди сонетов». Домбровский в своих письмах к Р. стихи о Шекспире хвалил и агитировал добавить к циклу балладу о черте в Стратфорде, для чего присылал роскошные выписки из старинной книги В. Фулька. Книга называлась:
«Приятнейшее путешествие (прогулка) по саду созерцания природы, которая позволит нам исследовать естественное происхождение всевозможных метеоров — огненных, воздушных, водяных и земных, к которым принадлежат огненные звезды, падающие звезды, небесные огни, гром, молния, землетрясения и т. д. Дождь, роса, снег, облака, родники и т. д. Камни, металлы и почва.
Господу во славу, людям на пользу. Лондон, 1640 г.».
— Вы обращали внимание на то, что все подписи на документах разные? — спрашивала Анна Андреевна. — Как это могло быть? Образованный человек, знавший все на свете, не знал, как пишется собственное имя — Шакспер или Шекспир?.. На показаниях суду так, а в свидетельстве о покупке дома — иначе?.. А завещание вы читали?.. Он оставляет жене «вторую по качеству кровать», да еще с «принадлежащей к ней утварью»!.. Нет, вы только подумайте!.. Ахматову покидала обычная невозмутимость, она вставала из-за стола, делала два-три шага, повторяя возмутительное распоряжение о кровати, и смотрела на Р. так, как будто это он так ужасно обошелся с женой. Чего же еще можно ждать от артиста?..
Данный текст является ознакомительным фрагментом.