XIX

XIX

Петр Степанович отдавал работе над задуманной повестью все свободное время, уж очень ему хотелось выбраться на свой собственный остров Визе. Правда, дело двигалось не так легко, как прежде, видно про себя писать легче, про знакомое. А в этих лабораториях научных он и не был никогда, один раз только в Харькове заходил в институт Эрлиха, но там все – по медицинской части, и запомнился больше всего сильный запах, тоже медицинский, какой-то, карболки, что ли… Впрочем, Петр Степанович планировал побывать в каких-нибудь серьезных, может быть, даже секретных лабораториях, надо только найти нужные знакомства, а лабораторий таких в Харькове было полно, в этом Петр Степанович был уверен. Не зря ведь ходили слухи о немецких шпионов, проникших в эти лаборатории.

По причине причудливой служебной карьеры Петра Степановича семейство его не раз меняло местожительства, но все больше кочевали по Харьковской области – из одного районного городишки в другой. Со времен студенческой своей молодости привязан был Петр Степанович к Харькову любил ездить туда по служебным делам – без дела-то редко приходилось, с обидой принял перенос столицы в Киев. Сейчас вот дети подрастали, старший уже начинал задумываться, где дальше учиться, после десятилетки, – где же, как не в Харькове?

– В Киев молиться ездить хорошо, а не учиться, – говорил Петр Степанович надменно.

Петр Степанович снова и снова перечитывал то, что успел написать, но не с таким удовольствием, как прежние свои сочинения. Иной раз даже морщился, как от чего-нибудь кислого, лимона, например. Шлифовать много еще надо было, – а где взять время? Хоть подросшие дети и не требовали уже такого внимания, как прежде, а дел домашних не убавилось. Катя все чаще жаловалась на слабость, ее тянуло прилечь, не могла уже, как раньше, весь день возиться на огороде, а без огорода, на одно жалованье Петра Степановича, им трудновато было бы прожить. Так что теперь ему тоже приходилось там копаться. Тревожило здоровье Кати Петра Степановича, возил он ее в Харьков на консультацию, были даже на приеме у профессора в Рентгеновском институте на Пушкинской улице. А лучше не стало.

Неужели и на этот раз не доведет Петр Степанович свой труд до успешного окончания, и заветный остров окажется несбыточной мечтой, как и все остальные, давно рассеявшиеся? Нет-нет, на этот раз он решил не отступать.

В студенческие годы Петр Степанович с большим уважением относился к физике и химии, читал по ним даже больше, чем полагалось студентам, да ведь это когда было! Научно обосновать идею невидимости – с этим он испытывал затруднения. И Петр Степанович решил, что не станет слишком углубляться в этот вопрос, а больше будет писать о политике – разумеется, в духе времени. Да и его героям пора было задуматься о политике, они это чувствовали. Чем успешнее шла их работа, тем чаще они обсуждали свои дальнейшие планы.

– В первую очередь, следует ознакомить с нашими делами органы госбезопасности, – предложил Роберт. – Они смогут тогда в два счета покончить с троцкистами всех мастей.

– Я с этим не согласен, – возразил очень спокойно Борис Спиридонович. – Сначала давайте сами на практике воспользуемся невидимостью, чтобы убедиться в ее силе, а потому же…

– Видите, товарищи, – перебил брата Федор Спиридонович, – мне представляется, что самым трудным делом будет разрешение вопроса правильности наших действий. Я сейчас сомневаюсь вот в чем. Наши вожди идут в открытый идеологический бой с буржуазией, поставив ясно и определенно вопрос «Кто кого?». Не станут ли наши действия рожном против политики партии?

– Вот я же и говорю, – пояснил Борис Спиридонович. – Кто знает, как там органы безопасности расценят наше дело, а потому лучше пока никого не посвящать в наши тайны и действовать самостоятельно. Пусть потом диалектический материализм разбирается в нашем деле!

Роберт не соглашался с братьями и стоял на своем.

– Органы госбезопасности оценили бы силу невидимости, посоветовались бы с вождями и, может быть, использовали бы эту невидимость в широком масштабе. А так… если мы будем действовать втроем… Напоминает просто кучку террористов.

– Палка о двух концах, – сказал Федор Спиридонович. – Логически вы, Роберт, правы. Конечно, следовало бы передать тайну силы невидимости государству. А с другой стороны, жаль, ибо мы тогда будем играть в этом деле второстепенную роль, превратят нас в техников, устранив от идеологической стороны дела. Мне бы хотелось внести такое предложение: давайте пока действовать самостоятельно и осторожно. Взвесим практически силу невидимости заграницей, внутри нашей страны, а потом уже детально обсудим дальнейшие пути.

На том и порешили и стали обдумывать способы незаметно пробраться заграницу. К счастью, Роберт, будучи авиационным механиком, великолепно мог управлять самолетом, и это подсказало друзьям простейший путь. Последовали события, описанные Петром Степановичем в главе «Странные происшествия на аэродроме».

Аэроплан был полностью готов к отправке. Летчик Файн и бортмеханик Шепель шли к приготовленной для них машине, но, когда до нее оставалось шагов 50–60, вдруг с изумлением увидели, что на ней сам собой заработал пропеллер, а затем их аэроплан без всяких пилотов разбежался по гладкому полю аэродрома, оторвался от земли и плавно поднялся в воздух…

Файн несколько секунд стоял в оцепенении, потом перевел взгляд с улетавшей машины на Шепеля.

– Что такое!? – с ужасом не то спросил, не то воскликнул тот, вытаращив глаза. – Ты заметил? Заметил, что он са-ам улетел?

На месте, где только что стоял аэроплан, лежала какая-то книга, неизвестно откуда взявшаяся. Файн поднял ее и прочитал: «Александр Беляев. Звезда КЭЦ». В растерянности он полистал книгу и вдруг обнаружил на одной из страниц какую-то запись карандашом. Он впился в нее глазами.

«Т. Файн! Мы, кандидаты в небожители, решили воспользоваться вашей машиной для перелета с Земли на КЭЦ. В случае неудачи машину возвратим в целости. Не волнуйтесь»…

Начальство аэродрома, посовещавшись, решило не оглашать происшедшего, а посвятить в это дело только органы НКВД.

Каково же было удивление всего аэродромовского коллектива, когда через восемь дней после происшествия, вечером, самолет Файна и Шепеля приземлился на аэродроме – и снова без летчиков. К нему сразу бросилось несколько человек, но они нашли лишь записку: «Первая проба полета на звезду КЭЦ неудачна. Возвратились благополучно. Не делайте шума – для нашей страны это невыгодно».

Райком немедленно собрал весь коллектив и при закрытых дверях долго на все лады обсуждали эти странные происшествия. Никакого решения не приняли, кроме того, что договорились не распространяться о случившемся и ожидать дальнейших событий.

Все это, конечно, было только началом. Побывав невидимкой на заседании райкома, Федор Спиридонович убедился, что загадочные события решено не предавать огласке, и развернул бурную деятельность по использованию невидимости в интересах социализма. Петр Степанович с увлечением описывал беседу между невидимыми Федором Спиридоновичем и Робертом где-то на лужайке под Кенигсбергом, куда они приземлились во время очередного перелета на угнанном немецком моноплане.

Чемодан со съестным сам по себе медленно перенесся из кабины моноплана, лег на траву, раскрылся, и из него сами собой стали выкладываться разные яства и даже бутылка портвейна. Коробка консервов стала распечатываться как бы висящим в воздухе складным ножом, потом в нем открылся штопор и стал ввинчиваться в пробку… Невидимые же люди вели между собой такой разговор:

– После аэропланов, Роберт, надо будет начать пускать под откос товарные поезда.

– А в какой стране начнем? – спросил голос Роберта.

– Конечно же, в Германии! – воскликнул голос Федора Спиридоновича. – Машинистов и кондукторов будем спихивать с поездов, чтобы человеческих жертв не было, чтобы к нам не подкапывались. Потом будем опускать их военные корабли на дно.

– Я слабо знаком с тем, как осуществлять потопление военного флота, – раздался голос Роберта.

Рюмка портвейна поднялась в воздух и опрокинулась, после чего голос Федора Спиридоновича объяснил:

– Проберемся на броненосец, изучим технику и…

– Конечно, – согласился Роберт.

– На аэропланах не умели же летать, а теперь летаем как заправские летчики…

Некоторое время спустя чемодан с провизией сам водворился в кабину аэроплана, заработал мотор, завертелся пропеллер, и аэроплан, немного разбежавшись по траве, взлетел плавно в воздух, накреняясь крыльями то вправо, то влево, пока не выровнялся окончательно.

Федор Спиридонович Морейко не бросал слов на ветер, и вскоре мир стал свидетелем событий загадочных и невероятных.

Во всех странах взволновалась общественность. Еще бы не взволноваться: из Германии в СССР улетают аэропланы без пилотов, и уже сорок два аэроплана приземлились на разных аэродромах – в Киеве, в Харькове, в Москве, а 11 – почему-то в Архангельске. В комиссариате иностранных дел не знают, как поступать с этими аэропланами. То же происходило и в Италии, но аэропланы – около сотни – сами собой перелетали и садились в разных городах Испании. На каждом аэроплане было наклеено обращение: «Революционная Испания! Примите маленькое возмездие за разрушения и кровь, пролитую гордым народом в борьбе против фашизма!» В последнее же время много заговорили в печати о волнениях в Германии, где начали гибнуть целые составы поездов, военные пароходы, подводные лодки и т. д. Разносились слухи, что на одном из военных аэродромов вдруг ни с сего, ни с того, загорелось одновременно 152 аэроплана. Слабый авторитет Гитлера, опирающийся на репрессии и демагогию, превратился в посмешище, и фашизм держался на волоске.

Обо всех этих непонятных явлениях много писалось в газетах, но еще больше передавалось из уст в уста. Рассказывали, что Муссолини вынужден был уйти из банкета[12], где от времени до времени в лицо ему кто-то бросал скатанные шарики хлеба. Будто бы английскому королю напустили в постель такую уйму блох и клопов, что прислуга и придворные не знали, что делать. К тому же королю кто-то в кушанья и в вино подсыпал нафталина, и положение короля оказалось критическим: блохи и клопы не дают спать, а есть ничего он не может из-за нафталина. Блохи, клопы и нафталин стали специальным вопросом в палате лордов, но и тут дала о себе знать невидимая сила. Не успели лорды сделать еще и двух запросов, как все благородное собрание начало чесаться. Сначала чесались отдельные лорды, и незаметно, потом стали почесываться все, а через десяток минут в палате стало твориться что-то невообразимое. Лорды чесались с таким остервенением, что галстуки и воротнички посползали набок, а лорд Чемберлен не постеснялся даже расстегнуть брюки и запустить обе пятерни так глубоко к коленкам, как будто собрался утонуть в брюках. Пока чесались в палате лордов, тот же вопрос стали обсуждать в палате общин. Вот на этом заседании Ллойд-Джордж и произнес последнюю свою речь – «О блохах и клопах». Все эту речь читали, и она была последней речью старого льва-политика, ибо, придя домой, он помолился богу, лег в постель и умер, ничего не сказавши перед уходом в преисподнюю.

Изумление перешло все границы, когда из газет узнали, что японского микадо кто-то сделал невидимым, оставив видимыми только голову, руки и ступни ног. Писалось, что микадо находится на излечении у профессора Бурденко, которого советское правительство отпустило по особой просьбе японского правительства, а некоторые утверждали, что Чан-Кайши думает послать советскому правительству ноту с просьбой отозвать Бурденко, желая, видимо, чтобы микадо и дальше оставался в таком изуродованном виде.

Непонятные вещи происходили и в СССР. Недавно в органы госбезопасности поступила записка о готовящемся покушении на одного из членов Политбюро, а когда органы госбезопасности нагрянули в указанное место, то действительно застали врасплох около сотни отъявленных террористов, связанных с гестапо.

На тайных правительственных заседаниях обсуждали, что делать дальше? Одни запрашивали Уэллса о Гриффине, желая выяснить, фантазия это была или действительно Гриффин существовал, другие предлагали самые хитроумные проекты искоренения странных и дерзких невидимок, третьи, ничего не понимая, агитировали за объявление войны СССР. Ни одна газета не выходила без сообщений о проделках шайки невидимых людей.

Техника невидимости все более совершенствовалась, этим занимался Борис Спиридонович, организацию же действий армии невидимок, становившихся все более многочисленными, взял на себя его брат Федор. У Бориса Спиридоновича, между тем, появилась новая забота. Он так увлекся научной работой, что совсем забросил свою жену Марфу Петровну, за которой стал увиваться их общий знакомый, одинокий доцент Петрушевич. Он вечно околачивался у них дома, и, видимо, Марфа Петровна находила его интересным собеседником. Возвращаясь поздно вечером из лаборатории, Борис Спиридонович нередко заставал их за чайным столом и вынужден был не без раздражения включаться в их разговор, который подчас приобретал неожиданную остроту, в таком, например, духе.

– О чем вы здесь разговор ведете? – спросил Борис Спиридонович, особенно не обращаясь к Петрушевичу.

– Сейчас модно говорить о невидимках, – ответил Петрушевич.

– Общество в опасности из-за этой шайки, – вмешалась в разговор Марфа Петровна.

– Общество социалистическое в безопасности, – поправил ее муж, – а общество фашистское в ба-альшой опасности!

– Это вы верно подметили, Борис Спиридонович, – заметил Петрушевич, – так как эти невидимые люди направили свою деятельность исключительно в пользу нашего Союза. По всей видимости, группа невидимых людей организовалась у нас, а не заграницей.

– Может быть, и у нас, – согласился Борис Спиридонович с самым нейтральным выражением лица.

– Говорят, что позавчера в Большом театре по главному проходу партера в воздухе пронесся роскошный букет цветов, доплыл в воздухе до оркестра, потом перепрыгнул через оркестр и упал к ногам Козловского, – рассказывал Петрушевич, обращаясь одновременно к Борису Спиридоновичу и к Марфе Петровне. – И это уже не кажется удивительным! Если аэропланы летают без людей, то почему бы и цветам не падать к ногам артистов?

– Проблемы невидимости – ба-альшое дело… – задумчиво произнес Борис Спиридонович. – Если обыкновенным путем социализм будет завоевывать мир, то времени и воды утечет много. А если люди используют невидимость – в десяток лет! Москва станет столицей земного шара. Тогда, может быть, и ты, Марфуша, сделаешься патриоткой Советского Союза.

– Разве я одна не верю, что советская власть когда-либо овладеет всем миром? Пиктов это не верит! – довольно ехидно сказала Марфа Петровна.

– Я, во всяком случае, не верю, – встал на ее сторону Петрушевич. – Политические убеждения – это как религиозная вера. Христиане и магометане всегда были убеждены, что именно их религия распространится по всему миру, а остальные исчезнут, но ведь этого не произошло. Так и в политике. Фашисты считают, что они фашизируют весь мир, коммунисты думают, что их дело правое, и весь мир будет коммунизирован, и так далее. Этого никогда не будет.

– Видите ли, Эдмунд Антонович, – Борис Спиридонович с трудом дождался, когда сможет возразить Петрушевичу, – религия – дело духовное, а не желудочное. Можно быть католиком или магометанином и жить с набитым брюхом и кошельком, а можно прозябать, вести полуголодное существование. Здесь-то собака и зарыта. Одни люди, независимо от их веры, объединяются из-за пустого желудка и кармана, чтобы организовать жизнь и природу для сытой, веселой и бодрой жизни, а другие, тоже независимо от веры, объединяются, ибо боятся, что полуголодные хотят их ограбить. Так что, Эдмунд Антонович, ваша аналогия неудачна.

– А вы, Борис Спиридонович, всерьез думаете, что коммунизм восторжествует? – Петрушевичу явно нечего было возразить, но выражение злой иронии на его лице говорило о полном несогласии с Борисом Спиридоновичем.

Борис Спиридонович был поражен откровенностью Петрушевича и немного даже растерялся. Перед ним сидел несомненный двурушник. На институтских собраниях Петрушевич выступал как советский, преданный партии и правительству гражданин, а сейчас, видимо, считая Бориса Спиридоновичаи Марфу Петровну «своими людьми», разоткровенничался и выдал себя.

Борис Спиридонович перевел разговор на другое, но в уме отметил: подозрительный тип этот Петрушевич, надо будет невидимкой за ним понаблюдать.

Впрочем, разговор с Петрушевичем не прошел совсем бесследно для Бориса Спиридоновича, он как-то впервые по-настоящему осознал, какой размах приобретает начатое ими дело. Хотя главный научный вклад в решение проблемы невидимости внес он сам, он понимал, что практическое воплощение их замысла – дело рук его брата Федора, и не мог им не восхищаться.

– Как же вы существуете, что никто из ваших не ловится? – спросил его как-то Борис Спиридонович.

– Да как! Очень просто, – пояснил Федор Спиридонович, – вербуем себе потихоньку надежных людей, делаем их невидимыми, а секрет не объясняем.

– А если на провокатора наскочите? – встревожился Борис Спиридонович.

– И наскочили на двух, – отозвался Роберт из другого конца комнаты, где он возился с какой-то установкой.

– Ну и что же?

– Уничтожили наши же. Дисциплина у нас твердая, и инструкций нарушать никто не должен. Пожалуй, только эти два греха и есть на нашей душе…, – добавил Роберт в раздумье.

– Вы скажите, товарищи, долго ли вы думаете оставаться на нелегальном положении? – спросил Борис Спиридонович.

– Мы думали над этим вопросом, – пояснил младший брат, – и решили оставаться на нелегальном положении, пока не увидим, что все пойдет по руслу к коммунизму. Не хотим, видишь ли, ставить в затруднительное положение наше правительство перед другими странами. Попасться мы не попадемся, а если сами объявимся, – неизвестно, как на это посмотрят.

– Разве вы еще не знаете мнения по этому вопросу руководящих кругов?

– Был я в кабинете у одного из руководителей, когда там обсуждался вопрос о невидимости, – сказал Федор Спиридонович, прохаживаясь по комнате, – но…

– Что? – не вытерпел старший брат.

– Не совсем лестного мнения о нас…, – грустно ответил Федор Спиридонович.

Все трое, как-то разом, посмотрели на часы, удивившись, что уже поздно, и поспешили разойтись, так как Федор Спиридонович и Роберт завтра утром в состоянии невидимости должны были улетать в Мадрид на дирижабле «Советы».

По правде говоря, не один только предстоящий полет на дирижабле «Советы» заставил Федора Спиридоновича прервать этот разговор. Незримо присутствуя на секретном совещании в кабинете высокого руководителя органов безопасности, он услышал о таких проделках невидимок, о которых не знал и он сам. Будто бы и в СССР все чаще происходили загадочные происшествия, вроде гибели самолета «Максим Горький», и теперь органы безопасности задавали себе вопрос, не было ли все это диверсиями невидимок. Не мог ли кто-нибудь невидимый подсыпать в пищу или питье летчика Благина зелье, чтобы сделать его безумным и заставить выполнять запрещенную «мертвую петлю» вокруг «Максима Горького»? Особенно же тревожило органы безопасности становившееся все более частым странное, даже предательское поведение некоторых революционеров – недавних вождей, крупных партийцев, высших командиров Красной Армии и других ответственных работников. Не было ли в распоряжении невидимок каких-то загадочных лучей, чтобы воздействовать на психику этих еще недавно преданных социализму людей, заставляя их вступать в сговор со злейшими врагами?

Все это очень беспокоило Федора Спиридоновича, но он решил пока ничего не говорить ни брату, ни Роберту, а постараться самому во всем разобраться. Теперь же, во время полета на дирижабле в Мадрид и возвращения в Москву, спокойно всё обдумав, он пришел к выводу, что обсудить с ними сложившуюся ситуацию все же необходимо, и это надо сделать безотлагательно.

Выслушав Федора Спиридоновича, Борис Спиридонович и Роберт долго молчали. Первым нарушил молчание Борис Спиридонович.

– Значит, ты считаешь, что тайной невидимости мог завладеть кто-то еще?

– Считаю так, – ответил Федор Спиридонович. – И, по почерку судя, это фашисты. Ведь мы стараемся уничтожать или похищать только технику, избегать человеческих жертв. А они никого не жалеют, направляют свои вредительские усилия на людей, особенно наиболее ценных. Они явно хотят оставить нашу страну без руководства, а потом напасть на СССР. Мы должны как-то этому помешать.

– Но как они могли додуматься до невидимости? – изумился Роберт. – Неужели нашелся еще один Гриффин?

– Не обязательно, – произнес в раздумье Борис Спиридонович. – Они могли украсть его тайну.

– Книги Гриффина у нас, – возразил Федор Спиридонович. – Других ведь не было.

– А твой конспект, украденный вместе с саквояжем Роберта!? Эта пропажа уже тогда показалась мне странной, теперь я почти уверен, что за вами, Роберт, шпионили. Вы ничего не заметили?

Роберт задумался, а потом смущенно сказал, что действительно, он познакомился в поезде с красивой молодой женщиной, немкой, хорошо говорившей по-английски. Она рассказала, что происходила из рабочей семьи, была очень революционно настроена, с ненавистью говорила о капиталистах и фашистах и не внушала ему никаких подозрений. Да он и сейчас не считал ее причастной к краже, так как обнаружил пропажу саквояжа, именно вернувшись из вагона-ресторана, где был вместе с нею. Так что у нее было полное алиби.

– Но ведь у нее могли быть сообщники, – резонно заметил Борис Спиридонович. – Она отвлекла ваше внимание, а они…

Роберт растерянно смотрел на братьев, не зная, что сказать. Некоторое время все молчали. Затем Федор Спиридонович встал, прошелся по комнате и решительно произнес:

– Мы заварили эту кашу, нам ее и расхлебывать. У тебя, Борис, появляется новая задача. До сих пор главной нашей заботой было сделаться невидимыми, а теперь надо научиться лишать невидимости наших врагов, выводить их, так сказать, на чистую воду. Нужно начать опыты по распознаванию невидимости. А мы с Робертом попытаемся разыскать их секретную лабораторию и, если удастся, уничтожить ее. Что-то подсказывает мне, что ее надо искать в Германии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.