«Спутник алкофила»
«Спутник алкофила»
Я вдруг сообразил и вздрогнул! На следующее лето будет семидесятилетие Виктора Платоновича! Юбилей!
И отметить его надо особенным подарком, это уж точно. Я почувствовал, что идея зависла в воздухе, подобно колибри над амазонским цветком. Попорхав, идея обрела зримый образ, и явственно представилось, как будет выглядеть подарок.
Юбилейный альбом! И тут же придумал название: «Свои сто грамм».
Выражение было военным. В своё время на фронте выдавали «наркомовские» сто грамм для поднятия боевого духа. Попозже стали давать водки чуть ли не от пуза перед атакой. Молодые солдаты на радостях злоупотребляли и гибли тучами от пьяного бахвальства и ухарства…
После войны эта связка слов стала незаменимой для Виктора Платоновича.
– Пойдём выпьем свои сто грамм!
– Налейте ему его сто грамм!
– Я с утра уже пропустил свои сто грамм. – Ну и так до бесконечности…
Тема альбома тоже не кочевряжилась и пришла сама собой: «Тематика алкания и винно-водочные мотивы в творчестве В.П. Некрасова». Шутливая имитация учёной диссертации. С использованием цитат из Некрасова, связанных с выпивкой.
Ну и оформить страницы альбома надо было соответственно, например орнаментом, вырезанным из винных этикеток.
Полгода я ежедневно рылся в больших домовых мусорных баках, приносил домой бутылки, отмачивал красивые этикетки и вырезал маникюрными ножничками завитушки, гербы, вензеля, виньетки и монограммы.
Кроме того, я сочинил большую шутливую панегирическую статью «Штрихи к феномоказусу юбиляра». Всё, что Некрасов натворил хорошего в литературе, утверждал составитель альбома, удалось только благодаря регулярному употреблению спиртного и неиссякаемой страсти к захмелению.
Вторая часть трактата называлась «Спутник алкофила».
С придуманным календарём биоритмов писателя Некрасова, предвозвещающим заветный миг, когда запоя не миновать до конца двадцатого века! С номограммой для определения требуемого количества водки с учетом климатических поясов и погодных условий. С таблицей водочного эквивалента, указывающей, чем можно, в случае острой нужды или по бедности, заменить сто грамм водки. С законом падающей бутылки, научно описывающим периоды взлёта и спада запоя.
С двадцатью НЕ-канонами «Зап?ю – non-stop!» Некоторые из них и сейчас не потеряли своей актуальности:
Не пей лёжа!
Не пей назло!
Не пей всякую дрянь!
Не пей, не почистив зубы!
Не якшайся!
Не выступай!
Не гони!
Не казнись!
Не ленись сам бегать за водкой!
Не показывай, как надо пить!
Не добавляй в темноте!
Не теряй счёт дням!..
Ну и тому подобное…
И главная гордость, прославившая меня впоследствии в компетентных кругах, – «Диаграмма состояний горящей души». Описание эволюции процесса писательского опьянения – от изящного приёма первой рюмки водки до заглатывания последнего стакана в уже клинически бесчувственном состоянии…
Юбилей не заставил себя долго ждать. Празднество наметили выправить в два этапа.
Так как Владимир Максимов и Ефим Эткинд взаимной приязни никоим образом не питали, их нельзя было собирать вместе. Но и обойтись без них было ни в какую.
Поэтому решили, что Эткиндов и Гладилиных надо пригласить вечером, накануне званого обеда с Максимовым и всеми остальными гостями.
Но эта остроумная диспозиция грозила пойти насмарку…
Канун своего семидесятилетия Виктор Платонович самостоятельно ознаменовал добротной утренней выпивкой. Подремав, он добавил днём, а к вечеру уже ходил в томлении по квартире, потягивал потихоньку. Всё шло к тому, что запой начнётся именно завтра. И юбилейное торжество будет испоганено.
Я решился на крайний шаг – подошёл к В.П. и кротко изложил свои опасения: так, мол, и так, приходят гости, а юбиляр, видать по всему, накушается до отключки. Что делать, ума не приложу. Всё будет в лучшем виде, уверенно успокоил наш писатель, волнение неуместно, он себя знает…
Насчёт лучшего вида я был настроен очень скептически, знание самого себя тоже ничего хорошего не предвещало, но в двери уже звонили.
Гладилин приволок огромный пук гладиолусов, держа их, как статуя колхозницы со снопом пшеницы, обеими руками.
– Семьдесят штук, как семьдесят лет! – горделиво истолковал тайный смысл подарка.
Да куда же это всё ставить, засуетились все, но Вика сообразил, принёс из кабинета металлическую корзину для бумаг, установили в неё гладиолусы, поставили на столик возле телефона.
Маша Гладилина простодушно держала в руках бутылки – водку и шампанское, олицетворявшие мужественное и романтическое начала.
Тут же пришли и Эткинды – Ефим Григорьевич с Катей Фёдоровной.
Мила им сразу шепнула, что писатель сейчас слаб нервами и нетвёрд духом, пить при нём нельзя, может окончательно сорваться, а потом, как говорится, рога в землю! Поэтому, извините, будет лёгкое чаепитие.
Но на таком празднике мужчины настроены были выпить, да я и сам припас бутылку. Посему пока Вика, якобы за носовым платком, отлучился в кабинет добавить пару глотков из припрятанной флакушки, обговорили само собой очевидную уловку – водку подкрашивать заваркой и пить из чашек.
Выпили по чашке, попросили ещё чайку.
Закуски особой не было, печенье да варенье, сыр и прочая мелочь. Плавный и корявый вначале разговор оживился настолько, что стал напоминать птичий базар в период гнездовья. В.П. пару раз выскальзывал из-за стола, наведывался к загашнику, но держался на удивление молодцом.
Подливал себе настоящего чаю и пялился на гостей. Что за чёрт, удивлялся, пьяным им вроде быть не от чего… Катя Фёдоровна и Маша веселились и пили шампанское, я тоже не скучал, мама с Милой дёргались.
Профессор Эткинд вдруг громче всех захохотал и объявил, что он намерен выкинуть некий фокус и просит внимания.
– Да наш Фима забалдел, господа! – с радостью изумился В.П.
Ловко схватил чашку Эткинда и понюхал.
– Ха-ха-ха! – с ехидцей произнёс, чрезвычайно довольный своей прозорливостью.
Водку допили уже не скрываясь…
В табельный день, 17 июня 1981 года, я помаячил пару минут в коридоре возле Викиного кабинета, не смея приступить к деликатной миссии, с которой, собственно, и был послан Милой с юбилейного утра пораньше.
Вика читал на тахте в кабинете.
– Книга вместо водки! – неискренне засмеялся я, ища, с чего начать. – Запою дана достойная отповедь?
Юбиляр благосклонно оторвался от газеты.
– Говорят, что могучим средством от алкоголизма является шаровая молния – после её удара выживший чувствует к водке отвращение. Неплохо было бы проверить! – улыбнулся Вика. – Нет ли у тебя знакомых алкоголиков?
Мне было поручено убедительно напомнить писателю, что к обеду нагрянет вторая волна гостей и хорошо бы, чтоб хозяин смог посидеть с ними часок-другой, а не вырубиться с утра.
Но всё было как раз несравненно сложнее. При упоминании о благоразумии наш писатель мог заартачиться и сделать именно наоборот.
И я повёл дело исподволь и лицемерно. Нет ли чего выпить, начал я как можно смущённее, дескать, в такое утро совершенно не грех принять по капле.
Виктор Платонович крайне растрогался, поспешно вытащил из закутка бутылочку и любовно налил водки. Нет, нет, много не надо, успеем, мол, потом, когда придут гости! А то могут обидеться наши милые друзья, если мы с утра накушаемся, кривил душой я.
Мы редко пили вот так, наедине. Я всегда опасался, что Вика вполне может расчувствоваться, вспомнив о прекрасном старом времени, и потом, уже один, бесконечно добавлять и добавлять. Но сейчас, потрясённый широтой моей души, Вика твёрдо пообещал быть на высоте…
Подношение подарка прошло скомканно.
– А это я для вас сделал, на память! – Я чмокнул юбиляра в голову и протянул большой квадратный альбом. – Поздравляю!
Тот вежливо перелистал и отложил на стол – пусть полежит, потом посмотрю, спасибо…
Так в день юбилея произошло крайне обыденное и с виду мизерное событие, как дарение рукодельного альбома. Но потянувшее за собой череду довольно приятных последствий. Особенно для автора-составителя…
Пока же я кинулся помогать женщинам накрывать на стол.
Тут пришли Максимовы, Ниссены, Тенце, Филиппенко, Зеленины, почти все на выпивку не слишком жадные.
Еле управившись с зажиганием семидесяти свечек, я торжественно протянул юбиляру пылающий и коптящий торт. Свечи были успешно задуты. Гости захлопали и зашумели, выпили вина и тихо приступили к пиршеству. Разошлись рано, а мы с Викой поднялись в кабинет – подвести итоги прожитого дня. То есть ещё выпить и поболтать.
К старости организм нашего Виктора Платоновича стал гораздо менее взрывоопасным при соприкосновении с алкоголем. Раньше опасность таилась даже в легчайшем пригублении, в любом виде и концентрации. Теперь же многое зависело от типа вкушаемого спиртного.
Пиво алкоголем не считалось и пилось без угрызений совести везде, где принято что-то выпивать. Вино вообще претило взыскательному вкусу писателя, он лишь иногда вяло отпивал из бокала в безнадёжно неблагоприятных ситуациях, когда даже пива на столе не было. Так что сосание пива или дегустация вина никоим образом не тянули за собой нить роковых последствий.
Но вот даже шаловливый и робкий помысел приложиться к волшебной водочной влаге являлся самым что ни на есть тревожным предзнаменованием.
Внесу оптимистическую нотку – французские запои хотя и приключались, но стали как бы редкостью. Никакого сравнения с Союзом! И по продолжительности, и по интенсивности, и по самоотдаче.
Да и что это за запои, когда они умаляются периодической работой?!
В Киеве запойные хлопоты выпадали в основном маме. В Париже занимался этим я. Требуя при этом, безжалостно и хамовато, – о чём, вспоминая сейчас, сожалею, – чтобы за выпивкой в нижний магазин он ходил сам, а пия, распределял силы, на меня не рассчитывал. Чтобы не тарабанил мне ночью по телефону, мол, нет ли у тебя чего-нибудь припрятанного.
В период водкопития по вечерам он терзался мнительностью – опасался, что ночью или к раннему утру не хватит выпивки. Наличие бутылки его успокаивало, кстати, как любого нормального человека. Это называлось «иметь перспективу».
– А как перспектива? – беспокоился он перед моим уходом, приоткрыв глаза. – Обнадёживающая?
Я успокаивал, мол, всё, что надо, я поставил в ванной. В.П. умиротворялся и, отвернувшись к стене, давал понять, что аудиенция закончена.
Но вот если он просил пива – я бежал за ним поспешно и в любой час, это был признак близкого конца «гулянья».
Чем меньше матерился, тем ближе было окончание запоя.
Трезвым Виктор Платонович ругался матом иносказательно и окольно, разве что скажет «баный рот», или «яппонский городовой», или «твою мать!». Обожал солженицынские «смефуёчки».
Выпив, Некрасов матерился гораздо охотнее и считал себя мастером в этом вопросе. Однако, рискуя огорчить взыскательного читателя, скажу, что Некрасов ругаться матом вообще как следует не умел. Хотя у него и было несколько остроумных выражений, относящихся к различным советским периодам – начиная с военных лет до сегодняшних времён. В том числе сакраментальное: «Мы едали всё на свете, кроме шила и гвоздя!»
Для вечности будет нелишне, думаю я, сохранить любимейшую шараду Виктора Платоновича: «Мой первый слог – тара, второй – душа общества, третий – приказание рыбе. А в целом – кушанье». Что это? Ответ гласит: тара – это «куль», душа общества – «ебака», приказание рыбе – «сри, сом!». В целом – «кулебяка с рисом».
Чуть выше я упомянул о приятных последствиях, связанных с юбилейным альбомом.
Так вот, через пару дней, как говорят на Украине, прочхнувшись, Вика позвонил и протрубил дифирамбы. Да так искренне, так цветисто, что я не только обрадовался, но и возомнил. Ещё бы!
– Ну, ты и уважил меня, какую работу сделал! Я вот только сейчас рассмотрел, – нахваливал меня В.П. – А как ты изящно меня обосрал, прямо прелесть! А гистограмма запоя в форме падающей бутылки! Втоптал отчима в грязь, да как элегантно! А цветочные состояния! Молодец, пащенок! – растроганно повторял В.П.
Да чего юлить, приведу-ка я здесь отрывки из «Состояния горящей души». Вспоминая и чуть улыбаясь…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.