14

14

В храме тысячеоднорукой богини Канон Анта Журавлева просила уложиться за десять минут, тогда коллектив успевал «еще в одно местечко». А задержавшись, мы могли рассчитывать на высокую помощь. На то у богини и столько рук, чтобы давать добро всем. Для искупления грехов нужно было последовать другому божественному примеру и девять лет просидеть в пещере, скрестив ноги и отдаваясь самосозерцанию. Следовало смотреть в себя. Но «там» артисту Р. открывалась слишком неприглядная картина.

А как быть с приказанием поторопиться, если все здесь велит не спешить, отречься от внешнего мира и хоть в чем-то уподобиться цветку лотоса, символу рая? И, с другой стороны, если такой красивый цветок, как лотос, растет в болоте, то человек должен терпеть все. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» О благодетельном чувстве стыда Р. и захотелось побеседовать с кем-нибудь из своих…

— «Отречемся от внешнего ми-и-ра», — запел Волков, выходя из храма, но Розенцвейг посмотрел на него так, что Миша умолк.

— Знаешь, Басик, — сказал Р., настроенный на раздумье, — я тут говорил с одной японской аспиранткой…

— Хорошенькая? — перебил Бас.

— Изящная, — уточнил Р., — но я не об этом, она филолог…

— Подожди, — наступал Олег. — Это та, которую тебе прислали в подарок?

— Не повторяй глупые слова, — сказал Р. и попробовал объяснить, как он встретился с изящной Гие, аспиранткой профессора Хоккё.

— Знаю, — перебил Бас, — это та, которую ты отпустил просто так…

— Нет, — уже сердясь, ответил Р. — Я отпустил ее, когда узнал, что все Басилашвили — скрытые японцы, а ты — глупый последыш великого Басе…

— Подожди, — не унимался Бас. — Я знаю, что я — потомок великого рода, но какого Басе имеешь в виду ты?..

— Ну вот, — сказал Р., — это и есть признак вырождения. Твоя мама составляла словарь языка Пушкина, а ты не знаешь, кто такой Басе.

— Басе — это я в Японии, — сказал Басилашвили.

— Дошло наконец, — сказал Р. — Если бы ты выучил два стихотворения Басе по-японски, тебя бы носили на руках по всему Хондо…

— Меня и так носят на руках, — сказал Бас. — Но это секрет.

— Разумеется, — сказал Р., — но аспирантка профессора Хоккё занималась проблемой стыда в японской литературе и сказала мне страшную вещь: «Если жизнь длинна — растет стыд», понимаешь?.. Это почти то же самое, что говорил Ханов: «Стыдно быть старым артистом». И японцы с китайцами считают, что лучше всего умереть, не дожив до сорока…

— Эту возможность мы с тобой уже упустили, — сказал Бас.

— Да, — сказал Р. — Нам остается только стыд.

— Конечно, — сказал Бас, — особенно если ты отпустил ее просто так…

— А ведь у тебя был шанс, — сказал Р. — Когда ты простудился на съемках у Рязанова и собирался дать дуба в обкомовской больничке. Я с Гогой приехал к тебе, а ты как-то вырубался…

— Я помню, — сказал Бас, — но мне уже было больше сорока…

Это было года за три до Японии. Проезжали мимо дома на Пушкарской, откуда отправился в эмигрантское плавание артист Лёскин, и Р. сказал:

— Пусто без Бори…

— Да-а-а, — философски протянул Товстоногов, хотя эту пустоту он чувствовал не так остро, как Р.

— А виноват Игорь Горбачев, — сказал Р. — Это ему не простится.

— Да?.. Вы так считаете?.. Почему?..

На город наступала весна, и Гогина «Волга» разбрызгивала лужи. Расслабленный после репетиции, Мэтр сидел за рулем в кожаном полупальто и элегантных черных перчатках.

— Вы не помните? Обещал взять Борю в Александринку, для ухода ему увеличили зарплату, и вдруг Игорь его не берет. Всю жизнь дружили домами, сыграли тыщу концертов… Это было предательство.

— Мне кажется, там был против директор, — сказал Гога.

— Ну и что? — сказал Р. — Разве худрук не мог настоять на своем?..

— Он не хотел обострять отношений, — объясняюще сказал Мэтр.

— Но это и было предательством, — сказал Р.

— Ну конечно, — наконец согласился Гога. — Разве я говорю, что нет?..

— И это не пройдет бесследно. За это он поплатится…

— Вы считаете? Как же? — с искренним любопытством спросил Мэтр.

— На главном суде, — уточняюще сказал Р., как будто имел в виду народный суд Куйбышевского района.

— Если бы это было так, — с сомнением сказал Товстоногов…

Теперь, когда Игорь Горбачев умер, намаявшись от тяжелой болезни, Р. только и остается просить о прощении его неблизкую тень. Тогда он кипел обидой за друга и не думал о заповедях. Он считал, что вправе судить. До сегодняшнего дня на глазах у растерянного рассказчика Р. продолжает грешить схожими ошибками, и в Прощеное воскресенье автор едва успевает звонить всем и каждому, кто подвергся суждениям возбужденного либерала…

А в Риге Мастер был другой, как будто они с Р. поменялись ролями.

— Смоктуновский дал интервью какой-то одесской газете, — кипел он. — Ругал Ефремова за то, что тот помешал ему хорошо сыграть!.. Смоктуновский плохо сыграл Иванова, потому что Ефремов не давал ему сесть!.. Как вам нравится?.. Что это? — Р. молчал, и Товстоногов с нескрываемым гневом закончил: — Я выступил об этом на коллегии министерства… Или уходи из спэктакля, или не продавай режиссера!..

Откуда у него взялась одесская газета? Случайность или кто-то принес в зубах, заранее зная реакцию? Р. показалось, что в Мастере продолжали жить давние обиды. И болезненные разрывы так и не зажили в нем.

Только бы и он успел простить при жизни!..

Розу Сироту простил, а остальных?.. Не знаю…

Ну хорошо, а ты, артист Р., белый клоун с пощечиной, ты успеешь?..

Все-таки прямой и простейший смысл словосочетания «гастрольный роман» — это роман, случившийся на гастролях, и то, что, независимо от деталей, произошло между композитором Р. и девушкой Иосико, представляется автору пляшущим светлячком, блуждающим фокусом повествования, который то покажется на поверхности, то спрячется в глубине. Да, да, встреча в поездке, дорожный сюжет, случайная радость, временные и легкомысленные отношения действующих лиц. Понимаешь, читатель? Затянувшиеся танцы под местный оркестр, ночное провожание прекрасной подруги, укромная ласка и хищный поцелуй на пороге чужого дома, лунная дорожка на воде, звездный пустяк… Никаких имперских амбиций, советских опасений, отягчающих последствий… Радужное беспутство, волшебный грех…

Но почему это не совсем подходит к случаю и не укладывается под стеклышко в красивую рамку простого дорожного приключения?..

Потому что так нестандартны герои?.. Или оттого, что действие протекает на фоне волшебной горы, в обители древних тайн?.. Или грамотная память намекает, что этими двумя овладело другое чувство, сродни тому, что уже знакомо по «Даме с собачкой» Чехова или «Солнечному удару» Бунина?.. Впрочем, наше ли дело искать аналогии? Посмотрим, посмотрим, что произойдет дальше и какие случатся последствия…

У двух других гастролеров тоже возникли нежные отношения с японскими девушками, но их путевые романы обнаружились двадцать лет спустя и почти случайно; интимные эпизоды счастливцы держали про себя.

— Раньше я бы про это даже не намекнул, — сказал один. — Теперь — другое дело… Теперь пиши обо всем, можешь называть мое имя…

— Ты в этом уверен? — спросил удивленный автор. — Имя можно скрыть. Или зашифровать…

— Нет, — сказал он. — Зачем? Это было целью поездки… Не шмотки, не техника, а близость с японской женщиной… Хочешь — назови!..

— Я не знал, что ты такой романтик, — сказал Р. — У тебя настолько доверительные отношения с женой?

— Да, конечно, — подтвердил смельчак. — Теперь это прошлое. А умные женщины смотрят только вперед. Я молчал не из-за нее, сам понимаешь!..

И автор, пожалуй, назвал бы его, если бы ему разрешил тот, второй, который и был творцом нежного приключения. Но тот, второй, без спросу и времени ушел в холодные подземные жилища. И потому, что артист Р. бывал его конфидентом и составлял солидарное алиби, он обозначит счастливцев только алфавитной литерой. В гулком помещенье нашего романа важен не столько факт, сколько его солидарное эхо. К чему здесь грешная новость для бедной вдовы? Пусть в ней бродят лишь теплые сомнения…

Одну из японских девушек звали Алихо, а другую — Айсо, и обе они так же, как В. и М., стремились к экзотике. Впрочем, это стремление могло быть вызвано более глубокой причиной: то ли они бунтовали против вековечных устоев, то ли скучали о другой воле. Во всяком случае, обе они были заражены жаждой интимного сближения с европейцами, понимая любовь как влечение и искусство самой жизни.

Скажем так, и это был род ностальгии, но если В. и М. устремляли горящие взоры к Стране восходящего солнца, то студентки из Токио смотрели в сторону европейского заката, то есть на запад. «О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, / Пока не предстанет небо с землей на страшный Господень Суд», — писал певец британского империализма Киплинг и, как показали ужасы нового века в Нью-Йорке и Москве, был прав не только по-своему, но и по-нашему. Впрочем, и Киплинг спорил с собой: «Но нет Востока и Запада нет — что племя, родина, род, / Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?»

Так они и встали лицом к лицу, а потом лицом к лицу легли…

На рассвете, когда пришла пора расставанья, в бумажный домик вошла тень странника Басе и нашептала нашим молодцам: «Запад или Восток — / Всюду одна и та же беда. / Ветер равно холодит…»

Алихо была русисткой, Айсо изучала языки Скандинавии, и после одной из токийских премьер девушки пригласили В. и М. к себе в гости, так как снимали общее жилье. М. и В. не впервые объединяли гастрольные усилия ввиду того, что их экзотические желания часто совпадали.

— Ты знаешь, что такое кудзусутуани? — спросил В. — Это очень длительный оргазм, который умеют вызывать индийские женщины. Мы познакомились в Дели с двумя индианками. Или индусками? Нет, индийками…

— Индейками, — сказал Р., — но вернемся в Японию.

— Давай, — согласился В. — У меня сложилось впечатление, что у японок что-то вроде комплекса по отношению к европейцам. Может быть, это связано с Йоко Оно и Джоном Ленноном. Понимаешь, японская девушка и всемирно известный музыкант… Культовый роман. Можно представить, как завелись молодые японки… И Айсо, и Алихо говорили об этой паре…

— А Иосико? — спросил Р.

— Ну, она в основном говорила с Сеней… М. играл у нас роль супермена, а я — крестьянина. Герой и простак, понимаешь?.. Вообще-то он мной прикрывался, идет, мол, меня сопровождать… Приехали в игрушечный домик, сняли ботинки, вошли. Они переоделись в кимоно, угостили саке и легкой закуской. Посидели на полу, поболтали. Плохой английский, плохой русский. Шутки, поклоны… Как будто они — гейши, а мы — господа… Они молодые, и мы кажемся себе. И разошлись по комнаткам… Комнатки крохотные, в каждой по цветку, компьютеру и свернутой постели на полу… А между ними — бумажная стеночка с рисунком… Большой иероглиф, не знаю, что он означал… Высокий черный квадрат, как будто окно, а внутри квадрата — крест… Он остался с Алихо, а мы с Айсо вышли и задвинули за собой бумажную стеночку… И нам, и им все было слышно, и обнимались, как умели… Я говорил ей: «Моя экзотика!..» Она повторяла за мной… Когда стало светлеть, отвезли нас в гостиницу… И возвращались не один раз… Потом Айсо улетела в Стокгольм, а мы укатили в Осаку… Иногда кажется — это любовь… А иногда — искусство цивилизованного человека. И он низводит его до нуля или совершенствует до сумасшествия…

— Они больше не появлялись?

— Нет. Я слышал, Айсо вышла замуж за шведа и у нее трое детей… Когда улетали из Ниагаты, Алихо приехала провожать и сказала про Иосико и Сеню: «Она полюбила его смертельно…» Нет, не так… «Она любит смертно его…» Вот… Так она сказала…

Здесь автор считает нужным отметить, что не только «запорожец» 07–42 ЛЕО, первая машина, купленная композитором Розенцвейгом С.Е., имела номер, складывающийся в число тринадцать, но и все последующие номера, как ни старался он этого избежать, составляли ту же чертову дюжину. Последний «жигуленок» значился в ГАИ под знаком 13–00, и гараж ему достался на улице Братьев Васильевых, 13. Это к слову. Вернее, к тому, что артист Данилов, близкий композитору Р., любил повторять выражение философа Декарта: «Миром правит число».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.